Фикса толкнул пришедшего в сознание Райхеля:

– Очнулся што ль?

– Гади, кто есть все эти люди? – всхлипнула жена, жавшая к себе сына.

– Чего боялись, Мирочка, то видимо и совершается…

– Они что, пришли делать нам грабёж?

Авдей обошёл квартиру и вышел в гостиную последним.

– Раз уж усекли, что к чему, выкладай богатства! – прикрикнул Фикса.

– Да кто я, чтобы богатством располагать – дантист простой? – взмолился Райхель, – Зубик удалил, коронку обточил, мостик ли поставил – с чего тут скопишь-то?

Сизый поводил лезвием ножа по предплечью Меир:

– Выкладай что есть…

– Хорошо-хорошо… – вскинул руки Гади, – Всё отдам, не троньте никого…

Райхель прошёл к гостиному буфету, достал фарфоровый чайник и вывалил на стол содержимое. На столе оказалась кучка на вид золотых и серебряных изделий. Из ящика секретера вынул несколько пачек банкнот мелких номинаций.

У бандитов загорелись глаза. Авдей подошёл вплотную к столу, стволом нагана разгрёб кучку, недоверчиво пораскинул пачки и недовольно цыкнул:

– Ужельно ма́лы ваши капиталы? Кто такой Нодиш?

– Племянником таки приходится… С Будапешта…, – опустил голову дантист, – Дальнюю комнату у меня снимает третий год… Да только в отъезде он не одну неделю как?

– Метнитесь… Переройте всё…, – Дрын наганом указал Щербе и Мыте повторно осмотреть апартаменты.

Сообщники ушли, из глубин квартиры послышалось, как выбили дверь. Авдей подошёл к «дочери» Райхеля, приставил ствол нагана к её голове и взвёл курок:

– Нам, дантист, торопиться некуды. Либо весь прибыток выкладываешь на стол, либо считаю до трёх и… Раз!

– Всё отдал… Без утайки сообщаю: всё, что есть, отдал! – запричитал Райхель.

– Обернись, гад! – прикрикнул Дрын, – Подсвешники серебряные, художества, обстановочка чего стоит, а на кон три гроша да полтора шиша? Два!

– Не сносить мне головы – всё отдал! – взмолился Гади.

– И тебе не сносить, а во-первыя дочке твоей…

Дрын цыкнул, раздался выстрел, служанка упала. Меир завопила и забилась в угол с сыном, закрывая ему глаза. На выстрел прибежали Щерба с Мытой с саквояжем. Гад оторопел на секунду, и тут же заметался по гостиной. Из какого-то дальнего ящика достал ключ, откинул жардиньерку с цветочным горшком, под которой оказался потайной затвор в подпольное пространство. Открыв, достал небольшой сундучок и водрузил его на стол, откинул крышку. В сундуке было три пузатеньких кошеля с золотыми монетами, женские украшения, ассигнации и какие-то акции паевого участия.

– Это всё, что есть…, – обречённо выдавил Райхель.

– Теперь верю! – победно сообщил Дрын и подтолкнул ногой прислужницу, – Встань, вижу жа, что очнулась! Папаша твой скупердяй, а не хитрее хитрости оказался…

Испуганная прислужница, еле слышно хныкая, встала на ноги, Меир обняла её как родную.

***

Холодный кабинет комиссара. Зоя копошится с бумагами, Чадаев подкладывает чурки, растапливая «голландку». Оба пока одетые, но расстёгнутые. Начинается рабочая неделя.

– Как стынет помещение всего за день отсутствия… Руки холодеют, чего не тронь…, – сетует Зоя, отставляет чернильницу и дует на руки, согревая.

– Сейчас быстро согреемся…, – Чадаев двинул стул ближе к топке и перенёс на него свою и Зоину чернильницы.

Открылась дверь, Михей с Тусей вносят в кабинет добротно сколоченную скамью на три посадочных места.

– Здоровьица вам! – озорно поприветствовала Туся.

– И вам не сту́житься…, – замерев, кивнула Зоя.

– Поди, чай не ждали? – улыбалась девушка.

– Слёзы копили, плакать уж хотели…, – съязвила Зоя.

– Мы вот с обещанным…, – вступился Михей и указал на своё изделие. Чадаев увидел скамью и похвалил:

– Молодцы! Молодцы, что не передумали, к нашей работе люди применительны… За скамью отдельная благодарность, ставьте её по стене к моему столу, да и присаживайтесь сразу…

– Вторая в заделе, товарищ Ким. Подсохнет, поднесу…

Михей выровнял скамью по стене, и присел с Тусей.

