– Ну и что?

– Главный корабельный старшина Агарков, – представился официально. – Был в академе, служил, теперь демобилизовался и хочу восстановиться.

– Не поздно ли? Занятия уже два месяца идут.

Я промолчал. Фаина пожала плечами:

– Ждите. Сейчас будет перерыв, и кто-нибудь из начальства подойдёт обязательно.

Вышел в коридор, пристроился на подоконник. Вскоре действительно начался перерыв и столпотворение народа. Сновали студенты с зачумленными от избытка забот глазами – в очках, узких брючках (в коротких – до щиколотки), в пиджаках и рубашках навыпуск. Прекрасная половина студенчества скользила, извивалась, проникала в любые щели плотной толпы на шпильках, платформах и толстых каблуках, раскачивая бёдрами платья, юбки и обтягивающие джинсы. Сколько их тут! А мы-то, балбесы, думали на кораблях, что женщин на всех не хватит.

Несколько человек вошли в деканат. Не психуй, не паникуй, дыши глубже, думай головой – ну и что, что два месяца! – сказал сам себе и тоже вошёл вслед за ними. Это были старосты, которые сдавали и получали журналы групп.

Заместитель декана по младшим курсам Пётр Иванович Михайлов (в народе ПИМ, а когда раздражал – ПИМ Дырявый) олицетворял собой мудрость и властность. Одет он был в просторный тёмно-синий костюм времён победы над проклятым фашизмом. Взгляд его под седыми бровями являл отеческую нежность и учёную невозмутимость.

– Ну и что, что прибыли? А почему не к Новому Году?

Когда вот так вот встречает начальство, от которого зависит судьба, то вам только остаётся ретироваться, согласившись – да, извините, я вернусь сюда первого сентября будущего года. А я закусил удила.

– Не понимаю, почему я не могу восстановиться сейчас?

– Вы намного отстали – пропустили два месяца.

– Ну и что?

– Вам сейчас не догнать группу. Вас выставят из института в зимнюю сессию… если до неё доберётесь.

– Я проучился год перед службой.

– Хм…. И что, к примеру, у вас было по начерталке?

– В зимнюю сессию? «Хорошо».

– Хм… «Камикадзе», – он обернулся к Фаине Георгиевне. – А вы что думаете по этому поводу.

Она улыбнулась:

– Симпатичный морячок.

Пим перевёл дух и снова бросился в атаку:

– Учтите – мест в общежитии нет, стипендии все распределены.

Мне показалось, он сейчас взорвётся, затопает ногами и заорёт – пошёл вон, наглец такой! – так лицо его побагровело.

– Почему мест нет? – встрепенулась секретарь деканата. – Позвоните Галине Константиновне – она любит моряков и что-нибудь наверняка придумает.

Пётр Иванович махнул рукой:

– А, сами звоните. Я на кафедру – это секретарше. Потом мне – Хорошенько подумайте и решите – если напишите заявление о зачислении, я завтра подпишу.

И ушёл, бросив от двери:

– Боже, как люди упрямы! Это нехорошая черта.

Фаина Георгиевна набрала номер телефона:

– Галина Константиновна, ты на месте? Здравствуй, голубушка моя. Как дела? А на личном фронте? С переменным успехом? Желаю удач. Примешь к сердцу судьбу молодого человека? Моряк, красавец, герой! Помнишь, каким был Жорик Москаленко, только этот в плечах пошире – взглянешь, растаешь. Сейчас пришлю.

Положила трубку и мне:

– Знаешь, где наше общежитие?

Я кивнул.

– На втором этаже комендатская.

Снова кивнул.

– Коменданта зовут Галина Константиновна. Думаю, место она тебе найдёт. Если не пугает отсутствие стипендии, пиши заявление. Завтра утречком я его подсуну начальству, и начнём оформляться.

Написал и пошёл в общежитие.

Передо мной была женщина средних лет, которая, показалось, могла дать фору любой юной леди. Я увидел на её лицо следы былой красоты – чувственные губы, коричневые глаза – насмешливые, живые, влюбчивые. Она вполне могла сыграть в кино императрицу Екатерину Великую, хотя звалась Галиной Константиновной и была комендантом общежития. В ней было что-то театральное – от драматической актрисы. Короче, она была настоящей женщиной – зрелой и соблазнительной.

– Отслужил? – спросила она, картинно подняв бровь.

Мне показалось, она хотела сама показать мне место для проживания, но потом её что-то отвлекло. Она торопливо сунула мне пару ключей с бирками и махнула рукой:

– Иди, выбирай.

