– Ну? – сказал Щукин.

– Что ну? Баранки гну! – огрызнулся Сомов. – А вот теперь спроси: почему если я умный, я ем фольгу от шоколадок?

– Ну и почему ты ее ешь?

– А вот не знаю! – вздохнул Сомов. – Видимо, есть столько разных градаций ума, что никто никогда не знает, кто реально окажется умнее и какая стратегия выигрышнее. Заметил в храме, что все хорошо бывает не у тех, кто умнее, а кто радостнее, доверчивее и проще. При этом они даже «Шакалат» могут писать через «а», это вообще ни на что не влияет, а даже, скорее, идет бонусом.

– Во! – сказал Щукин обрадованно. – Ты, наконец, ответил на мой вопрос!

– На какой? – напрягся Сомов.

– На вопрос студентов, какое образование является лучшим. Правильный ответ: любое, кроме высшего!

Доценту Воздвиженскому нравилась преподавательница Пафнутькина. Но она была дико замороченная. Например, попросишь Пафнутькину: «Дай мне, пожалуйста, чашку!» Пафнутькина на три часа задумается, а потом начинает зудеть: «Если я дам тебе чашку, ты подумаешь, что… Но если я не дам тебе чашку, то ты подумаешь другое. Но в то же время какой-то поступок я должна совершить? Быть может, мне дать тебе чашку в общечеловеческом смысле? Но тут вопрос: почему ты попросил чашку, а не тарелку? Ведь нужна была тебе тарелка? Или все же чашка? Вот в чем вопрос!»

Доцент Воздвиженский начинал выть и бегать по потолку.

Такое бывает, – спрашивал он у Щукина, – что женщина тебе нравится, но при этом дико тебя бесит? Просто хочется ее на луну забросить. Но я одного не могу понять: Пафнутькина – тупая или дико умная? Видимо, это для меня главная загадка.

– Женщины – существа загадочные, – сказал Щукин. – Я тоже всю жизнь в таких вещах путаюсь. Но ведь за плечами у Пафнутькиной – два миллиона лет эволюции. Как-то же она не вымерла до сих пор?

Воздвиженский кивнул, и оба ученых призадумались.

Профессор Щукин сказал:

– Почему не стоит читать ужастики, ходить на страшные фильмы, узнавать всякие пограничные вещи и т. д. Если совсем просто: «Человека нельзя ударить тем камнем, которого нет в его воображении».

Получается, злу надо первым делом заправить этот камень в наше воображение и пусть он там дожидается нужного момента. Сейчас он не работает – потом сработает.

Это я вычитал в «Добротолюбии». «Добролюбие» можно читать только пятитомное, оригинальное, начиная с Антония Великого. Никаких сборников. Читая «Добротолюбие», вы такие вещи там будете находить невероятные, до которых вообще нереально было додуматься в 4–5 веке.

Там где-то мысль есть, что если злу надо тебя ударить – оно вначале заправляет тебя лишним пограничным знанием, без которого ты прекрасно бы прожил, затем выжидает момент слабости психики, затем нашаривает в твоем воображении какой-то подходящий камень и бьет тебя этим камнем. Дико просто. Но если какого-то камня нет, то ударить тебя этим камнем нельзя.

Щукин пришел в гости к Воздвиженскому. На стене у Воздвиженского было белое пятно четырехугольной формы, отличавшееся по цвету от остальной стены.

– Картина висела? – спросил Щукин.

– Нет, – поспешно сказал Воздвиженский. – На этом месте у меня висел телевизор. Но я его ни разу не смотрел! Вообще не разу в жизни.

– Да я и не думаю, что ты его когда-нибудь смотрел! – сказал Щукин. – Да даже если и смотрел – какая мне разница?

Воздвиженский еще раз тревожно взглянул на него и успокоился.

– А вообще я однажды выиграл пиццу! – сказал Щукин. – Мы пошли с тремя друзьями в кафе, а нам на стене был огромный телевизор. Я знал, что у этих трех друзей нет дома телика, они его презирают, и я сказал: «Давайте так! Если кто-нибудь из вас посмотрит хоть одним глазом в телик – он покупает мне пиццу. Если никто не посмотрит – я плачу за всех!» Уже через десять минут они все втроем залипли в телик и так, что невозможно было оторвать. Общаться с ними нельзя было, они на слова не реагировали. И смотрели – не поверишь – какой-то сериал типа «Кухни» тысячную серию. Думаю, если у человека нет телика – он везде, где будет телик, не сможет от него оторваться. Что угодно будет смотреть, хоть сплошную рекламу. Просто у него исчез иммунитет. Вообще исчез. Если же телик есть, он просто воспринимается как фоновый шум.

