Остров Сахалин, самую дальнюю окраину Российской империи, от Евроазиатского материка издревле отделяли буйные волны Татарского пролива. Его обитатели были до неприличия охочи до каждого мало-мальски интересного события в их серой каждодневной жизни. Неважно, что именно случалось – выбросило ли на побережье дохлого кита, или у кого-то рождался шестипалый младенец – событие это неизменно обсуждалось на все лады целыми неделями. Любопытные продолжали ходить на место события даже после того, как оттуда исчезали последние следы происшествия. Надолго становилось главной темой всех пересудов и каждое появление в водах острова парохода либо парусника.

Стоило на рейде поста Дуэ появиться какому-нибудь норвежскому китобою, североамериканской торговой шхуне или английскому фрегату, как по обжитой людьми полоске западного побережья Сахалина словно смерч прокатывался. Чиновный люд спешно доставал из сундуков и проветривал от едучего нафталина парадные мундиры, жены чиновников устраивали слезливые и не без истерических ноток смотры своим нарядам. Чаще всего гардеробные страдания сопровождались беготней и походами к немногочисленным островным портным. В дни корабельных визитов напрочь забывались всяческие вечеринки и суаре с карточными играми и без оных, и все вольное население островной столицы и ближних поселков и постов совершало длительные променады по причалам и вблизи оных. Высоко ценилась всякая возможность свести с заезжими хоть короткое знакомство, а уж если счастливчик получал приглашение подняться на борт залетевшего в сахалинские воды судна, он тут же становился героем дня и на долгое время – самым желанным гостем в любом доме.

Сахалинские аборигены – в основном, отпущенные на волю поселенцы, бывшие ссыльнокаторжные – в такие дни тоже одевались поприличнее, сообразно свои доходам, и держались поближе к причалам. На приглашение в гости на корабль они, конечно, и не рассчитывали – слава богу, если подворачивалась возможность хоть как-то услужить хмельному норвежскому или британскому матросу, а паче того – иностранному офицеру. Услужить, выпросить у него если не купюру, то визитную карточку, чтобы тут же выставить ее на видное место в своей торговой лавчонке либо в избе, рядом с образами.

Оживлялись при появлении кораблей и многочисленные обитатели сахалинских тюрем, и преступный люд острова, мыкавшийся на воле. Новые люди на острове представляли для них желанную мишень для грабежей, разбоев, краж. Поэтому редкий визит в сахалинские воды какого-либо судна обходился без того, чтобы кого-то не избили, не ограбили, а то и вовсе не проломили бы голову.

А уж если судно было из далекой России…

Прибытие парохода из Европейской России живо обсуждали и в тюремных бараках, и на квартирах всех без исключения чиновников как тюремной, так и гражданской администрации острова. Немалый ажиотаж и живое обсуждение населения вызвало суетливое поведение прибывшего из очередного отпуска князя Шаховского. Его возвращения недруги его светлости ждали с особым злорадством, а маячивший на недалеком горизонте конфуз с «заблудившимся» в толще горы тоннелем обсуждался практически в каждом доме. Выдвигались самые нелепые предположения относительно реакции князя на случившийся позор и срам. И даже пари заключались – будет ли его сиятельство дожидаться разгромного разноса из далекой столицы, или сам подаст прошение об отставке?

Однако те, кому довелось попасть на пристань, единодушно отмечали бодрый вид его сиятельства, былое начальственное покрикивание на чиновную братию. Особо было отмечено то, что в коляску князя Шаховского был усажен ничем не приметный с виду каторжник, отличающийся от прочих арестантов разве что тюремной одеждой польского образца.

Впрочем, свидетели клялись, что в дом князя таинственный гость приглашен не был, а сразу же был отправлен на коляске его сиятельства к злополучному тоннелю.

Еще через полчаса кухарка князя, выскользнув из дома по какой-то кухонной надобности, доложила товаркам и подругам, что «сам» приехал вроде как довольный, туннельным конфузом ничуть не расстроенный. А если чем и оказался огорчен, так это свиданием со свояченицей, которой еще до отъезда в отпуск строго-настрого приказал уезжать с острова хоть к чертовой бабушке.