Я пошёл снизу вверх.

В комнате № 304 никого не было – стояли незаправленными три кровати, а четвёртая была убрана совсем – то есть, разобрана на составляющие, приваленные к рундуку (шкафчику для одежды). На её законом месте теснились музыкальные инструменты – ударная установка с тремя разнокалиберными барабанами и тарелкой, да ещё две гитары с колонками. Такое соседство не вдохновляло.

В комнате № 407 тоже не было никого, но кровати стояли на своих местах и одна без постельного белья. Я вернулся в комендантскую:

– Эта.

Галина Константиновна черкнула записку:

– Иди в подвал, получай бельё.

Увидев перед собой расправленную постель, я вдруг потерял всякий интерес к окружающему миру и без сил, страшно уставший за безумный день, провалился в оазис свежих белых простыней. Напоследок подумал, что графин с водою и стакан на столе положительно характеризуют обитателей комнаты.

Проснулся, когда появился первый сосед – среднего роста, мускулистый малый, с подбородком спортсмена.

– Сазиков Вова, – подал он руку, мельком взглянув на мою одежду на спинке стула. – Добро пожаловать на гражданку.

Я её пожал:

– Прошу добро в вашу команду.

– Моряк, значит. С какого флота, на какой курс?

– А ты служил? – вопросом на вопрос ответил я.

– Да минет меня доля сия….

В комнату вошли ещё два члена команды, споря на ходу:

– Там где мужчина и женщина, третьим всегда будет дьявол.

– С чего ты взял?

– Где-то читал. О, у нас пополнение.

Ребята представились:

– Олег Орленко.

– Боков Владимир.

Представился я.

Они тут же продолжили прерванный трёп:

– И всё-таки женщина это такая скотина, с которой надо держать ухо востро.

– Э-э-э…. Но мы ведь только что говорили…. Или всё это так: бла-бла-бла?

Сазиков подал голос:

– Перед сном о бабах – для здоровья надсада.

– Какой сон? Идёмте рубать.

И мы вчетвером пошли в студенческую столовую, которая работала теперь по зимнему расписанию – с семи утра до восьми вечера. Олег и там, склоняясь к тарелке, развивал свою женоненавистническую теорию:

– Честность с бабами уместна, как муха в стакане. А почему? Только начнёшь ей доверять, она тут же предаст.

Меня начала раздражать его предвзятая категоричность.

– И нет сомнений? – спросил я.

– В чём? – Олег дёрнул головой так, что его массивные очки в роговой оправе чуть не оказались в остатках картофельного пюре.

– В том, что утверждаешь.

– Жизнью проверено.

– Ну, хорошо, давай рассудим логически. Ты утверждаешь, что ты хороший, а все бабы плохие. А почему ты хороший? Потому что не совершаешь дурных поступков. Верно? Это пока. А потом начнёшь верить, что всё, совершённое тобой, просто прекрасно и другим быть не может – ведь ты же хороший. В итоге имеем самовлюблённого эгоиста, между прочим, инженера – командира производства.

Олег обиделся:

– Откуда ты такой умный? В армии научили?

– Во флоте, – поправил я.

Орленко не остался ночевать в комнате.

– Обиделся? – недоумевал я.

– Да нет, – разъяснил Сазиков. – У него невеста в городе, заявление подали – скоро свадьба.

– А я подумал, он баб ненавидит.

– Одно другому не мешает, – заскрипел пружинами кровати Боков, устраиваясь почивать. – Тёзка, песенку на ночь.

Сазиков достал гитару с антресолей, сел в трусах на кровать по-турецки и запел, безбожно фальшивя аккордами.

– На горе у реки лес зелёный шумит

Под горой за рекой хуторочек стоит.

Боков:

– Пой, старшина.

И сам запел:

– В том лесу соловей звонко песни поёт

Молодая вдова в хуторочке живёт….

Фаина Георгиевна заявление моё приложила к приказу о зачислении в группу ДПА-130. Отправила в моментальное фото за фотографиями на студенческий билет, зачётку и ещё для пропуска на кафедру, куда действовал особый пропускной режим. А ещё с дополнительными печатями он (пропуск) открывал двери на военную кафедру и в корпус «V», где стояли узлы и ступени настоящих космических ракет. За одной печатью отправился в третий корпус – только что отстроенное, но ещё не полностью заселённое здание. Гулким пустым коридором дошёл до нужной двери, постучался, вошёл.