Тот отшучивается:
— Геологи удивительно ветрены. Последний раз ты словно был поражен громом. Тебя невозможно было оторвать от твоих ступеней. А сегодня ты их еле удостаиваешь взглядом и…
Но Шукрун его прерывает:
— Посмотри, какая забавная выпечка! Можно принять за блины наших американских парней.
Ныряющее блюдце находится на глубине 2694 метра, на склоне крутизной по крайней мере 35º. Дно здесь покрыто чем-то вроде черной ноздреватой накипи; Шукрун полагает, что это тонкий волнистый слой лавы, излившийся на донные осадки, а затем растрескавшийся при остывании. Примерно так же высохшая на болоте грязь растрескивается на многоугольные пластинки, края которых, постепенно высыхая, поднимаются. Через 20–30 метров «блины» исчезают.
Шукрун хотел бы продолжить маршрут, но его терзает то, что у него нет доказательств именно такого происхождения черной накипи. Было бы в высшей степени странно, если бы на самой глубине океана он отказался от возможности размышлять. А, кроме того, так заманчиво доставить образец лавы настолько свежей, что она изливалась уже не на коренную породу, а на осадочный слой!
— Каноэ, дай пол-оборота назад. Мы сейчас снимем пробу с этих пирожков.
Кьенци послушно возвращается на «блинное» поле. По пути Шукрун ищет конус вулкана, из которого могла извергнуться лава. Но вокруг не видно ничего подобного.
Лава, ползущая по морскому дну на глубине 11 метров.
Одна из пластинок взята; на вид она кажется очень хрупкой. Каноэ отправляет ее в контейнер-накопитель, где она и запирается крышкой.
— Больше никаких проб! — в отчаянии вскрикивает Шукрун. — Злой рок прямо-таки преследует нас.
Кьенци возобновляет движение на юг. Второе поле пластин попадается через 100 метров. На сей раз Шукрун не останавливается. Вскоре после этого «Сиана» пересекает последний разлом в слоистых осадках. Эти последние заинтересовали его больше всего.
— Полоса разломов в осадках простирается более чем на 200 метров в меридиональном направлении, — замечает он.
16 часов 22 минуты. В течение полутора часов перед «Сианой» проплывает настоящий русский пейзаж — холмы, погребенные под пеленой снега. Все утопает под толщей осадков, формы рельефа сглажены, потеряли свою угловатость. Совершенно ясно, что в этом секторе никаких активных процессов не происходит: это древние разломы, они мертвы. И Шукрун расстроен. Ему негде применить свой талант наблюдателя: плоскости разломов завалены обломочным и осадочным материалом. Это плато интересно только тем, что его ступени или террасы наклонены на юг и испытанное ими вращение породило подобие русских гор[54] с крутым подъемом на южную сторону, затем с более пологим спуском, снова с крутым подъемом и т. д.
В 17 часов 56 минут получено согласие на всплытие. На борту «Норуа» радостное оживление: двигатели выдержали! «Сиана» прошла 3750 метров за 5 часов 50 минут — поставлен рекорд по протяженности пути.
— Вечером, друзья, шампанское! Плачу я! — басит командир Паке.
Но что касается Шукруна, то он угрюм и слегка обеспокоен. «Времени потрачено много, а ничего нового и важного нет», — думает он. По прибытии на поверхность он сокрушенно бросил на ходу поджидающим его товарищам:
— Погружение было полезно, по крайней мере, в одном отношении: в следующий раз мы будем знать, что возвращаться в эту зону бесполезно. Она не представляет ни малейшего интереса. Никаких активных тектонических процессов. На таких горах только коровам пастись.
Он и не предполагал, что, сам того не ведая — иногда наука развивается и так, — сделал открытие первостепенной важности и что «Сиану» трижды пошлют именно в эту зону, которая долго еще будет волновать мир геологов…
— Ты доставил образцы? — спрашивает разочарованный Ле Пишон.
Трое исследователей направляются к контейнеру-накопителю, который Кьенци только что открыл. Не может быть и речи, чтобы кто-то прикоснулся к драгоценным образцам, прежде чем их опознает и промаркируют сам наблюдатель.
