– Не утрируй. Я о том, что солдат – это в первую очередь человек и к нему надо относится по-человечески, а не бездушно. – Анатолий досадливо поморщился. – Вот тебя возмутило то, что Алик поставил кровные узы выше «долга», так?

Я подумал и согласился, – Да, ты угадал. Наш долг воспитать интернационалистов, а не националистов, разве не так? – Этот разговор начинал мне нравиться. Что, что, а поспорить я любил. Это был не первый наш спор о комидеологии, в которую я тогда верил, а Анатолий нет.

– Не так, брат. Нельзя делать из людей роботов. Нельзя сделать всех одинаковыми, заставить забыть кто мы и откуда. Нельзя заставить любить, и это твоя партия не понимала и не поймёт! И пример с пацанятами Оруджевыми только подкрепляет это. Отец никогда не заставит их любить другую женщину как их мать!

Я подумал над его словами и не нашёлся что ответить.

Анатолий поглядел на «бойцов» и как-то печально добавил: Самое страшное, что кому-то это надо – раздваивать страну по национальному признаку. Ведь может так случиться, что прейдет время и пойдут наши пацанята в настоящий бой, а это страшно!

– Не пойдут, время атак с автоматами прошло. Всё будут решать ракеты, а их у нас полно! – ответил я.

Толик усмехнулся и напялил мне мою шапку до самого подбородка:

– Молодой ты ещё, жизни не знаешь! Веришь во всякую ерунду. Вон стал комсоргом, метишь в партию. Живи проще, брат. Не видишь, что творится? Разваливается империя, с её комидеологией, сосед на соседа – нож точит… – Он что-то ещё говорил, но я не расслышал.

Взвилась ракета, и все ринулись вперёд. Перебарывая ветер, Анатолий прокричал:

– А Оруджевых, если они не поедут с отцом, я возьму на время к себе, – и он неохотно побежал в «атаку»…

Прошло много лет. Нет уже Анатолия, мудрого учителя, доброго человека, не выдержало его сердце жизненных трудностей. Побросала жизнь и меня. Я сделал головокружительную для сельского парня карьеру. Но однажды подкосила меня жизнь, и остался я один на один со своими проблемами. Отвернулись друзья, товарищи, предали любимые люди. А здесь и рухнул Союз с его лживой добротой. Трудно было, но выкарабкался и доверился новой судьбе, которая выбросила меня на другой берег, в Штаты. Учу других детей, детей наших бывших врагов, учу жизни, учу доброму, вечному искусству любви к себе подобным, как когда-то учили пацанят мы с братом в далёком степном посёлке.

Пораскидала судьба и моих учеников, кто погиб в Афгане, кто спился, а кто стал и крутым бизнесменом. Стал забывать я о многих. Ушли в прошлую память и мои лучшие ученики братья Оруджевы. И, вдруг, письмо на Интернете с телефоном и фотографией. На ней красивый военный с поседевшей шевелюрой волнистых волос. Вначале не узнаю. Но чёрные, пронзительные глаза будто встряхивают меня, – это же Алик, мой «цыганёнок» Алик Оруджев! Вспомнилась та сценка у реки, вспомнилась и их нелёгкая детская судьба сирот при живом отце, вспомнилось ещё многое чего… Я тотчас же позвонил и представился. Мягкий красивый баритон с неповторимым восточным изяществом ответил:

– Здравствуйте, мой дорогой учитель! Это ваш «цыганёнок» Оруджев. Вы не забыли меня?

Как я мог забыть этого непоседу, любимца школы? Как я мог забыть его братьев, которые жили у Анатолия до окончания школы, так и не поехав с отцом к мачехе?

Мы разговорились. Вспомнилась та сценка у реки, Анатолий Григорьевич.

– Знаешь, Алик, я и не знал, что ты вернулся в Азербайджан. Надеюсь, ты не воевал, не пострадал, ведь у вас там такое творилось? Хочется верить, что та военная игра на Деркуле была твоей первой и последней?

