Блаженно растянувшись на кровати, обвёл взглядом комнату. Мне определённо нравился новый родительский дом, который они построили и благоустроили, пока служил на границе. Как-то у меня будет в общаге?

Чувствуя, что мысли о новой жизни развеселили, почти успокоился после спора с отцом – никак не хотел отпускать меня старый вечером на электричке в Челябинск. Строил планы – заночую в Шершнях у сестры, а утром в ЧПИ. А он – нет, утром поедешь на автобусе. Мы заспорили. Потом я согласился – ладно, будь по-твоему. Подумал – запрусь на учёбу в институте и пропаду с родительских глаз на полгода. Пусть хоть этот вечер будет нашим. Вспоминали с ним Ханку….

Когда наутро вышли в гараж к отцову «Запорожцу», презентованному инвалиду войны государством, подумал – холодно, не заведётся машина. А она завелась и весело побежала вперёд по заснеженной дороге. Я увозил с собой ощущение домашнего покоя и уюта, о которых с надрывом мечтал долгие годы службы.

Дребезжа и подпрыгивая на каждой рытвине, «Запорожец» въехал в Южноуральск. Я поглядывал в окно на двухэтажные дома – они мне почему-то казались ненастоящими. Южноуральску не хватало масштабов, и потому дома его и улицы выглядели декорацией. На автобусной станции толпа народа. Взглянул на отца и укоризненно покачал головой – вот и приехали!

– Посиди немного, – он оптимистично двинулся к кассе.

Скоро вернулся с билетом, вложенным в красные корочки удостоверения инвалида войны, объявил:

– Место двадцать пятое.

Я постарался не улыбнуться.

– Спасибо.

В автобусе моё место оказалось рядом.… С кем бы Вы думали?

Вот и скажите, что судьбы нет – всё происходит по воле случая. Хрен там! Она есть – всё предначертано на Небесах задолго до исполнения на Земле. Ведь мог же вчера уехать на электричке в Челябинск – мог, но не уехал. Судьбе было угодно посадить меня в автобусное кресло рядом с бывшей подругой, из-за которой начались все мои злоключения – драка с бандитами, бегство в пещеру, служба и только через три с лишним года возвращение домой. И надо же было встретиться!

В первый момент растерялся – Господи, ты-то почему здесь (я не про Господа)? Два часа ехать с тобой, когда мы уже однажды на всю жизнь расстались. О чём говорить? Как я был облапошен и брошен? Впрочем, нет, помнится, я её бросил.

– Здравствуй, Надя, – сказал, чувствуя себя стервецом.

– Господи, ты ли это?

– Как видишь.

На мне был бушлат с бескозыркой, клёши и флотские ботинки на высоком венском каблуке. На коленях чёрный портфельчик с якорем на язычке – дембельский саквояж.

Автобус урча покатил по городу.

– А я и не знала, что ты служил во флоте. Совсем вернулся?

– Да, вот еду в институт восстанавливаться.

– Да ла-а-адно! Впрочем, ты ведь у нас очень умный – ни как твой сват.

Колька служил морским пехотинцем где-то под Владиком.

– Вы переписываетесь?

– Только осталось.

– Замужем?

– Нет.

– Что со Стахориком?

– Убил его Колька. Толпой подловили, избили и бросили под автобус. Потом водителя судили – чуть срок нахаляву не схлопотал.

Я замолчал – вон оно как!

За окном мелькали последние дома города перед выездом на трассу. Мне захотелось его открыть, высунуться и заорать – помогите, люди! прошлое догоняет!

Но я спросил:

– Ты, правда, веришь, что он убил?

– Наивный, – сказала Надюха. – Твой сват на всё способен.

Господи, кого она из себя корчит – престарелую тётю, много повидавшую в этой жизни?

– Где твой ребёнок?

– А что? – ощетинилась Надя.

– Да нет, ничего. Просто думаю, что маленькие дети должны жить с родителями.

– Ты посмотри на него – какой правильный! Давай, женись, и заберём малыша из детдома.

– И ты, не любя, пойдёшь за меня?

