И Идрис пошёл. Вернее, похромал: три седмицы в седле и так довольно скверно отразились на его здоровье, да к тому же нога ныла уже второй день подряд, предвещая смену погоды. Место для постоя ему, как и всем младшим в отряде, отвели при казарме местного гарнизона, но прежде, чем отправиться на ночлег, Идрис решил позволить себе маленькое баловство, предаться пороку, который, как он заметил, не осуждался среди приоградцев, но неизменно приводил в ярость его отца. Спустившись с крылечка на покоевом краю, он оперся спиной о стену княжьей хоромины, достал из кошеля кисет с табаком, раскурил трубочку, пустил пару ароматных колечек дыма в ночное небо… Вдруг где-то рядом скрипнула отворяющаяся рама. Идрис посмотрел вверх — и увидел свою невесту. Свесившись из теремного окна, она возмущённо сверкнула глазами, заявила: «Курить вредно!» и выплеснула ему на голову содержимое ночного горшка.
Примечания:
* Хоромы князя Радогоста имеют два крыла: покоевое (жилое) и приёмное (предназначенное для приёмов, пиров, тожественных собраний). Гардемиров придел находится на самом дальнем краю приёмного крыла. Соединяют оба крыла просторные красные сени, в которые так же ведёт вход с парадного, красного крыльца. В каждом крыле нижний поверх (подклет) занимают службы (ледники, кладовые, "грязная" часть поварни, прачечная, всевозможные склады, в жилом крыле - мыльни), второй - горницы, залы, спальные помещения для челяди, слуг и гостей. Из него по лесенкам можно подняться в личные покои хозяев, находящиеся в отдельных башенках-чердаках: это терем князя и девичий терем. Кроме основного (красного) крыльца, с которого через сени и приёмный покой можно попасть в парадные горницы, у хором есть малое крылечко в дальней части нежилого крыла и девичье - в дальней части крыла жилого.** Любование невестой - обычай горных кравотынцев, заключающийся в том, что после принятия сватовства девушку показывают будущим родственникам: во время общей трапезы она должна молча и неподвижно стоять на видном месте, демонстрируя скромность, терпение и умение достойно держаться перед роднёй жениха. В некоторых высокогорных селениях невесте так же предписывалось показать свою силу и выносливость: весь праздничный пир она должна была держать на голове кувшин с молоком.*** Красе шестнадцать лет, а её мужу около двадцати.
Пава в курятне
Оказавшись одна в совершенно незнакомой горнице, Услада сперва оробела, однако после, собравшись с мыслями, подумала так: нет нужды бояться и переживать, если этим всё равно ничего не изменишь. В конце концов, попала она не в Дикий лес, а в дом своей подруги, в посад, где живут такие же люди, как в Ольховце. Не сама ли она ещё недавно мечтала побывать за пределами княжьих хором, погулять среди людей вольной пташкой, без нянькиного надзора? Вот и надо пользоваться выпавшим на её долю чудом, а не пугаться зря. Она только потешится чуть, а потом сразу пойдёт за помощью к мужу Красы: столь могучий маг непременно придумает способ вернуть её домой.
Ну, а пока следовало начать с малого: переодеться. Туго зашнурованное блио непривычно стесняло движения, да и жаль было дорогого сукна.
Горница, в которой очутилась Услада, была совсем невелика по размеру, в ней только и помещалось, что кровать за пологом да старый сундук. Влезши на его крышку, Услада распахнула окно и выглянула во двор. В палисадничке цвёл куст чубушника, наполняя воздух медовым ароматом. Сбоку виднелся пристроенный к дому навес, под ним дровница. Рядом, на чурбаке для колки дров, сидел молодой кучерявый мужик, курил цигарку. Заметив в окошке Усладу, он улыбнулся и спросил приветливо:— Ну что, хозяйка, на торг-то идём?Почему-то взгляд его показался княжне не слишком почтительным.— Чуть позже, — ответила она вежливо, но сдержанно. — Не нужно меня ждать, можешь возвращаться к своим делам.Мужик глянул малость озадаченно, почесал в затылке, затем кивнул, загасил цигарку и ушёл куда-то. А Услада слезла с сундука и направилась в дом.
Толкнув дверь, она через высокий порог перешагнула в комнату, которую про себя нарекла поварней: сюда открывался зев большой хлебной печи, на поставцах вдоль стен теснилась простая посуда, а стол в углу под божницей украшал завёрнутый в рушник каравай. У печи возилась тётка в сером обыденном запоне и домашнем волоснике*.— Маэль в помощь, — окликнула её Услада. — Будь добра, подай мне простую рубаху и запон.Тётка обернулась, и сей же миг на её доброе и миловидное лицо словно набежала тень.— Зачем это? Велела же давеча в ларь убрать, — сказала она, недовольно насупившись.— Мне нужна одежда, подходящая для домашней работы.Тётка хмыкнула, отодвинулась от шестка, наскоро отёрла руки о запон и полезла в запечный кут, бурча себе под нос:— От ить… То подай, то убери… Сама не знаить, чего надо…Услада проводила её удивлённым взглядом. С челядью отца княжна всегда была ровна и приветлива, и привыкла, что прислуга отвечает ей тем же. А тут вдруг такое…— Не бери к сердцу, — вдруг раздался тихий голос откуда-то сзади. — Радка отходчива, поворчит чуток, да и забудет.Едва не подскочив от неожиданности, Услада обернулась и увидела на конике** у входной двери седенького старичка в затёртой душегрейке. Руки его словно сами плели лапоток, а мастер смотрел перед собой, подслеповато щурясь, и улыбался так светло и ласково, что у Услады сразу полегчало на душе.— Дедушка, а за что Радка на меня сердита? — спросила Услада простодушно.— Это уж тебе, Краса Гардемировна, самой лучше знать, что вы там с утреца не поделили. Но ежели хочешь моё мнение, скажу так: ты, голубка, будь с Ладом построже, глядишь, тогда и Радка к тебе помягчеет.— Вот оно, значит, как… — задумчиво проговорила Услада и потянулась было привычно накрутить на палец кончик косы. И не нашла ничего. Её волосы нынче были уложены пышным венцом вокруг головы. Раздражённо вздохнув, княжна пощупала причёску под платком из тонкой паволоки*** и подумала, что недурно бы приодеть что-нибудь поприличнее. Интересно, у Красы вообще есть кика и нормальный, не прозрачный платок?
Между тем Радка выплыла из-за печи с целым ворохом одёжи в руках. Довольно бесцеремонно пихнув вещи в руки Усладе, она уже собралась было вернуться к своим делам, но княжна окликнула её:— Разве ты не поможешь мне переодеться?Радка недовольно буркнула что-то себе под нос, но перечить не стала, забрала одёжу и понесла в горницу Красы. Там, в тишине, в дали от посторонних глаз и ушей, Услада произнесла уверенно и твёрдо:— Рада. Тебя ведь так зовут, верно? Возможно, тебе покажутся странными мои слова, но выслушай. Я прошу у тебя прощения и предлагаю забыть всё дурное, что было между нами прежде. Что скажешь?Радка, возившаяся в это время с шнурками на корсаже блио, вздохнула виновато:— Хозяйка… А ведь я ж тебя поутру нарочно варенцом облила. Прости дуру.«Э, — подумала княжна, — а тут дело, оказывается, не так-то просто… Похоже, не все размолвки можно списать на дурной норов Красы.» А вслух сказала:— Я тебя прощаю. Но впредь не чуди.Радка шмыгнула носом и пробубнила смущённо:— Радость я…— Что?— Радостью меня отец с матерью нарекли.Услада улыбнулась и невольно прочла по памяти первые строки благодарственной песни из «Благочестивых Поучений»:— Радость в доме — удел избранных, лад в семье — дороже богатств…— Шутить изволишь, — снова насупилась Радка. — А я-то, дура, тебе поверила. Всё, запон напялишь сама.Грозно сверкнув очами, тормалка развернулась и вышла вон. А Услада, оставшись в горнице одна, крепко задумалась: что же она сказала не так?
Сквозь неплотно затворённое окно Услада услыхала, как хлопнула входная дверь, а потом на дворе раздался недовольный голос Радки:— Лад, зараза! Опять тютюн жжёшь? Зад-то ещё не намял себе без дела сидеть? Когда коз в лес погонишь?— Мой зад — не твоя забота, — отозвался голос мужика, с которым Услада нынче беседовала через окно. — В лес пойду, когда хозяйка скажет. А то ведь чуть свалю — ей вдруг на торг приспичит, или ещё что…— Тю на тя, лагодник**** бесстыжий! На торг с хозяйкой и дед Мирош стаскается, а для ещё чего — у неё свой муж есть!— Ну и дела! — подумала Услада.