На той стороне трубки сначала было молчание, потом хрипловатым, внезапно изменившимся голосом, Алик ответил:

– Нет, дорогой мой учитель, не обошла меня война стороной! Побывал во всех горячих точках, защищал Родину – Советский Союз. Досталось мне по полной. Горел в танке, валялся по госпиталям… Досталось и после войны… Не стало Союза, бросили нас, военных, на произвол, никому не стала нужна моя присяга, да и не было уже той страны, которой мы присягали. А здесь и Карабах вспыхнул. И пошёл я и все мои братья защищать свою истерзанную врагами малую Родину. Не мог остаться в стороне, когда лилась кровь моих братьев и сестёр. Остаться в стороне, это было как предать свою мать…

И потихоньку, с болью вытаскивая из души воспоминания тех страшных дней, он поведал мне рассказ о своей жизни. Не раз у меня навёртывались слёзы на глазах, не раз сдавливало сердце от услышанного. Я словно прошёл с моим учеником его трудной дорогой жизни. С ним терял боевых товарищей, с ним шёл в атаку, с ним переживал предательства «друзей» и неблагодарность власть имущих…

И вспомнил я тогда слова своего брата о том, что такие люди, как Алик, не предадут Родину ни за какие деньги, не предадут мать, себя…

– Алик, дорогой, ты обязан написать об этом, о себе, о своих друзьях, об Азербайджане, о Карабахе. Ведь никто не знает всей правды о той войне. Да и об Азербайджане знание здесь, на Западе, на уровне этого идиотского фильма «Борат». Ты должен написать. Дай мне слово!

Долго я его тогда уговаривал. Под конец он сдался и обещал подумать. И вот, год спустя после нашего разговора, пришла «эсэмэска», краткая, как отчёт военного с поля боя: «Дорогой мой учитель, ваше приказание выполнил! Книга написана и находится в печати!»

Дрогнуло моё сердце и я взялся за перо, чтобы рассказать эту историю и своим словом поддержать этого сильного и мужественного человека, моего ученика, в этой новой для него битве. Битве за память…

Павел Кожевников,

Преподаватель Колорадского Университета, США

писатель, поэт.

Эта книга посвящена памяти

моих боевых друзей.

С кем я прошел

через трудные годы

войны в Карабахе.

Тем, кто погиб, но не отступил,

кто жил с мечтой о победе.

Снежная вьюга всю ночь кружилась в бешеной злобе, завывая свою грустную песню в распадке Карабахских гор. Устав, стала стихать, и прилегла у подножья скал отдохнуть.

К утру снег перестал, было пасмурно и холодно. Облака плыли низко, вершины гор царапали им брюхо, притягивая к земле. Двое в военной форме лежат на полу в полуразрушенном доме, вид у них жалкий. Солдат и полковник вымокли и теперь дрожат всем телом. Прошло несколько часов, как они попали в засаду. Пришлось принять неравный бой. Отстреливаясь от армянских боевиков, пытались оторваться от них на «Ниве», но наскочили на мину.

Полковник, открыв глаза, огляделся. Сквозь серую пелену он увидел крышу над головой, домик выглядел заброшенным и таинственным. В углу, прислонив забинтованную голову к стене, кто-то сидел. Приглядевшись, полковник узнал своего водителя Тельмана. Он спал, прижав к себе автомат. Но, услышав возню, сразу же вскочил и заглянул за стену разрушенного дома. Вернувшись, он склонился над раненым.

– Командир, как вы? – Тельман, не знал, как и чем облегчить участь своего командира. Я тут немного еды раздобыл, в подвале нашел, может, перекусите?

Слабость волной надвигалась на полковника и он почувствовал, что приближается к опасному порогу жизни, за которым пустота.

Смерть подступала, казалось, что ничто не могло уже ее остановить. Хриплый стон вырвался из груди раненого, из горла cтекала кровь. Увидев алые струйки, солдат быстро завернул в тряпицу разложенную еду, взялся за ремни самодельных саней, поволок повозку по снегу. Сам израненный осколками мины, он еле тянул сани, на которых лежал его командир. Проваливаясь в снег, падал, снова вставал, и шел. Его искусанные губы распухли, кровь сочилась из них. Тельман сплевывал на белый снег алые капли, шел вперед, превозмогая боль и страдания. Вдали, сквозь пелену утреннего тумана, вырисовывались очертания деревни.