– Добро, оплату распишем по поступлению финансовой ссуды, – сообщил Чадаев, – Эксплуатировать твой труд, товарищ Сухарев, наша власть не имеет права…

– Как скажете, лишняя копейка карман не оторвёт…

В кабинете начало теплеть. Закончив с растопкой, комиссар расставил по столам чернильницы и сел на рабочее место.

– Итак, Таисия Акифиевна…, – перешёл к делу комиссар, – Отрицательного мнения и даже простого сомнения к приёму на службу анкета твоя не возымела…

– Мимо прочего добавлю, – поддержала Зоя, – Ошибок в тексте мною не обнаружено, милочка, невзирая на твой уездный выговор… Каллиграфия на зависть студентам, точки над i прописаны, ер и ять расставляешь поуместно… А в графе образование – не обучалась… Как так?

– Чай так, што не обучалась… Баю как привышно, буквицы у маменьки ешшо подглядывала, а каллиграфии да всяким запятым Фаина Михаллна научала, кады книжицы вслух начитывала…, – выпалила девушка.

– Бывает же такое? – удивилась женщина, – Папенька, скрывать не стану, коллежский асессор немалые деньги в моё образование вкладывал, а тут от ума разумница…

– Оборот, однако! – приятно удивился комиссар, – Но мнение исполнительного комитета оттого неизменно… К тебе, Сухарев Михей Яковлевич, есть вопрос по анкете…

– Неужели вышла причина для отказа? – забеспокоился молодой человек. Чадаев открыл папку:

– Тут тобою собственноручно указано: два старших брата 1887 и 88 годов рождения, Андрей и Фадей Яковлевы из Сухаревых, а где они и кем ноне являются – не прописал?

– Ай ба, гликось што, я тожа про братьёв ничего не знай? – удивилась Туся.

– Да ни я, ни родители ничего толком не знают… Што с братьями – долгое время неведомо…, – вздохнул Михей.

– Вас что-то разлучило? Несчастье? – вступилась Зоя.

– Спреступничали по малолетству… Обокрали прянишну пекарню… Главный полицмейстер условил отца выбирать: либо рота потешников, потом кадетское училище… а там в генералы, смеялся, выйдут… Либо в земский приют под попечением жандармерии… Пугал, поди, а не воспротивишься?

– Жандармерия не церемонилась, по себе знаю…, – поддержал комиссар.

– Отец порешил в кадеты… Всё одно, мол, подле будут? А их взяли да препроводили до Санкт-Петербургу… До пятого году письмами сообщались, потом прервалось… Мать предприняла поездку, а училища в оном адресе уже нет, и саму ея отвадили безо всяких пояснений… С тех пор ни весточки…

– Ничего…, – задумался Чадаев, – Найдём, на фронтах коли не сгинули, всё узнаем! Исполком принял следующее решение: тебя, Михей Яковлевич, оставляем на испытательный срок при участке… с привлечением к оперативному розыску…

– А Таисию Акифиевну рекомендовали в архивную комиссию…, – сообщила Зоя, – Пришлось словечко замолвить перед Верой Геровной… Она обещала присмотреться, и применение вам найти, милочка, пользительное…

***

Морозный вечер. Неприметная изба в слабо освещённом луной уличном ряду. Подъезжает карета, выходит Авдей, торкает входную дверь – закрыто. Переходит и тростью стучит по оконному стеклу. Сдвинулась занавесь, выглянула женщина.

– Прохор хай дверь отворяет…, – кивнул ей Авдей.

В избе старушка, приютившаяся в закутке, отгороженном занавесью, деревенского вида молодая женщина Маня и Фикса. На матице масляная лампа освещения, на столе коньяк и магазинная снедь – хозяева садились кушать.

– Проша, человек незнаемый велит затвор отомкнуть…, – отходя от окна, сообщила Маня Прохору.

– Сходи, отомкни…

Женщина накинула платок, вышла в сени. Фикса достал наган, проверил патроны, взвёл боёк и отсел в тёмный угол, где его не стало видно. В горницу вошли Маня и бесцеремонный Авдей, только под самой лампой снявший шапку.

– Выходила – тут сидел? Али вышел куда? – удивилась Маня отсутствию Прохора.

– Фикса, выдь на свет, побухтеть имею! – цикнул Авдей.

Клацнул взвод нагана, Фикса вышел на свет:

– Дрын, ты што ли? По́том излился, гадая, кой чёрт прётся по мою душу… Как нашёл, я же про курёху тайную да Маню свою никому не фиксой?