– Да, – сказал Воздвиженский. – Я понял о чем ты. Я однажды поехал на конференцию. Иду ночью по гостинице и там в одном номере открыта дверь. Времени часа четыре утра. Заглядываю и вижу. На полу сидят три мужика самого дикого, самого грозного вида, пьяные в дымину, смотрят «Машу и медведь» и рыдают. В четыре утра! «Машу и медведь». Я это прямо на всю жизнь запомнил. Вот чистые души!

Профессор Щукин встретил однокурсника, которого не видел больше двадцати лет. Однокурсник сидел в городском парке, грустно смотрел на наряженную елку и в руках у него была маленькая бутылочка. Щукину он не особо удивился.

– Привет! – сказал однокурсник. – А ты никогда не хотел переиграть жизнь заново? Ну или дать себе в прошлом какие-то советы?

Щукин смутился.

– Это грех, – сказал он. – Есть письма старца Никона Воробьева. Там у него духовный сын, немолодой уже человек. Умирает от туберкулеза в саду у сестры. Целый день лежит на солнышке и ничем давно не грешит. Только изредка думает, что вот… надо было в двадцать лет сделать то-то. Поступить не на геолога, а, допустим, на физика. А в тридцать лет жениться на той-то, а не на той-то… Самые невинные представления. И вдруг старец Никон набрасывается на этого человека и чуть ли не в порошок его стирает. Говорит, что в одних этих представлениях – ропот, неблагодарность, смерть и целый ад. Очень неожиданно набрасывается, потому ничего такого уж ужасного этот человек не делает. Только в гамаке лежит и все это представляет. В общем, я это запомнил на всякий случай.

Однокурсник вздохнул и отхлебнул из бутылочки.

– А я бы вот что сделал! – сказал он. – Ну если бы заново.

1. Женился бы на втором курсе на самой простой, самой народной женщине. Чтобы никаких усложнений мозга – просто обычный комплект женских недостатков. Чтобы она где-нибудь училась, но при этом в глубине души не понимала бы, зачем она это делает, если давно уже можно ходить с коляской.

2. Купил бы акции МММ и потом их продал через год. Много акций, но не позже, чем через год. И потом бы всю жизнь не работал.

3. Поскорее оглох бы, потому что любая женщина любит разговаривать много и в свободном режиме. Поэтому надо оглохнуть и быть счастливым… А если ее перебивать, то она уже счастлива не будет!

И он опять стал печально смотреть на елочку, а Щукин отправился дальше и встретил профессора Сомова.

Сомов стоял у турников и пытался сколько-нибудь раз подтянуться, чтобы скинуть новогодние салатики.

– А ты какие советы дал бы себе в прошлом? – спросил у него Щукин.

Сомов задумчиво покосился на Щукина, взвешивая, насколько можно быть откровенным.

– Поступил бы на строителя… Нет, не на прораба… Это слишком искусительно. Именно с простого строителя бы начал. Все ступени бы прошел. Штукатур, отделочник, бетонщик… И никаких вышек… Никаких, особенно гуманитарных! А то, понимаешь, всякие сложные процессы в башке шевелятся, а чего они там шевелятся, чего им надо, непонятно! – сказал Сомов.

Профессор Щукин сказал:

– Есть такой интересный грех – «мшелоимство». Обычно его путают с «лихоимством» и «сребролюбием». Загляните, например, в википедию. Там это любовь к деньгам, взяточничество, корыстолюбие и ничего больше.

На самом деле, если закопаться поглубже, мшелоимство – это приобретение ненужного. Допустим, у вас есть старая машина. Она еще будет лет десять бегать, вы реально знаете, что она еще ничего, но начинаете беспокойно думать о новой. Это мшелоимство. Или покупать новый свитер, зная, что и старый еще вполне греет. Или есть у вас телефон. Он еще не развалился, но хочется же новый? И это искушает, отвлекает мысль от чего-то важного, включает в суету. Это тоже мшелоимство.