– Аврора, Вы с кем-то встречаетесь?

– Конечно. Каждый день я с кем-нибудь встречаюсь. Вот как сейчас с Вами, например.

Адель вздохнула. Эта девушка издевается над ней, а она терпит. И никто ей за это терпение не платит. Форменный мазохизм.

– У Вас есть парень? – уточнила вопрос Адель.

– Парень? Что Вы имеете в виду?

– Вы состоите в отношениях с мужчиной?

– Конечно нет.

– Почему конечно?

– Я не могу быть с мужчинами. Они от этого умирают, – как о чем-то само собой разумеющемся сообщила Аврора.

От неожиданности Адель поперхнулась. Вот это интересный поворот событий! Она потянулась за стаканом воды, чтобы скрыть эту неловкость.

– Каким же образом, позвольте узнать?

– Они отдают мне свою энергию и медленно погибают.

«Прямо-таки энергетический вампир, а не женщина», – подумала Адель, и ее губы дрогнули в улыбке.

Однако это была лишь грустной насмешкой, скорее над собой, а не над собеседницей. Адель недавно исполнилось тридцать три – возраст Христа, как она любила говорить, но ощущала она себя намного старше и мудрее, нежели была на самом деле. У нее до сих пор не было постоянных отношений с мужчинами, поскольку она считала, что ни один из них не достоин ее, и продолжала ждать прекрасного принца на белом дорогом авто.

У нее на примете был один. И хотя белого авто у него не было, в остальном он представлялся ей идеальным вариантом: он не был женат, зато был довольно состоятелен, внешне привлекателен и знаменит в определенных кругах. Он казался ей недосягаемым и оттого еще более притягательным, почти что сказочным принцем, именно тем, кого она ждала с самого детства.

Это был тот самый Лео Мареш, доктор медицинских наук, профессор, новатор в области психиатрии и психоанализа. Он появился в их городе несколько лет назад, внезапно, и сразу же получил должность и кафедру при Университете. Помимо этого он имел свою небольшую клинику и занимался случаями исключительно сложными, возвращая к обычному образу жизни пациентов, которых другие врачи считали безнадежными. Ему были доступны такие глубины человеческого сознания, о которых его коллеги и представления не имели. Когда же при нем упоминали имена Фрейда, Юнга, Адлера, он пожимал плечами и с легкой иронией осведомлялся, кем были эти почтенные ребята.

Он много экспериментировал, в том числе и на себе. Он знал нечто большее, чем то, что было раскрыто в учебниках и научных трудах, и поистине творил чудеса с доверенными ему больными. Он часто любил повторять: «Хотите вылечить его? Хорошо, я заставлю его думать так же, как думаете вы». Не раз в беседах со своими студентами он говорил: «Почему вы считаете, что эти люди больны? Потому что они видят, слышат, чувствуют, понимают этот мир по-другому? Потому что их мысли выстраиваются иным образом? Потому что они видят, слышат, чувствуют то, что не видит, не слышит, не чувствует большинство из вас? Если они не поняты – разве они больны? Все лечение вы сводите к тому, чтобы сделать их похожими на себя. А ведь вы даже не пытаетесь разумно интерпретировать их поступки. И при этом считаете разумными… себя?»

Неимоверных усилий стоило Адель попасть на его курс и начать работать под его руководством. Однако психиатрия интересовала ее гораздо меньше, чем он сам, и ей все же пришлось сменить медицинский профиль на психолого-социальный. Тем не менее, она и теперь позволяла себе обращаться к Марешу за консультациями и время от времени посещала его лекции, но не из-за интереса к науке, а чтобы увидеть его и в очередной раз взгрустнуть на тему «почему мы не вместе».

Голос Авроры вывел Адель из мечтаний:

– Последний выжил. Эмоциональная возбужденность, обильное носовое кровотечение на фоне патологически низкого давления, бред, галлюцинации, – Аврора пожала плечами. – У него даже была временная остановка сердца. Несколько дней в реанимации, затем длительное восстановление. Он стал задумчив и перестал говорить. Врачи сочли это последствием сильнейшего шока. Но на самом деле это не так. Просто он пообещал мне: никому ничего не говорить.

