— Я могу приносить тебе деньги, — говорит Британника, отпив из чашки.

— Мы уже обсуждали это: я не продам тебя в гладиаторы. Когда я освобожу тебя, только тогда ты сможешь драться.

Британника тянется за хлебом, дает кусок Амаре и потом берет еще один себе.

— Тебе нужно выйти на улицу сегодня. Ходить, чтобы ребенок рос.

— Я побуду в саду какое-то время.

Амара смотрит на крошащийся ломоть в своей руке. Эта тема постоянно нагнетает напряжение между ними: то, как ненадолго она отваживается выходить из этого темного дома. Даже во время простой прогулки по улице ее пробирает холодный пот, она постоянно высматривает в толпе знакомые лица, на случай если Феликс или кто-нибудь из его подельников следит за ними. Это продолжается с самого убийства Фабии, после которого уже минуло шесть месяцев, но страх за ребенка в своем чреве ложится на Амару куда более тяжелым бременем, чем потребность защищать собственную жизнь.

— В саду ты только сидишь. Нужно двигаться, — бурчит Британника и, словно чтобы подтвердить слова действием, встает с места, берет метлу и начинает мести пол. Она агрессивно тычет помелом Амаре под ноги, так что ей приходится убрать их. — Думаешь, когда Боец будет здесь, тебе будет легче снаружи? Что будешь делать? Навсегда дома закроешься?

— Хватит. Оставим этот разговор, пожалуйста.

Амара откидывается на стену и отворачивается. Британнику игнорировать трудно. Эта комната еще меньше той, что они с Филосом делят на втором этаже. Стены выкрашены в блеклые цвета, и только кое-где крошечная птичка оживляет унылое однообразие декора. Здесь нет атриума, обеденного зала и кабинета, а окна пропускают очень мало света. Однако Амаре все равно приятнее находиться здесь, чем гулять по городу. И дело не только в ощущении безопасности. В этом доме ее отношения с Филосом стали настоящими. Снаружи она не может заявить о своей любви к нему, и ей только и остается, что вживаться в роль покинутой конкубины.

— Тогда иди в сад. — Британника тычет метлой ей под ноги. — Сейчас.

Амара поднимается с табуретки, крепко держа в руке чашку, но вместо того, чтобы яростно выбежать из дома, у нее получается только вразвалочку выйти из него.

Дойдя до сада, Амара видит Ливию, которая о чем-то болтает с другой постоялицей. Небо над головой тускло-серое и тяжелое, а каменная дорожка ярко блестит, еще мокрая после недавнего дождя. Амара идет по ней осторожно, чтобы не поскользнуться.

— Дорогая! — кричит Ливия и машет ей. — Флавия рассказывала мне о невероятнейшей краже в мастерской художников. Ее бедный муж лишился половины красок. Только представь себе.

— Какой ужас, — бурчит Амара. Ей все еще не удалось запомнить имена всех постоялиц Юлии, которых, как она подозревает, вовсе не радует жить бок о бок с незамужней беременной вольноотпущенной.

— А он как раз должен быть приступить к новой работе, — говорит Флавия, расстроенно всплеснув руками. — Теперь придется все откладывать.

Прохладный ветер приносит с собой влажный туман. Амара смотрит на канал, как поверхность воды подергивается рябью. Ливия тоже обращает внимание на погоду.

— Тебе нужно под крышу, — произносит она, взяв Амару под руку. — Ты же не хочешь простудиться, будучи в положении.

Формально она не гонит Флавию, но и не предлагает ей остаться.

— Я лучше пойду, — говорит Флавия, кивнув им обеим. — Прости, что задержала тебя.

Крепко взяв Амару под руку, Ливия ведет ее под сень колоннады:

— Тебе нужно поберечься, а не выходить, когда воздух такой влажный. Вот увидишь, как Юлия будет возмущаться, когда вернется из бани. Может, тебе тоже стоит заглянуть туда, чтобы согреться?

— Я почти не промокла, — возражает Амара. — И Британника только что напоила меня горячим чаем.

Она машет чашкой перед Ливией.

— Хорошо. Я рада, что хоть кто-то о тебе заботится.

Ливия тащит Амару в одну из комнат с видом на сад, усаживает на табуретку у печки и подтаскивает вторую для себя.

