– Х-ха… – вырывается у меня, когда под дрогнувшую ногу попадает кусочек льда, и я черепахой валюсь на спину! Барахтаюсь томительные секунды, хватаю воздух руками, но ухитряюсь воздеть себя на ноги, и снова начинаю бежать.

Тяжёлый чемодан чертовски мешает, и я думаю, как бы половчее сбросить его на хрен… Но нет. Вот так, на бегу, его точно не сбросишь, а нож остался в паху того матроса.

«– Вот почему на кол…» – мелькает в голове, и снова бег… снова падаю, и снова встаю. Выстрелы, выстрелы, выстрелы… пули толкают меня в спину, и каждый раз – смертный ужас, волосы дыбом! Но нет, спасает чемодан…

Предательски хрустит колено, и я начинаю припадать на левую ногу, но всё ещё не слишком отстаю от датчан, спины которых мелькают метрах в двадцати пяти впереди.

Взрыв! Между мной и датчанами впереди встаёт на дыбы земля, брусчатка, снег и грязная вода. Но я, двигаясь уже какими-то рывками, рвусь вперёд. Снаряд, если что, он сразу… Ну или по крайней мере – быстро!

Оскальзываюсь и падаю в неглубокую воронку, но выбираюсь почти тут же, успевая оглянуться. Отстали! Не сильно, но отстали!

Снова бег, выстрелы и толчки в спину. Впрочем, редко. Много чаще они цвиркают рядом, рикошетят от мостовой и стен домов.

Пулемётное стакатто… падаю, но ползу вперёд. Не в меня! Но и не в преследователей. Здесь свой праздник, и мы на нём лишние.

Ползком, потом на карачках, аки гордый лев, и снова на пузе, собирая в пальто, и далее, до голой кожи, всю хельсинскую грязь. Дышу через раз, с присвистом, но ползу, бреду и бегу вперёд. Глаза заливает то ли пот, то ли грязная вода… А чёрт его разберёт!

… но оторвался! Оторвались.

Не полезли революционные матросы под чужие пули. Видно, жить хотят больше, чем отомстить за товарищей.

– Догнал? – прерывисто выдохнул один из датчан, обернувшись на меня. А рожа… не вдруг и поймёшь, что этот клошар и щеголеватый чистюля Густав – один и тот же человек. Но… улыбается. Рад.

Может быть, не только мне, но и тому, что мы вообще оторвались, живы пока, и можно дышать, дышать, дышать…

Дальше пошли уже медленней, но всё ж таки не мешкая. Некогда! Прохожих на улицах почти нет, а те, что есть, то почти все вооружены или как мы – бегут куда-то и от кого-то. Кто есть кто, понять ни черта невозможно! Все спешат, пригибаются, прячутся друг от друга и боятся…

А ещё бы! В один день – Красный Мятеж и корабельные пушки по городу! Много ли надо обывателю? Даже если он некогда воевал, сидел в окопах и сходился в штыковых с неприятелем.

Ведь сейчас сражение идёт не где-то там в специально отведённых местах на линии фронта, где специально обученные, давшие присягу люди убивают друг друга во имя чужих интересов, а в мирном городе! Городе, где живут не только мужчины, способные носить оружие и (главное!) желающие это делать, но женщины, дети, старики.

Да не абстрактные старики, женщины и дети, а его, обывателя, родные, на которых падают тяжёлые снаряды корабельной артиллерии! А в родном городе обывателя – чужие люди с оружием в руках, решившие навести порядок так, как они его понимают.

– К стене, – хрипло сказал кто-то из впереди идущих датчан, – плотнее! Порт в той стороне, и значит, снаряды будут лететь на ту сторону улицы.

Прижимаемся… Плотно! Так плотно, как только можем, обтираясь грязной одеждой о дома и собирая побелку.

– Бегом! – командует красавчик Густав, явно ориентирующийся в Хельсинки лучше других, и мы бежим. Потом замираем, прячемся… и снова идём.

Время уже перевалило за полдень, когда мы чёрт те какими путями вышли к порту, но притом как-то сильно сбоку. Какие-то пристроенные возле порта даже не складские помещения, а скорее большие сараи, донельзя кривые и напоминающие времянки, построенные из Бог весть какой дряни, и наполненные, скорее всего, такой же дрянью.

