— Это потрясающе, — говорит Амара. — Он как будто помнит все, что когда-либо читал. И в целом свете нет другого такого человека!
— Амара, я тебя умоляю, — произносит Юлия, а Ливия фыркает от смеха. — Я вынуждена попросить тебя не относиться к Плинию как к богу в течение ближайших нескольких дней — ты его совсем испортишь.
Квадрирема замедляет ход в виду Мизена, и, когда она поворачивается, Амара впервые видит местную гавань. Это буквально плавучий лес: мачты здесь стоят так же плотно, как деревья на побережье, мимо которых они только что проплывали. В доках суетятся работники: они чинят и чистят корабли, кто-то висит за бортом на веревках, совсем близко к поверхности воды. Их собственный корабль, габаритами превышающий большинство тех, что уже стоят на якоре, медленно проплывает вдоль нескольких военных судов, чтобы встать в виду морских казарм, на все это уходит некоторое время.
Секунд помогает Амаре сойти на берег, и она цепляется за него, еще неуверенно стоя на ногах, хоть земля больше и не качается у нее под ногами. Плиний не сходит с корабля, и, когда Секунд уводит их прочь, Амара с грустью понимает, что у адмирала, должно быть, еще много дел в порту. Они направляются не в город — скопление ярких зданий, которые, точно моллюски, лепятся к гавани, — а переходят по деревянному мосту, переброшенному через широкий канал. Теперь Амаре видно, что дальше лежит еще одна, более просторная закрытая гавань. Лес из мачт, который так поразил ее по прибытии, — это была лишь часть флота. Дорога уходит круто вверх по холму, и гавань оказывается под ними, и чем выше, тем лучше виден лазурный залив. На вершине холма их уже ждет личный экипаж адмирала. Амара забирается внутрь и садится между Юлией и Ливией на сиденье с подушками. Секунд укладывает багаж и также забирается внутрь, но держится на почтительном расстоянии. Амара видит спину возницы, который направляет лошадей вперед по дороге; от тряски она немного заваливается на Ливию. Едут они недолго, и когда экипаж останавливается, то слуги помогают женщинам выйти; щурясь и моргая на солнце, Амара понимает, что их привезли в самое сердце великолепного поместья Плиния. Оно окружено высокими стенами, а на холме, с видом на залив и массивный пик Везувия, стоит вилла, обнесенная просторной террасой.
— Я скажу Плинии, что вы приехали, — произносит Секунд, сопровождающий их на террасу. Амара слышит, как где-то внизу плещут волны, кричат чайки и громко переговариваются моряки. Здесь все иначе, совсем не как в Помпеях.
— Кто такая Плиния? — спрашивает она шепотом, хоть таиться ей не от кого.
— Сестра адмирала, — отвечает Юлия.
Секунд возвращается, и они следуют за ним в дом, по долгим, запутанным расписанным коридорам и дворам, пока не оказываются в чудесном саду с декоративным прудом. На скамьях под тенью колоннады сидят двое мужчин и женщина, плеск фонтанов заглушает их тихие голоса.
Женщина поднимается, чтобы поздороваться с вновь прибывшими, и Амара сразу же видит семейное сходство. У Плинии такая же, как у брата, квадратная челюсть, в ее случае это еще больше бросается в глаза, поскольку она грузная женщина лет сорока. Плиния сердечно обнимает Юлию и Ливию и вежливо здоровается с Амарой.
— Вольноотпущенная, — кивает она. — Замечательно.
Плиния представляет им других гостей: Алексиос, ученый из Греции, и Деметрий, государственный служащий. Кажется, Юлия с Деметрием — старые друзья, они тепло обнимают друг друга, и Амара подходит к ним, в то время как Ливия и Плиния разговаривают с ученым.
— Почему ты не трудишься в поте лица в Риме? — спрашивает Юлия. — Я не ожидала увидеть тебя в саду на солнышке в это время года.
— Я вышел на пенсию, — с улыбкой объясняет Деметрий.
— Чушь! Ты такой же, как мой отец. Ты никогда не выйдешь на пенсию.
Деметрий несколько старше адмирала, глубокие морщины расходятся от уголков его глаз и обрамляют рот. По акценту сразу же становится ясно, что он родом из Греции, так же как Амара и Алексиос, и когда он смотрит на нее, то она видит в его взгляде не дежурное равнодушие, а одобрение.
