Не одна Краса коротала ночь без сна.

Нянька Стина беззвучно шептала слова молитв и отвешивала земные поклоны у лампад в Ольховецком храме, прося Небесных Помощников о милости для своей девочки.

Старый Ельмень маялся от ломоты в костях и беспокойно ворочался на постели в своей каморке.

Княжий маг Гардемир хмуро мерил шагами свой кабинет: нарастающие искажения в силе беспокоили его, словно предчувствие близкой грозы, но откуда надвигалась опасность, он не мог разобрать.

Амир Адалет развернул свой тайник и тоскливо наблюдал, как с каждым биением медленно, но неуклонно убывает свет внутри алого камня.

Князь Радогост задержался в читальне. В последнее время сон бежал от него, а заботы, наоборот, липли со всех сторон. Напрасно было ожидать, что управление княжеством перейдёт в новые руки легко и беспечально. Договор с Восточной Загридой о прокладке по её землям новой караванной тропы трещал по швам. Несколько приоградских караванов, вышедших в Тивердынь старой тропой, через Акхаладскую долину, бесследно исчезли в Диком поле. В свете этого князь был даже рад желанию будущего свёкра пройтись по землям полян огнём и мечом, но тивердинские торговые дома уже нынче требовали уплаты неустоек, а свои торговцы опасались пускаться в путь в преддверии войны. Не радовали и вести с заката. Элория грозила расторгнуть договор о беспошлинном провозе грузов из Заизенья по суше, морскую же торговлю делали невыгодной вконец обнаглевшие поморийские пираты. Вдобавок ко всему недавно в Ольховец вернулся княжич Благослав, которого жители Изгорья выставили вон из порученной ему крепости. За какие «заслуги» — предстояло ещё разобраться, так как посланец изгорского посадского схода тоже прибыл в Ольховец и требовал приёма. Но не эти заботы нынче мешали Радогосту заснуть. Пригласив в читальню старого друга, кастеляна Ольховецкой крепости, он потихоньку рассказывал тому всё, что тревожило исподтишка, не оформившись в настоящие подозрения:

— Друг мой, тебе не кажется, что Адалет… хм… весьма странный отец?

Кастелян неуверенно пожал плечами:

— Горцы — суровый народ. Так-то, конечно, странно, что он вечно смотрит на своего сына волком. Но, может, этому есть причина? Не знаю.

— Вот и я не знаю. Понимаешь, Вельм, мои парни тоже не подарок: Милош упрям, Благ задирист и своеволен. Но я люблю их обоих, и мне сложно быть с ними даже просто строгим. Тут же — какая-то необъяснимая суровость. Мне одному мнится, будто происходит что-то не то?

А в зверинце не спал ухокрыл. Он выбрался из своей деревянной будки, побродил по вольеру, заглянул в кормушку и ведро с водой, потом, соскучившись, залез по стене под самый потолок, зацепился когтями за балку, замер и прикрыл глаза. Только чуткие уши подрагивали, вслушиваясь в сонный шёпот леса. Если на миг забыть о решётке и хомуте на шее, можно вообразить, будто свисаешь с ветки ивы где-нибудь в низовьях Ночь-реки. Вспомнив родные края, ухокрыл вздохнул едва слышно и запел. Сперва голос его звучал тихо, несмело, потом набрал силу, полился тоскливо и протяжно, отражаясь эхом от крепостных стен.

Этот заунывный вой заставил Красу вздрогнуть и насторожиться. Некоторое время она просто слушала с нарастающим любопытством. Потом, соскочив с подоконника, заметалась по горнице, схватила из подтопка уголёк, бегом вернулась к окну и принялась быстро записывать что-то прямо на белых, скоблёных досках.

Когда ухокрыл завершил свою песнь, Краса снова высунулась из окна и звонко крикнула ему:

— Йалло, кьярр! Кхи-энкайа йенну! *

Ухокрыл вздрогнул, растопырил уши и удивлённо скрипнул:

— Че?