— Посмотрите, — говорит Шукрун, — я поднял презабавную штуку. Чем не «волнистая» лава?
Ле Пишон и Беллеш передают друг другу пластинку тускло-черного цвета, хрупкую, крошащуюся от прикосновения пальцев.
У обоих одинаковая реакция…
— Так ты говоришь, «волнистая» лава? Где ты ее подобрал, Пьер?..
Когда же Шукрун описал им поле с «блинами», «выпеченными» на осадочном слое, недоумение его собеседников возросло еще более. Позднее, попивая моэ и шандон[55] в каюте командира, Ле Пишон предлагает:
— Слушай, в это дело надо внести ясность. Отправляйся на «Марсель ле Биан» поделиться результатами твоего погружения и покажи там добытый тобой странный образец. Заодно привезешь их отчеты о проделанной работе. Сейчас как раз готовят шлюпку для пересылки туда негативов, которые проявил Безасье.
— Согласен, еду! — ответил Шукрун.
Около полуночи, в чересчур коротком плохо сидящем на нем желтом плаще, со взлохмаченными, забрызганными морской водой волосами, он ворвался в каюту Ле Пишона и начал его тормошить. Ле Пишон сел на койке и спросонья пробормотал несколько резких слов. Глаза Шукруна блестят от возбуждения…
— Ксавье, мой кусок «волнистой» лавы оказался продуктом гидротермальной деятельности.
Эта короткая фраза на Ле Пишона подействовала магически; он спрыгнул с койки:
— Ты уверен?
— Да, Роже[56] раздробил небольшой кусок и положил под микроскоп. Это почти чистый марганец. Франшто считает, что это не что иное, как гидротермальный продукт. Такого же мнения придерживаются Нидхэм и Шемине. Полное подтверждение, ты понимаешь? Все сходится с моим описанием.
Ле Пишон начинает быстро соображать…
— Тебе совершенно необходимо как можно скорее вернуться на старое место, Пьер, чтобы исследовать это поле гидротермальных скоплений. Мы посвятим ему ближайшее погружение. Случай уникальный. Первое изучение такого поля на больших глубинах!
Трем исследователям стало ясно, что речь идет о необычном открытии и что в плане эксплуатации океана разработка таких месторождений стоит на первой очереди. Может быть, там найдется и ключ к разгадке происхождения месторождений металлических руд?
Увеличение числа шахт и рудников стало одной из основных предпосылок развития нашего индустриального общества. В итоге известные запасы эксплуатируемых руд иссякнут через десятки или, самое большее, через сотни лет. Такие экономически важные металлы, как железо, медь, никель, золото, серебро, цинк и т. д., в ничтожном количестве содержатся в породах, образующих наружную оболочку Земли. Какими бесконечно сложными путями это незначительное количество металлов преобразуется в окислы и сульфиды в тех немногих местах, где руды залегают в такой концентрации, что их разработка имеет прямой смысл? Какие сложные процессы обусловливают эти преобразования? Всеобъемлющего объяснения пока что не найдено.
Много-много тысяч лет назад доисторический человек научился находить месторождения руд и выплавлять из них металлы, необходимые для изготовления оружия, орудий труда и предметов украшения. Разведку он вел, обходя всю доступную ему территорию пешком, соскабливая или скалывая самые верхние твердые породы. И в наши дни геологи открывают большинство месторождений металлов по-прежнему пешком и с молотком в руках, разумеется, с той только разницей, что современный разведчик подземных недр опознает рудные залежи в их геологическом контексте, то есть учитывая, что им обычно сопутствует то или иное характерное окружение. Следовательно, и сегодня успех разведки зависит от случая, и ее методика практически ничем не отличается от методики наших отдаленных предков, поскольку хотя у нынешних геологов есть довольно надежные путеводные нити, но при отсутствии полной модели происхождения полезных ископаемых методы их поиска неизбежно остаются примитивными и мало научными. Во всяком случае очень трудно разыскивать месторождения руд, погребенные под другими горными образованиями, когда на поверхности ничто не говорит об их залегании.