— Может быть, с пенсией я и преувеличил, — говорит он, соглашаясь с Юлией. — Но император великодушно разрешил мне проведать мои имения в Кампании.
Юлия, заметив его интерес к Амаре, вовлекает ее в беседу:
— Для нашей милой Амары это первый визит в Мизен. Она очень серьезно относится к своей роли вольноотпущенной адмирала. Боюсь, она выбранит нас, если мы не проявим к нему величайшего почтения.
Амаре такие шутки не по нутру, но Деметрий только улыбается.
— Преданность своему партнеру подобает вольноотпущенной, — отвечает он. — Для какой службы он освободил тебя, девочка?
В его темных глазах нет угрозы, но все же Амаре неприятно такое пристальное внимание.
— Вам придется спросить самого адмирала, если вам интересны причины его исключительной доброты, — отвечает Амара, думая, как ей аккуратно объяснить, что она является конкубиной другого человека. — Но я полагаю, что это была благодарность за помощь, которую я оказала ему в исследованиях, и великодушие по отношению к одному молодому человеку, племяннику Юлиуса Плацидуса, который готов был стать моим патроном.
— И впрямь небывалое великодушие — отдать такое сокровище другому, — замечает Деметрий. — Что лишь свидетельствует о том, что адмирал — исключительный человек.
— Я обязана ему всем, — отвечает Амара, не пытаясь в ответ на комплимент застенчиво опускать взгляд долу, как того требует скромность, но смотря ему прямо в глаза. Они улыбаются друг другу, после чего Деметрий поворачивается обратно к Юлии и заводит разговор об ее отце.
Полдень минует вольготно и вяло. Из сада уходить ни к чему: рабы Плиния регулярно приносят им прохладительные напитки. Амара невольно вспоминает, как предлагала Плинию также прислуживать ему до конца своей жизни, она и не думала, что когда-нибудь войдет сюда как гостья. Понимая, что по своему положению она значительно ниже остальных, Амара по большей части молчит, слушает, как Деметрий рассказывает о своей работе в Императорском суде, и мысленно благодарит Юлию за ее дружеское расположение и то, с какой легкостью она поддерживает с ней разговор на равных.
К тому времени, когда адмирал присоединяется к ним, уже спускаются сумерки, и все переходят в столовую на веранде. Задняя стена специально сделана так, чтобы имитировать скалу, а вода стекает по ней в пруд, выложенный мозаикой, изображающей морское дно. Лампы расставлены по всему столу и в нишах в стенах. Амара замечает, что световой рисунок повторяет контуры созвездий, которые отец показывал ей в детстве.
Плиний сердечно приветствует присоединившегося к ним мальчика, своего племянника. На вид ему лет двенадцать, и адмирал относится к нему с большим вниманием, просит его подробно рассказать, чему сегодня выучился, и предлагает Алексиосу проэкзаменовать мальчика по греческому языку. Амара вспоминает, с каким воодушевлением Плиний заваливал ее свитками в те дни, когда она оставалась у него, и как подробно расспрашивал ее, чтобы понять, читала ли она их все.
Кажется, среди всех гостей Плинию больше всего приятно общество Деметрия, и, глядя на них, Амара радуется, что максимально честно ответила на вопросы о своем прошлом. Деметрий представляется ей одним из тех людей, которые сами предпочитают наводить справки по любому вопросу. Пока гости общаются, слуги подают на стол: вареные яйца, популярный в этой местности суп из морских ежей, пойманных в заливе, и подносы с дорогими фруктами, которые растут в это время года. Все такое вкусное, что Амара не может удержаться и ест досыта, не думая о том, что вызовет недовольство Руфуса, если наберет вес. После ужина она видит, что Плиний уходит в свои мысли, и вспоминает его фразу о том, что работает он в основном по ночам. Его взгляд останавливается на ней.
— Амара, — говорит он, — я хотел спросить: не откажешься ли ты порадовать всех своим чтением? А я тем временем буду делать записи. Тексты, которые я имею в виду, написаны на греческом, не на латыни, так что ты легко с ними справишься. У тебя такой мелодичный голос, я уверен, что остальным будет приятно тебя послушать.