– Серж, я решительно не понимаю – что происходит? Вы возвращаетесь из отпуска один, без моей любимой сестрички Анастасии, и при этом ничего не желаете объяснять… Я задаю вам вопросы – а вы мечетесь по дому как дикий зверь и словно не слышите меня! Неужели заботы о каком-то каторжнике для вас важнее, нежели спокойное обсуждение семейных дел?

Князь Шаховской, не переставая мерить кабинет быстрыми шагами, искоса и с неприязнью поглядел на свояченицу. Сестра его супруги, собственно, никогда не отличалась ни умом, ни тактичностью. С самого своего появления на Сахалине Лидия Афанасьевна вообразила, что, приехав сюда, она сделала тем самым великое одолжение и сестре, и ее мужу, и двум своим малолетним племянникам. Подумаешь, облагодетельствовала!

Князь, наконец, остановился напротив свояченицы и откашлялся:

– Лидия Афанасьевна, я еще из Петербурга телеграфировал вам о том, что Настя с детьми остается там. И что я возвращаюсь сюда, собственно, ненадолго. Необходимо завершить здесь кое-какие дела и дождаться распоряжения относительно моего нового места назначения и места службы. Надеюсь, что это будет Санкт-Петербург.

– Да, но почему я не могу поехать к родной сестре в Петербург вместе с вами? Почему вы категорически возражали против того, чтобы я поехала на воды с Анастасией?

– Потому что это решительно невозможно! Своего дома в столице у меня нет, как вы знаете, а в доме моего отца вам жить несколько… э… неудобно. В конце концов, у вас есть собственное имение, куда я давно предлагал вам отправиться!

– Серж, вы не любите меня и не даете себе даже труда скрывать свою неприязнь. Вы же прекрасно знаете, что имение запущено, собственных средств у меня после смерти мужа нет. Неужели вы намерены отказать в уголке родной сестре вашей супруги – пусть даже это не ваш дом, а дом вашего отца? А как же мои племянники, которым так необходимы и мой присмотр, и жизненные наставления?

Шаховской фыркнул. «Жизненные наставления»! Не понимает дура, что ни она сама, ни ее нудные наставления ни сестре, ни ребятишкам не нужны! Нет, необходимо раз и навсегда покончить с этим! Разговор, конечно, достаточно неприятен, да и закончится, можно смело держать пари – слезами и обвинениями в черной неблагодарности. Но что прикажете делать, ежели ни намеков, ни деликатностей это старое чучело не понимает?!

– Лидия Афанасьевна, присядьте, прошу вас! И давайте начистоту, как это принято между родственниками! Смею напомнить, что вы приехали к нам погостить после смерти своего супруга четыре года назад. Да, Настя не могла отказать вам в приюте после этого несчастья. Но ваше гостевание, прошу прощения за прямоту, слишком затянулось! Да и бог бы с вами, живите уж, коли приехали! Но ваш характер, Лидия Афанасьевна! Вы измучили и моих детей, и меня, и родную сестру! Вы перессорились решительно со всеми дамами в нашем скромном обществе! Мне перестали делать визиты – потому что жены моих сослуживцев и подчиненных отказываются бывать там, где их оскорбляют. Вы намереваетесь последовать за нашей семьей в Петербург, в дом моих родителей – нимало не смущаясь тем, что уже побывали там и оставили о себе самую недобрую память!

Свояченица громко зарыдала. Князь поморщился: началось!

– Сударыня, прекратите! Позвольте напомнить вам еще кое-что! Не далее как два года назад, уступая просьбам своей супруги, я выкупил часть закладных на ваше имение, погасил самые крупные просроченные векселя вашего покойного мужа и даже дал вам некоторую сумму с тем, чтобы вы привели усадьбу в порядок. Чем не добронравное занятие для одинокой женщины, которая направо и налево учит всех тому, чему сама решительно не желает следовать? И что же потом?