Тут целый сад из мира сновидений, без лишнего украшательства, строгий, четкий по своему геометрическому рисунку и фантасмагорический по обилию белых красок, которые выхватываются на мгновение из мира сумерек полусветом Авроры. Для чего вся эта красота, эта гармония живых форм, этот перелив красок, запечатленные на порошке ила, который покрывает груду черных скал подобно горностаевой мантии?

12 часов 25 минут. Глубина 2550 метров. Ле Пишон выходит из состояния созерцательности…

— Попытайся добыть кусочек этой прекрасной подушки. До нее рукой подать, вон она, рядом с толстой губкой.

Фробервиль стирает выступивший на лбу пот:

— Мишель, попробуйте взять образец сами. Я выдохся.

С момента прибытия на дно Фробервиль не прекращал маневрировать, удерживая тяжелый дирижабль в двух-трех метрах над склонами, которые ощетинились острыми пиками. Он боролся с сильным течением, которое все время сносило его к скале. Его руки не знали покоя, переходя от рычагов, управляющих тремя двигателями, то к клапану, стравливающему бензин, то к электромагнитному счетчику. Ему беспрерывно приходилось корректировать позицию батискафа: уклонение вправо, подъем, возврат на прежний курс, преодоление бугра…

За много лет у него родилось шестое чувство, которое позволяет угадывать, как расположены борта и корма подводного аппарата по отношению к препятствиям.

Он счастлив, по-настоящему счастлив, потому что теперь знает, что батискаф, в некотором роде его приемный сын, презрительно причисляемый многими к разряду толстокожих животных, способен передвигаться в условиях чрезвычайно сложного рельефа и хорошо выполнять любое задание.

— Знаете, что мне сказал один очень известный исследователь перед самым походом? — открывается он Мишелю и Ле Пишону: «Мой бедный друг, представьте северную стену вершины Дрю^[30] ночью, в крепкий ветерок. Что бы вы сказали мне, если бы я дал вам дирижабль и потребовал от вас сесть в гондолу и добыть скальные образцы при свете карманного фонарика?»

Безумный смех овладел тремя акванавтами.

В 12 часов 52 минуты огромный обломок подушки занял надежное место в контейнере-накопителе. Мишель пользуется передышкой, чтобы настроить плохо работающую телевизионную аппаратуру. «Короткое замыкание», — думает он. Время возобновить движение к маяку, который, по предположению членов экипажа, стоит на гребне одного из холмов во впадине, может быть, представляющей собой кратер. Сначала надо будет вскарабкаться по отвесной стене от подножия фронта лавового потока, где расположился «Архимед», а потом, безусловно, снова придется спускаться вниз.

Цель обследования — проверить, действительно ли возвышенность представляет собой первичную вулканическую постройку, — иначе говоря, вулкан, образованный лавой, которая вытекала из трещин и возвела здание, еще не разбитое, не искромсанное, не надстроенное, не обрушенное, не изборожденное трещинами, или, как говорят геологи, «разломами», под действием сил растяжения.

Ле Пишон диктует в магнитофон:

— Все подтверждает, что мы видим вулкан, который еще совсем недавно был очень активным и на вершине которого происходило обильное извержение лавы.

— Как ты объясняешь наличие этих лавовых каскадов? Почему фронты лавовых потоков образовали вертикальные стены? — спрашивает Фробервиль.

— Признаюсь, что я не могу ответить на твой вопрос. Это большой сюрприз. Если бы мы засекли такую стену эхолотом, то наверняка связали бы ее со сбросом, — сказал Ле Пишон.

Мишель обращает их внимание на экран аппарата Страцца, на котором явственно видна вулканическая природа стен. Они вовсе не прямолинейны, какими могли бы быть стенки разломов. Напротив, они образуют серию закругленных фронтов, расходящихся от южной вершины.

— Каждому закруглению соответствует этап продвижения лавового потока, а мы сейчас находимся на восточной окраине великолепного закругления, ориентированного с востока на запад, — заключил Ле Пишон.

13 часов 10 минут. Фробервиль занимает свое место за пультом управления:

— Пора начинать подъем.