Аврора поставила две тарелки на стол. Положила приборы. Выключила свет в квартире. Зажгла свечи и поставила их таким образом, что часть стола с ее стороны была освещена, а противоположная – погружена во тьму. Она налила воду в бокал, положила несколько салатных листьев и пару креветок на свою тарелку. Она устала бояться. Устала каждый раз вздрагивать от появления темной тени, блуждавшей по ее квартире. Этому существу что-то было нужно от нее, так не пришло ли время узнать, что именно?

Было ли это существо теперь в ее квартире? Она не видела его уже несколько дней. Последний раз он до состояния обморока напугал ее в душе. Она выключила воду, прислушиваясь к звукам в квартире, обернулась и… увидела его руку, его огромную ладонь, прижатую к матовому стеклу душевой кабины. От ужаса у нее перехватило дыхание. Аврора для чего-то быстро пересчитала пальцы на его руке – их было пять. А потом она увидела, как к стеклу прилипла еще одна рука – такая же большая и тоже левая. И в этот момент Аврора потеряла сознание. Она очнулась утром, в своей постели. Для нее так и осталось загадкой, как она перебралась сюда из душевой. Возможно, все это лишь приснилось ей.

Она посмотрела в темноту перед собой. Что она делает? Она сама сводит себя с ума, играет сама с собой в непонятные игры. Это все ее одиночество. Она исключила себя из общества, она оставила людей за пределами своей реальности. Люди не нужны ей. Люди никогда не были нужны ей. Никто из них никогда не сделал ей ничего хорошего, и ничего хорошего она от них не ждала.

У нее никогда не было друзей. Сверстники всегда сторонились ее. Она казалась им странной. Она пугала их. Помимо ее неестественно светлой кожи, внимание сразу же приковывали ее глаза – они были разного цвета: один голубой, а другой – зеленый. Но еще бóльшую необычность и дикость ее внешности придавала разная форма зрачков – в голубом глазу он был обычным, круглым, как у всех людей, в зеленом же глазу имел весьма необычный вид: он словно разбивал радужку надвое узкой вертикальной щелью. «Синдром Шмида-Фраккаро, синдром кошачьего глаза, редкое хромосомная патология», – объясняла жена ее дяди, взявшая Аврору на воспитание после той жуткой аварии, в которой погибли родители девочки. И хотя женщина прекрасно знала, что никакого синдрома Шмида-Фраккоро, как впрочем и других хромосомных патологий, у ребенка не было, а глаз приобрел такой вид лишь после аварии, она все же предпочитала придерживаться этой версии, поскольку любые другие мысли на этот счет вызывали у нее панический ужас.

– Это не наша Аврора, – говорила она мужу. – Это не та Аврора, которую мы знали прежде. Разве ты не видишь этого? Это чужой ребенок! Если она вообще человек. Я не узнаю ее! Ее словно подменили.

– Ты многое требуешь от нее, – отзывался ее супруг. – Прошло слишком мало времени. Подожди, все обустроится.

– Подождать? Чего ждать? Сколько ждать? Это не наш ребенок. Это не твоя племянница. Это не наша Аврора! Аврора всегда была жизнерадостной, открытой, она любила поболтать, когда навещала нас, любила повозиться со мной на кухне или в саду. Но «это»! Это исчадье ада, которое тихо ненавидит меня. Не надо было давать согласие на опеку! Зря я пошла у тебя на поводу. Всем было бы лучше, если б она отправилась из больницы прямиком в детский дом!

– Послушай… Остынь. Она перенесла тяжелую психологическую травму. Потерять обоих родителей, так внезапно… Чудо, что она сама осталась жива.

– Прошло уже два года, а улучшений по-прежнему нет.

– Ну… ты не справедлива к ней. Вспомни, она не могла говорить, плохо ходила, не узнавала себя в зеркале. А теперь? Спустя всего два года она уже посещает занятия в обычной школе и не отстает по программе. Да, у нее проблемы с социализацией, но она восстановится. Она снова научится улыбаться. С ней работают лучшие специалисты, дай ей время.