— Знаешь, что касается его невесты, то там и смотреть не на что, — произносит она, понизив голос, и Амара сразу же понимает, кого Ливия имеет в виду. Девушка из почтенного семейства, на которой женился Руфус, еще почти ребенок — так ей сообщила Юлия.

— Надеюсь, они будут счастливы, — говорит Амара.

— А я нет. По крайней мере, ему счастья точно не желаю, — фыркает Ливия. — Я всегда считала, что этот мальчик — воплощенное лицемерие. Тебе бы подошел кто-то постарше, дорогая, кто-нибудь, кто умеет ценить женщину.

— Может, я вообще не хочу быть с мужчиной, — отвечает Амара. — Вы с Юлией отлично без них обходитесь.

— Осторожнее, — говорит Ливия, но в ее голосе слышатся веселые нотки. — Не всем так везет. Но всем приходится идти на компромисс. Всем, кроме Юлии, так-то.

— А тебе?

— Без Юлии у меня бы вообще никакой свободы не было. Она для меня все, — отвечает Ливия с не свойственным ей серьезным видом. — Женщинам редко выпадает такое благо, как возможность выбирать, Амара, и я знаю, насколько мне повезло. Ты поступишь мудро, если позволишь Юлии направлять тебя и доверишься ей.

— Разумеется, — говорит Амара, почтительно склонив голову. Она не допустит, чтобы Ливия заметила, как тень тревоги омрачает ее лицо.

Наступают сумерки, и к тому времени, когда Филос приходит домой, Амара уже лежит в постели. Снизу до нее доносится его тихий голос, царапанье и звяканье миски, когда Британника накладывает ему остатки супа, который принесла на всех. Скорее всего, для Филоса это единственная еда за весь день. Амара подумывает о том, чтобы встать и присоединиться к ним, но у нее раскалывается голова, а тело кажется невыносимо тяжелым и неповоротливым. Вместо этого она лежит в темноте и ждет, когда на лестнице послышатся шаги Филоса и скрипнет тихо дверь, которую он аккуратно приоткроет, стараясь не разбудить ее. Свет лампы падает в комнату, прежде чем он входит.

— Это был долгий день.

Он подходит к кровати, ставит лампу на столик и наклоняется к ней, чтобы поцеловать.

— Надеюсь, я тебя не разбудил.

— Нет, я просто лежала.

Амара смотрит, как Филос снимает тунику, вешает на стул поверх ее одежды, гасит лампу и тоже забирается под одеяло. Тепло его кожи успокаивает. Он обнимает ее и кладет руку ей на живот.

— Думаю, ребенок в кои-то веки заснул, — говорит Амара, зная, что он хочет почувствовать, как ему толкнутся навстречу. — Жаль, что тебя так долго держали на работе.

— Сейчас выборы, а это значит, что Руфус нагружает меня еще сильнее, чем обычно. Так будет не вечно.

Филос работает сутки напролет, а платят ему несчастные гроши. Часы складываются в годы, которые у него просто отнимают.

— Он когда-нибудь спрашивал…

— Нет. Он слишком занят молодой женой. И это хорошо. Чем меньше внимания он уделяет тебе, тем вероятнее, что он оставит нас в покое. — Филос крепче прижимается к ней. — У тебя не было никаких болей, да? Наверное, это произойдет уже очень скоро. Ты огромная. Ты как мышь, отъевшаяся после Сатурналий.

Амара смеется, зная, что этого он и добивается.

— Очень лестно, спасибо. — Она кладет руку поверх его, их пальцы переплетаются. — Повитуха говорит, что уже скоро.

Филос сжимает ее руку, и Амара чувствует его страх, ужас, который, как ей известно, охватывает его при мысли о скорых родах. Ужас, который хорошо знаком и ей.

— Я тут подумала, — говорит она, — может быть, в этом доме, когда мы одни, мы можем называть друг друга настоящими именами.

— Нет. — Он отвечает так резко, что Амара теряется. — Это слишком опасно. А что, если кто-нибудь из нас случайно назовет другого не тем именем? Это будет слишком подозрительно.

— Наверное. — Она ждет в надежде, что он хотя бы спросит ее имя или откроет свое. Но он молчит.

— Ты не хочешь узнать, как отец назвал меня?

— Только если ты хочешь поделиться.

Не самый воодушевляющий ответ. Амара медлит, затем говорит на греческом: