Тронув коня шенкелями, Венсель выехал за ворота, а Услада осталась стоять во дворе. «А во сне не такой вредный», — хмуро подумала она.

— Обалдеть, — сказал ей Лад, запирая ворота. — Первый раз слышу, чтобы он вообще с кем-нибудь говорил.

Завершив дела среди людей, Венсель, как обычно, не торопился домой. Закат он встретил у моста, по которому Торговая тропа пересекает Ночь-реку. Вокруг было тихо и безлюдно: не многие решаются встретить сумерки у границы Рискайской Пустоши. Отпустив коня пастись, Венсель скинул сапоги, босиком вошёл в воду и двинулся вверх по течению, прямо через камыши. Едва мост скрылся из виду, он остановился и позвал:

— Госпожа Речная Хозяйка! Покажитесь, будьте так любезны.

— Опять ты, — откликнулся ему не слишком приветливый голос. Камыши расступились и выпустили на берег высокую женщину в простом сером запоне и рубахе без оберегов. Её блестящие чёрные волосы, ничем не прикрытые и не собранные в косы, свободно сбегали до самых пят и купались в тёплой речной воде. — Ступай домой, ночь — не время для людей.

— Госпожа, я хотел всего лишь задать вопрос.

— Задавай, разрешаю. Такую малость ты, пожалуй, заслужил.

— Тот человек, на которого вы мне нынче указали, отчего он так важен? Почему его обязательно следовало спасти?

— Потому, что таково было моё повеление. Этого не достаточно?

Венсель отрицательно мотнул головой. Речная Хозяйка вздохнула снисходительно.

— Пора бы тебе научиться слышать шаги предназначения.

— Предназначение? Но ведь этот человек — самый обычный лесной охотник, не маг, и даже не одарённый силой.

— Поверь, каждое живое существо в мире для чего-нибудь да предназначено. Этот охотник, например, должен будет в скором времени встретиться со своим кумом на торгу. А тот чуть позже проверит свою ловчую яму.

— И всё? Неужели это так важно?

— Очень важно. Из таких мелочей состоит жизнь, словно полотно — из простых, ничем не примечательных нитей. Впрочем, вам, существам со свободной волей, всегда мало того, что предназначено, вы неизменно стремитесь украсить полотно жизни причудливыми узорами. Однако теперь пора отдохнуть. Ты хорошо потрудился нынче. Обещаю, что ни я, ни Виелина не станем беспокоить тебя в ближайшие дни.

— Но госпожа Ровена…

— Разрешаю тебе пока не откликаться на её зов. Пора бы Ровене усвоить, что даже у магов бывают личные дела. А теперь послушай меня, ступай домой. И советую поторопиться: зеркало уже разбито, скоро вероятное сделается неотвратимым.

Вечер наступил и понемногу превратился в ночь, а Венсель всё не возвращался. Ушли спать Лад с Радкой, дед Мирош, зевая, полез на полати. Услада, привыкшая ложиться рано, тоже не удержалась, задремала, сидя на лавке с веретеном. Снилось ей странное: будто бы из ведра, в которое она снова сложила осколки зеркала, растекается вязкая мгла. Сперва чернота просто прибывала, поднималась, словно тесто в квашне, потом добралась до краёв и начала потихоньку сочиться на пол.

Дальше сделалось ещё чуднее. Из лужицы под ведром потянулись не то тонкие щупальца, не то водорослиные пряди. Они колыхались мягко и беззвучно, ползли по полу, сплетаясь в уродливые косицы, и тянулись, тянулись понемногу к Усладиным ногам…

Страшно ей почему-то совсем не было, только любопытно: каковы на ощупь эти чёрные космы? Верно, мягкие и пушистые? Только потрогать их Услада всё равно не могла. На неё навалилась вдруг такая тяжесть, что казалось, гори всё вокруг огнём — она не сможет даже с лавки встать.

Вдруг в горницу шумно ворвался Венсель. Схватив Усладу в охапку, он буквально вытолкал её на поварню, выскочил сам и захлопнул за собой дверь. Всю вялость и оцепенение с Услады как рукой сняло, и теперь-то она испугалась не на шутку. А чёрные «волосы», словно чуя её страх, настойчиво полезли под дверь. Венсель вытащил из печи уголёк и быстро нарисовал на полу круг, внутри которого оказалась и Услада и он сам.

— Что это? — испуганно прошептала Услада, глядя, как пол вокруг стремительно затягивает косматой живой бородищей.

— Зеркальце «потекло», — ответил Венсель вполне буднично. — Вот уж не думал, что оно было настолько мощное… Не бойся, к нам эта дрянь не просочится.

— Она опасная?