Фронт лавы, ориентированный в направлении северо-запад — юго-восток, в этом месте образует почти вертикальный обрыв высотой более 50 метров. Ле Пишон в озарении безостановочно диктует свои наблюдения.

Фробервиль сначала пытается подняться только лишь с помощью вертикальной тяги винта, все уклоняясь влево. Безуспешно! Приходится сбрасывать балласт. После трех попыток оторваться от грунта батискаф остается на том же самом месте. С подъемом ничего не выходит.

— Фроб, тут наверняка уступ, возьмем в сторону…

Фробервиль дает задний ход и сбрасывает новую порцию балласта.

— На этот раз удачно, оторвались.

«Архимед» всплывает. Раздается скрежет.

— Царапаем… — замечает Мишель.

Батискаф действительно царапает обшивку о скалу. Сохраняя спокойствие, акванавты оценивают эффект соприкосновения с внешним миром по силе скрежета. У Фробервиля брови заплыли потом, а колени стали свинцовыми. Ле Пишон прерывает запись наблюдений на магнитофонную ленту.

— Причаливаем к какому-то берегу (sic!)… — говорит Фробервиль. — Я не слишком понимаю, что это. Возможно, верхняя часть лавового потока…

Еле проклевывающийся пейзаж ни на что не похож. Батискаф блуждает в ночи.

Вдруг Ле Пишон восклицает:

— Горгонария! Гигантских размеров.

И действительно, великолепная белая-белая горгонария укрепилась на вершине разбитой подушки, внутренность которой выдает структуру постепенно застывавшей лавы.

— Ксавье, фаллосы!

Эту неожиданную новость доставляет Фробервиль. Так и есть: перед акванавтами вырастает лес из фаллосов. Это не дно Атлантики, а просто-таки воскрешенный Делос. Что за странный культ установила здесь природа! Некоторые фаллосы раскололись. По склонам сползает лавовая начинка.

— Весь этот пейзаж круто уходит вниз по левому борту. Скала от нас по пеленгу 330º. Мы поднялись на 10 метров… — продолжает диктовать Ле Пишон.

^{_{Фаллосное образование, называемое также слоновым хоботом, на склоне горы Венера, глубина 2750 метров. Слоновый хобот — один из характерных видов почечного ландшафта.}}

Вместо только что виденных массивных органных труб правильной формы лавовый поток представляет теперь хаотическое переплетение трубок, то прямых, то искривленных, перекрученных, разломанных и выпотрошенных. Здесь лава вытекала через трещины на ее поверхности (кракелюры) и, мгновенно застывая, порождала подобия почек, волокон, наростов, корочка которых в свою очередь лопалась. Эти кракелюры, эти окаменевшие потоки дали три ландшафтные разновидности: «органные трубы», затем «фаллосы» и, наконец, «пальчики», или «пальцы ног», как их будут называть американцы. А весь пейзаж французы окрестили «лавовой требухой».

— Курс 240º. Я сделал снимок, — говорит Ле Пишон. — Лавовая требуха, разлитая по склону. Здесь фронтальная зона выхода расплавленной массы. Голову даю на отсечение!

И добавляет, самому себе:

— Милая-премилая требуха, и к тому же — анфас. Чудесный будет снимок!.. Слева синева (sic!).

Не отрываясь от бинокля, Фробервиль подает реплику:

— Ты видишь, какой чудеснейший Nematonurus armatus сопровождает нас в течение всего подъема?

Это рыбка длиной сантиметров пятьдесят, вся черная, с безобразной квадратной головой и огромным спинным плавником, который снабжен шипами. Рыбка оторвалась ото дна и держится в свете прожекторов, который, судя по всему, ее не беспокоит. Медленно колеблется, как флаг на легком ветру, ее длинный хвост.

— Ага, испугалась моей фотовспышки, улепетывает, — говорит Фробервиль. Следовательно, эта животинка все же реагирует на свет.

На дне, в нескольких метрах от рыбы, распростерся жирный скат. Он бледно-розовый, с беловатыми пятнами.