– Тихо! – почти тут же приказывает Эрик, боцман с «Кашалота». Как вкопанные… слышится приближающаяся стрельба.
– Назад, – командует Петер Ульрих.
… но мы не успеваем.
– Стоять! – и лязг взводимых затворов, от которых холодеет душа, – Кто такие?!
Финны. Мужчины средних лет в гражданской одежде, небритые и самые что ни на есть обычные. Разве что основательные такие, увесистые. Не буквально, а так… видно, что люди, уважающие себя.
Вооружены разнообразно, но серьёзно – тут и винтовка «Маузера» со снайперским прицелом, и трёхствольное охотничье ружьё с внушающим почтение калибром. На рукавах белые повязки, уже легче…
– Моряк… – на финском отвечает Петер Ульрих, а дальше я понимаю через пятое на десятое, – Гражданские… домой… идти…
– Ступайте! – коротко приказывает старший из белоповязочников, шевельнув дулом ружья, – Да осторожней там! Снаряд, он гражданства не разбирает.
Эрик, до того державшийся напряжённо, переглянулся с несколькими товарищами-шведами и заговорил сперва на финском, и почти тут же перескочил на шведский, который я понимаю достаточно хорошо…
… и понимаю, что наши пути расходятся. Нюансы не улавливаю, но это какой-то шведский центр чего-то там… и принимают, что характерно, только шведов. Взмах рукой, скупые кивки… и они пошли своей дорогой, ну а мы, не-шведы – своей. Семь человек.
Настроение слегка подтухло, хотя винить шведов я не могу… Да и в чём?!
Короткая перебежка через широкую улицу, и как же, зараза такая, мешает принайтованный за спиной чемодан! Чемодан, саквояж, ледяная грязь под ногами, кроваво-тухлый рассвет, пробивающийся через грязно-серые облака и дым многочисленных пожаров…
… а ещё стрельба. Снаряды стали рваться на улице, оставляя глубокие воронки и разрушая при попадании целые дома. Сердце колотится, дыхание давным-давно запалённое…
Бегом… упасть в воронку, переждать. Рядом тяжело дышит Петер, лицо у него багровое, предынсультное. А я, ещё не отошедший толком от простуды, немногим лучше. Да ещё чемодан…
Гулко бахают взрывы, слышны пулемётные очереди, потом взрыв… Затишье.
Киваю механику и встаю, подавая тому руку и помогая подняться. Вместе вылезаем из ямы, и ноги, чёрт подери, подгибаются! А ещё я ни черта не могу понять, где же мы находимся?! Вчера попытался привязаться к карте, и вроде как получилось, но после…
После были закоулки и проулки, пробежки по железнодорожным путям, воронки и разрушенные дома, изменившие облик города. Могу только догадываться, да и то – примерно!
Обстрел прекратился, и мы припустили со всех ног. Выбрались…
– … стоять! Стоять, суки! Ну! – и лязг взводимых затворов. Не сразу понимаю, что сперва приказали на русском.
– Кто такие? – фу ты, ну ты… бескозырка, расстёгнутый ворот… и взгляд человека, привыкшего убивать. Зрачки огромные[6], шрамированная щека дёргается, и ах, как ему хочется нажать на курок или ткнуть штыком в живое[7]… А за ним шестеро товарищей, и все, что характерно – с винтовками!
– Моряки! – мешая морской балтийский жаргон с дрянным английским, быстро отвечает Петер Ульрих, и едва заметно запнувшись, добавляет:
– Датчане!
– Федулов! Ну-ка, братка, обыщи их, – не то приказывает, не то просит шрамированный. Чёрт их знает, как там у анархистов с приказами… или кто они там?
– Ну-ка… – один из моряков, отдав винтовку товарищу, опершемуся на них, как на костыли, как-то очень ловко зашарил по карманам Густава, красивого и щеголеватого парня, одетого с претензий на шик. В понимании выходца из низов, разумеется.
Р-раз… и серебряные часы меняют хозяина, а ещё один р-революционный матрос, отставив винтовку по примеру товарища, обшаривает механика. Я ставлю на землю саквояж и снимаю чемодан, поводя плечами…. как же я устал!
– … жирные караси! – слышу возбуждённый говорок одного из моряков, – Ваня, ей-ей, да не убудет с них!
– Да отдай же ты, чёрт… – ткнув механика под ложечку, он хватает того за руку, и вывернув кисть, пытается содрать массивное обручальное кольцо, намертво приросшее к толстому пальцу, – ишь, жадоба какой!
Не все революционные матросы согласны с экспроприацией ценностей их чужих карманов, но…
– Да какие они моряки! – напоказ горячится Федулов, сдирая кольцо, – Буржуи! Как есть, буржуи замаскировавшиеся!
– … прекратить! – слышу издали, и вижу торопливо приближающуюся фигуру в долгополом кожаном плаще, – Товарищи матросы, проявите революционную сознательность…
– Ряба? Ты? – спотыкается комиссар на полуфразе.
– … гнида! – с силой тычет один из матросиков наганом в грудь Панде, – Я тебя…
… а тот, так и не протрезвевший, толкает революционного матроса в грудь в ответ и…
… выстрел! Наверное, случайный…
Но уже вздёргивается к обтянутому бушлатом плечу «Мосинка» с примкнутым штыком, и события ускоряются многократно!
Тычется в ладонь деревянная рукоять финского ножа, миг…
… и комиссарское горло прочерчивает узкая красная полоса! До шейных позвонков.
А я уже делаю шаг вперёд, и подбив рукой винтовку вверх, вбиваю лезвие ножа в глазницу усатому, зверски ощерившемуся матросу, и…
Время, время!
… пытаюсь подсечкой уронить третьего, но не удержавшись, падаю вместе с ним. Но я мягко, а тот – бревном на брусчатку!
Ещё в падении успеваю заметить, как Ульрих Петер, повалив Федулова, ещё недавно выворачивавшего ему руку, вбивает его голову в брусчатку мостовой. Раз, другой…
В падении, извернувшись самым немыслимым образом, ухожу от длинного, неумелого штыкового укола. Не учат моряков штыковому бою, и хорошо, что не учат!
Тут же, оттолкнувшись ногой от всё ещё бьющегося в агонии комиссара, не вставая, проскальзываю матросу с винтовкой между ног и режу внутреннюю поверхность бедра. Раз, другой… а потом вбиваю нож в пах!
Вскакиваю…
… и всё уже закончилось. Закончились. Мертвы революционные матросы, затихают предсмертные судороги лежащего в луже крови комиссара…
Панда мёртв, такой ещё недавно смешной… Мёртв и Петер Ульрих. Один из датчан зажимает раненый бок. Я в кровище, и выгляжу, наверное, натурально – Дракулой! Чемодан на спину, саквояж в руку.
Но уже гремит…
– Стоять, суки!
… и стреляют на бегу товарищи убитых нами матросов. Пока – мимо.
Бегом, бегом, бегом…
Бегу из последних сил, ноги натурально подкашиваются, а дыхалка, сорванная короткой, но ожесточённой схваткой, отказывается нормально работать. Дышу сипло, запалено… и не черта не получается дышать по правилам! Рот пересох, пузырятся сопли, а чужая кровь, которой до чёрта попало мне на лицо, да и не только на него, начала шелушиться и стягивать кожу.
– … мы вас, сук… – доносится сзади прерывистое и яростное, – на ремни…
– Долго… умирать будете!
Выстрелы, выстрелы… стреляют на бегу, и пока – мимо! Пробегая мимо чудом сохранившейся зеркальной витрины, успеваю заметить краем глаза, как один из преследователей, закусив зубами ленточки бескозырки, встал на колено, вскидывая винтовку к плечу.
Резко шарахаюсь в сторону! Звучит выстрел… Шарахаюсь в другую…
… выстрел и мат! Мимо! Но расстояние чуть сократилось…
Ноги дрожат, норовят согнуться, и больше всего хочется – упасть! Плевать уже, что убьют. Нельзя так, невозможно просто! Кажется, будто вся жизнь – бег, запалённое дыхание, выскакивающее из груди сердце и подкашивающиеся ноги, которые от усталости сводит злая судорога.
– … на кол! – доносится яростное и прерывистое! – За Сашку!
… и сразу находятся силы бежать! Эти не просто убьют, они до-олго могут убивать. Они уже попробовали человеческой крови, когда забивали до смерти, стреляли, сбрасывали на лёд и топили ненавистных офицеров. Да поверх этого – идеология «Режь буржуев!», кокаин и месть за убитых товарищей. Нельзя к ним попадать живым… нельзя!
Воздух уже не хватаю ртом, а натурально кусаю! Он твёрдый, холодный, колючий и проваливается в лёгкие, острыми гранями раздирая их в кровь. Больно дышать…