— В принципе, всё, что касается магии, опасно. Чернянка — просто паразит, питающийся ненаправленной силой. Младенца или крепко спящего она может даже убить.

— А нас?

— А мы с тобой как-нибудь продержимся до рассвета. Главное — не спать и не выходить из круга.

Глаза у Услады сделались, как плошки.

— То есть мы всю ночь будем вот так стоять?

Венсель легкомысленно пожал плечами и прижал девушку к себе поплотнее.

— Можем читать молитвы. Говорят, помогает.

— Озари, Маэль Пресветлый и Всемилостивый, светом глаз Твоих всё, что дыханием славит Творца, — робко, дрожащим голоском начала читать вечернее правило княжна. Чернянка, буйно разросшаяся по полу за угольной чертой, слегка отпрянула. Услада вздохнула с облегчением и продолжила уже твёрже: — Мир даруй и согласие всем живым и укрой от недобрых мыслей и скверных дел. Пречистая Дева Луна, не оставь нас светом Твоим в ночи, чтобы даже в кромешном сердце тьмы все мы видели путь…

После «Миротворца» и «Блаженны щедрые» дело пошло ещё лучше. Уверенно и без единой заминки Услада проговорила первые три песни «Благочестивых Поучений». Чернянка задумчиво колыхалась в такт её словам, а Венсель слушал с улыбкой и иногда кивал. Но, добравшись до «Благодарения Оку, с небес смотрящему», Услада поняла, что он откровенно потешается над её стараниями, а сам не перестаёт ласково поглаживать её пониже спины.

— Ну знаешь! — воскликнула княжна, изо всех сил отпихивая его от себя. Венсель неловко пошатнулся и оказался за пределами защитного круга. Чернянка радостно обвила его ноги выше колен. Он тут же сотворил вокруг себя ладонями странный охранный знак и сказал: «Каньо**». Горница озарилась ярким светом, а заросли чернянки истлели и рассыпались в лёгкую серую пыль.

— То есть ты с самого начала так мог? Ну, ты… Да ты…

Не найдя больше слов, чтобы вполне выразить своё возмущение, Услада топнула на него ногой, а потом гордо удалилась в спальную горницу и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Примечания:

* Побежал по своей стёжке - лесное выражение, означающее, что человек увлёкся своим делом настолько, что ничего не видит и не слышит вокруг.

** Каньо - руна огня, символ рассеянной тьмы, зажженного факела, правильного пути, дороги к свету.

Ловушка для Горностая

Услада долго ворочалась в постели и не могла уснуть. Казалось бы, располагайся да отдыхай в своё удовольствие: никто не храпит под боком, не толкается, не тянет одеяло на себя… Но сон не шёл, только лезли в голову всякие мысли. О том, что ночь нынче тёплая, и в батюшкином зверинце, верно, уже запел ухокрыл. Что она сама, как ни странно, скучает по Стине, своей строгой, но заботливой няньке. Что Краса, может, разбила зеркало совсем случайно, и нет никаких причин думать, будто с ней приключилась беда. А может, и наоборот, кто-то раскусил подмену, и теперь озорную оборотницу ждёт разбирательство и строгий суд, а её саму уже ищут и никак не могут найти. Или не ищут? Может, никто ничего и не заметил? С горечью Услада отвечала сама себе: было б кому замечать.

Кто она для всех тех людей, что окружали её день за днём? Нарядная кукла, для которой убирают горницу, стирают одежды, ставят на стол еду и кланяются, не поднимая глаз. Отец? Да много ли он знает о ней? Кто она для него? Дорогая вещица, спрятанная до времени в тереме. Князь ласково кивает ей при встречах, часто присылает подарки… Но ни разу он не зашёл к ней просто поговорить, не спросил, о чём она думает и мечтает. В самом деле, о чём можно беседовать, скажем, с чашей на поставце? Братья? Милош прежде всегда был к ней добр, но теперь у него уже своя жизнь: дела, семья. Есть ли у наследного княжича время думать о маленькой глупой сестрёнке? После бала в Дожинки они больше не виделись ни разу, и все письма, привезённые из Городца, предназначались отцу, для Услады же Милош не прислал даже самой коротенькой записки. А с Благом княжна и вовсе никогда не была дружна. Вот разве что смотритель зверинца Ельмень, да старая Стина знают её настоящую. Но заметят ли перемены? Встревожатся ли? Ельмень просто решит, что княжне наскучили звери, вот она и перестала приходить кормить ухокрыла. А Стина… Ах, не всё ль ей равно, кому плести косы и шнуровать нарукавья? Лишь бы послушна была. Подумав так, Услада аж пустила слезу от жалости к самой себе: никто-то на белом свете её не любит! А тут ещё и этот Венсель со своими глупыми выходками…