– Пойду – вон ты какой красивый: ленты в якорях, а грудь, наверное, в медалях.

Я напрягся, себе шепнул – дыши, не психуй, думай головой, а не нервами.

Взгляд мой был смертельно холоден:

– Слушай, а мне это надо?

– А помнишь, говорил, что любишь? Ромео из себя изображал. А оказалось – ты такой же поддонок, как и твой сват.

Я смотрел на неё с патрицианским презрением к нижеползающим:

– И ты уверена, что это правда?

– Да, это неправда, – спокойно сказала она. – Из вас двоих я любила только его.

– А теперь, я вижу, добилась аттестата зрелости в житейских науках, и готова пойти за кого угодно – даже за меня, недостойного.

– Все вы сволочи, – сказала Надюха и тихо заплакала.

– Я тебя утешать не собираюсь, – не знаю, почему сказал я. – Это всё равно, что говорить сковородке, что у неё дно закопченное.

Надежда завелась сильнее.

– Меня в жизни никто так не оскорблял, – сквозь слёзы сказала она.

Я был несокрушим:

– Да будто бы.

Но я действительно не умел утешать, а громкий плач её раздражал. Мне захотелось закричать – слушай, Надюха, хватит дурить! У тебя была любовь честного чистого парня, а ты выбрала негодяя. Кто теперь виноват?

Громкий плач её перерос в истерику – она подвывала волчицей, надрывно всхлипывала и кулаками размазывала тушь по щекам.

Окружающие зашевелились:

– Эй, что там происходит? А ну-ка перестань! Эй, парень, пересядь сюда.

Я бы запросто, но сидел у окна, и через Надюху не выбраться, да она и не выпустит – это точно. Сиди и слушай, раз уж судьбой так предназначено. И я сидел.

К нам подошли.

– Девушка, вам плохо? Может, пересядете?

Надюха всхлипнула и успокоилась.

– Нет, нет, всё нормально. Старого друга встретила…. разволновалась.

А когда разошлись сердобольные по своим местам, тихо сказала мне:

– Зачем ты меня обманул?

Я промолчал – новый виток напряжения? А она продолжала:

– Коля, Коля, я тебя так любила…

Мне показалось, что она сбрендила, а с такими, говорят, лучше не спорить, но я сказал:

– Я не Коля, меня зовут Анатолий.

Смотрел на неё и думал – нет, ничуть барышня не увлекает, было когда-то, но прошло. Да и она сама виновата – крутила шашни за моей спиной. Теперь уж о чём?

– Правда? – она спросила и выдохнула. – Жаль.

На вокзале в Челябинске Надя буркнула отрешённо:

– Встречаться будем?

– А надо ли? Жди своего Николая – скоро и он дембельнётся.

И мы расстались.

Козырнул вахтёру у входа во второй корпус института:

– Я в деканат.

Сдаю бушлат в гардероб – гардеробщица:

– А кепочку в рукав.

Водрузил бескозырку на бестолковку, улыбнулся:

– Не стоит.

В деканате две женщины активно обсуждали животрепещущую тему, не обращая внимания на меня, вошедшего.

– Слушай, нельзя же каждому мужику вешаться на шею!

– Да? А кто дважды был замужем? Я или ты?

– И что? Тоже мне! Тебе просто не повезло, а то бы выскочила в семнадцать лет.

– А ты что так нервничаешь? Наверное, опять с Дмитрием своим поссорилась?

– Ненавижу ублюдка!

– То есть – история в самом разгаре? Любовь, ненависть – всё едино. Тебе никогда не говорили, что противоположность любви называется равнодушием?

Я покашлял. Обе дамы воззрились на меня – сначала на грудь, расцвеченную иконостасом наград, потом на клёши и корочки с высоким венским каблуком, потом на бескозырку с ленточками, и уж потом только на моё волевое, мужественное, невозмутимое лицо моряка-пограничника.

Хозяйкою кабинета была секретарь деканата Фаина Георгиевна – средних лет дама с белокурым шиньоном и скуластым татарским личиком. Она важно кивнула – подходи, мол, поближе. Я положил перед ней военный билет.