Странно устроен мир: то, что издали чудится таким заманчивым, сблизи часто оказывается утомительным и скучным. Следующий день сполна принёс Красе всё, о чём грезилось накануне: и принаряженного жениха, и храм, и хождения по посаду… Вот только Идрис в тормальской рубахе выглядел, как свинья в упряжи, а самой Красе в чадре поверх обручального наряда было жарко, душно и ужасно неловко. Въезжать в храм на руках жениха тоже оказалось сомнительным развлечением: похоже, Идрису доводилось носить дрова куда чаще, чем девушек. Дальше дело пошло ещё хуже. Зерно, которым их посыпали на счастье, набивалось за шиворот, трава — в сапоги, да и посад вдруг оказался каким-то неожиданно большим, а жители его — на редкость приставучими. А ведь потом был ещё и пир…

Умом Краса и прежде понимала, что свадьба устраивается вовсе не для развлечения, и уж тем более не ради вкусной еды. Но теперь она особенно точно и ярко ощутила истинный смысл происходящего. Красоваться и гулять можно будет после. А пока каждый шаг, каждое действие или слово — часть сложного ритуала. Всё имеет значение, когда на глазах людей и богов из двух разных судеб куётся одна общая. И Кузнец не спросит у стали, нравится ли ей горнило, молот и студёная вода. На закате дня этот нескладный юноша выплетет ленты из её косы, и не будет больше ни княжны Услады, ни девы Красы из рода Чёрных Воронов, появится амирани, жена Идриса, сына правителя горной страны.

Наконец, настало время проводить молодых в опочивальню. Но стоило Красе подняться из-за стола, к ней подошёл Адалет, протягивая какую-то маленькую резную шкатулочку.

— Это мне? — спросила Краса осторожно, не спеша принимать что-либо из его рук.

Адалет ответил вполне любезно:

— Да, это мой маленький подарок. Талисман, старинная драгоценность, передающаяся младшей женщине в нашем роду. Возьми его, жена моего сына, и будь счастлива.

Раскрыв шкатулочку, Адалет снова протянул её Красе. Внутри на чёрном бархате лежала весьма необычная брошь: серединка украшавшего её камня хранила в себе частицу живого огня. Вокруг светящегося тёплым золотом лепесточка камень этот был прозрачен и ярко-ал, края же его темнели, словно углы горницы, освещённой лишь тонкой лучиной.

У Красы душа провалилась в пятки. Даже не видя потоков силы, она точно знала, что именно с улыбкой протягивает ей Адалет. В одной из отцовских книг было хорошо и очень подробно описано, как выглядят и как работают ракшасьи талисманы — ловушки для силы. Трогать эту штуку руками не следовало ни в коем случае! Но прилюдно отказаться от подарка, тем более родовой драгоценности, тоже выглядело неважной идеей. И, как на грех, вокруг не было ни одного мага, способного увидеть и обезвредить опасность. «Ах, папочка, где тебя носит, когда ты так нужен?» — тоскливо подумала Краса. Однако делать было нечего: сама заварила кашу, подменив собою княжну, значит, и выпутываться из беды тоже придётся самой.

Краса ахнула, картинно закатив глаза (хоть этого никто и не увидел из-за чадры), и повалилась в притворный обморок. Впрочем, падала она достаточно плавно для того, чтобы Идрис успел спохватиться и поймать её на лету. Вокруг засуетились, загомонили, Адалета с его страшным подарком оттеснили в сторону…

— В зале душно, — раздался спокойный и уверенный голос Радогоста. — Несите скорее княжну на двор, да позовите сюда Гардемира.

Идрис почти бегом дотащил свою жену до лавочки между прудом и клеткой ухокрыла, уложил и вопреки всем традициям освободил от чадры. «А всё-таки ты добрый мальчик, — подумала Краса, сквозь ресницы незаметно разглядывая его взволнованное лицо. — Надеюсь, у тебя хватит ума не лезть под ухокрыльи когти».

Кто-то протянул ковш с водой, Идрис отвернулся, чтобы взять его. Этого оказалось вполне достаточно. Краса вскочила, нащупала на шее верёвочку с ключом, в три прыжка преодолела расстояние до ухокрыльего вольера. Ещё миг ушёл на то, чтобы отомкнуть замок и ворваться внутрь. Идрис опоздал буквально на мгновение, на пороге клетки он оказался как раз тогда, когда Краса, проскользнув к ухокрылу за спину, прижалась к дальней стене. Её расчёт оказался верен: если Усладу ухокрыл впустил в клетку без возражений, то незнакомого и весьма подозрительного человека он терпеть на своей территории не пожелал.