Хорошо спрятанный, аккуратный пролом в стене, прикрытый старыми гвоздлявыми досками. Мне, чтобы войти, пришлось снять чемодан, о котором я позабыл! Сказать кому… а вот получилось именно так!

Протискиваемся внутрь, тяну чемодан за лямки. Нет сил, чтобы просто идти, сплошные морально-волевые, а не мышцы, нервы и сухожилия. Нет их! Воплощённая Воля, тяга к жизни.

Внутри, на удивление, не слишком даже и темно, хотя не горит ни единой лампочки. Немногочисленные грязные окошки под потолком и многочисленные прорехи в крыше дают достаточно освещения. Помещение завалено ржавым хламом – так, что сам дьявол ногу сломит!

Старые станки, якоря, сваленные в кучу проржавелые рельсы. Лабиринт! Но Густав ориентируется вполне уверенно, что значит – бывал. Ну… контрабанда по нынешним временам решительно осуждается Законом, но лояльно воспринимается людьми.

«– Надо бы сохранить контакты, – мелькает вялая мысль, – не помешает»

– Разведать надо, что там в порту, – выдыхает Густав, оббегая нас глазами. Встаю… и только потом осознаю, что вечное моё «Кто, если не я» в данном случае сработало не совсем к месту.

Остальные сидят, не в силах встать. Ну да… я-то пусть даже с чемоданом, пусть не отошедший толком после болезни, но всё ж таки тренированный спортсмен. А моряки хотя и привычны к тяжёлому труду, но уж точно – не к таким пробежкам!

– Не спеши, – советует Густав, зябко поведя плечами, – след в след, как в лесу! Здесь в иных местах двинешься лишнее, так не то что загремит железо, а и засыпет к чертям!

Киваю молча, да и что тут скажешь? Всё понимаю… Густав, похлопав себя по карманам, вытащил было кисет с табаком, но передумав, положил обратно, скривив лицо.

– Потом… – сказал он сам себе.

Пошли по железному лабиринту – след в след, как велел датчанин. Местами здесь и действительно… разом накроет железная лавина! Хор-рошее место для тайников!

Далеко идти не пришлось. Густав, кошкой взобравшись наверх к одному из окошек по качающемуся под ногами металлу, показал пример, и через минуту мы осторожно выглядывали сверху, стараясь не прислоняться к грязному стеклу.

Не сказать, что внизу шатаются толпы вооружённого народа, но мелькают, и все, что характерно, с оружием! Выстрелы тоже слышны, хотя и редко. Ну да понятно… Против массы вооружённых матросов, подкреплённых корабельными орудиями, гражданские не вытягивают при всём желании. Благо, стоянка военных судов достаточно далеко, и серьёзных сил красных здесь не должно быть по определению.

– Ночью пойдём, – тихо сказал датчанин, спустившись вниз.

– Ночью пойдём, – достав трубку и кисет, повторил он, когда мы вернулись к остальным, – Порт под красными, сейчас не стоит соваться. Пройти, может быть, и пройдём…

Он пожимает плечами и замолкает, раскуривая трубку и давая остальным самим оценить риски. Решаем переждать.

… а я только сейчас начал нормально дышать. Сразу ушли куда-то морально волевые, и пришла слабость, желание свернуться калачиком, а ещё – холод. Я же, оказывается, насквозь промокший!

Ругаясь на всех известных языках, берусь за чемодан, прислоненный к старому, наполовину разобранному станку, и…

… батюшки! Пулевых отверстий более полудюжины, а поверху – там, где была бы моя голова, изрядный кусок кожи располосован, не иначе как осколком! В образовавшуюся дыру вывалилось бельё, да торчит уголок учебника, будто обрубленный топором.

Холодно… быстро убираю лямки, расстёгиваю ремни, и вспоротое брюхо чемодана показывается моим глазам.

– Да чёрт… – вырывается у меня. Внутри – одни сплошны дыры, и мало того – некоторые из них обугленные! Не всерьёз, а так… Но одежда попорчена изрядно.

Впрочем, плевать! Есть сухое бельё, тёплые подштанники и даже свитер плотной норвежкой вязки, и я, не теряя времени даром, начинаю переодеваться, вытряхивая на пол пули. Выбрав сухое место, срываю сырую одежду и кидаю её на ржавый металл, чтобы хоть как-то просушить.

Дрожа всем телом, наскоро обтираюсь простреленными подштанниками и сорочками, приобретающими вид заслуженных половых тряпок. Ещё одна сорочка…