Алекс хотел тотчас уйти. Еще никогда в жизни он не подслушивал и считал безнравственным вмешиваться в чужие дела. Но слова, которые он услышал, остановили его.

— Пусть бы все мы умерли: он и ты, и я! — сказала Сара.

— Может, и я этого хотел бы. — Это был Спарроу. Алекс сразу узнал твердый, спокойный тон его голоса. — Это ужасно, но мне казалось, что ты меня любишь. Какой я идиот!

— О Гарольд!.. — В этом возгласе крылось столько муки, что человек, к которому были обращены эти слова, встал.

— Знаю… Теперь знаю все. Если бы знал тогда… Если бы знал, что нужен был для того только, чтобы ты еще раз убедилась: перед тобой не устоит ни один порядочный человек. У тебя свои чудесные игры. Может, они логичны и необходимы, но я их не понимаю. Я… Я попросту не понимаю их. Изменил жене с тобой, изменил ему, Айону… Я — подлец… Не могу смотреть людям в глаза, не понимаю, что говорю. Но, к сожалению, люблю тебя… А ты, ты любишь его. И спокойно говоришь мне это. Сейчас!

— Но пойми, — сказала Сара, — пойми, что в жизни так случается. Может, и я думала, что… — Замолчала. Потом решительно, словно пытаясь разрубить сложный узел навсегда, не считаясь с трудностями, которые выпадут ей, произнесла: — Послушай! Я больше ничего не могу тебе сказать. Решила с тобой встретиться здесь, потому что так не может продолжаться. Приехала из Лондона, чтобы объясниться с тобой. Да. Люблю Айона. Никогда его не оставлю. Мы оба совершили ошибку. Ты… ты должен вернуться к… Люси, а я… я забуду. Ты никогда от меня не услышишь ни слова об этом. И я от тебя. Ты должен жить так, словно ничего не случилось. Словно это был сон. Это единственный выход. Поверь мне.

— Но я тебя люблю! — Спарроу снова встал, будто не мог усидеть на месте. — Люблю тебя и не могу так жить! Не смогу каждый день смотреть на тебя, все помнить и говорить себе: «Мне все снилось!». Не смогу и все! — Замолчал. — Что-то должно произойти… — тихо сказал он больше себе, чем ей. — Что-то должно случиться со мной, с нами, с ним. Пойду к нему, все расскажу, а потом уйду и никогда его не увижу!

— А ты подумал обо мне? — спокойно спросила Сара. — Ты считаешь порядочным поступок мужчины, когда он идет к мужу своей любовницы и доносит ему об этом?

— Что? — Спарроу тихо рассмеялся невеселым, горьким смехом. — Порядочным? В этой ситуации ничего не может быть порядочного. Уже никогда… Я должен пойти к Айону и сказать ему, что не могу больше с ним работать. А что я могу еще сказать?

— Не знаю. Многое, но только не это. Этого ты не сделаешь, не можешь так сделать. Разве что ты хочешь мне отомстить.

— А Люси? — вдруг спросил он. — Ведь она, пожалуй, знает?

— Что знает? — в голосе Сары прозвучал ужас.

— Знает, может, догадывается. Ведь я… я уже давно изменился в отношениях с ней… Я не актер. Не умею играть. Стараюсь быть добрым к жене, потому что знаю, я — подлец, но, может, она чувствует, что… что… — Он замолчал. Потом почти удивленно сказал: — Ты виновата в том, что я ее уже не люблю. Как это могло случиться?

Оба молчали.

— Гарольд… — мягко сказала Сара, и Алекс закусил губу, понимая, что сейчас начнется решающая атака великой актрисы. — Гарольд, ведь ты говоришь, что любишь меня… А я не могу бросить Айона. Я поняла все. Я не могла быть счастлива ни с кем, даже с тобой… То было… было прекрасно и должно кончиться. Все в мире кончается, и все оставляет печаль. Но значит ли это, что мы становимся врагами, что вынуждены лезть из кожи в погоне за недостижимым? И не можем понять, что и так получили больше, чем нам отмеряно. Человек грешен. Я знаю об этом, пожалуй, больше, чем ты. Я слабее тебя. Прошла через большее число унижений и радостей, чем ты. Я уже не девушка. Мне тридцать пять лет. Я хочу быть счастливой. Думаю, и тебе я принесла немного радости. Но я не хочу ранить, топтать и убивать невинных. Айон и Люси могут никогда об этом не узнать. Это не их вина, и они не должны страдать. Это их беда. К одному преступлению против них мы добавим еще одно, еще худшее. Мы сами должны вынести всю тяжесть…

— Но я не могу, — он повысил голос, — я не могу так жить дальше! Сегодня же пойду к Айону и скажу ему, что завтра должен уехать. Пусть думает что хочет. Может, ты и права, я обязан ради тебя сохранить все в тайне. Не скажу ему. То есть постараюсь не сказать. Не знаю, смогу ли. Если бы он убил меня, я был бы счастливее, чем сейчас.

— Успокойся… — Сара встала. — Я должна идти. Останься здесь еще на пару минут. Не нужно, чтобы кто-нибудь мог подумать… Особенно сейчас.

— Уеду! — Спарроу сел на скамейку, и Алекс догадался, что он обхватил голову руками. — Уеду в Америку и не вернусь. А Люси напишу с корабля. Не скажу ей, о ком речь, не беспокойся. Но ты должна меня понять. Я ее уже не достоин. Запятнан… А думаю только о тебе. К сожалению, только о тебе.

— Ради Бога! — сказала Сара. — Будь же мужчиной! Не взирая ни на что, будь мужчиной!

— Хорошо! — глухо проговорил Спарроу. — Я прекрасно тебя понимаю.

И не добавив больше ни слова, ушел в темноту, прежде чем Сара Драммонд успела что-либо сказать. Алекс замер. Затем медленно, осторожным шагом, вернулся на тропинку, моля Бога, чтобы под ноги не попала сухая ветка. Но сидевшая на скамейке женщина была слишком погружена в свои мысли, чтобы обращать внимание на происходившее вокруг нее.

Выйдя на липовую аллею, Алекс пошел быстрее. Издалека доносился шум моря. Луна уже поднялась над деревьями, и весь парк превратился в серебристо-черный лабиринт немыслимой формы. «Бедный Айон! Сказал, что он счастлив… Мудрые древние греки говорили, что никого нельзя называть счастливым, пока он не закончит счастливо свою жизнь…» Внизу в кабинете по-прежнему горел свет. Айон бился со своими проблемами, ничего не зная и ничего не предчувствуя. Алекс посмотрел на часы. В слабом свете рассмотрел только одну направленную вниз стрелку. Половина десятого.

Подошел к скамейке под платаном и сел, жалея, что в какой-то момент поднялся с нее. Вокруг клумбы прохаживались две фигуры — Филип и Гастингс. Приблизились.

— Разумеется, — говорил Гастингс, — я не пытаюсь оказывать на вас давление. Но такой способный молодой человек был бы нам очень нужен. Вы ведь знаете, что в нашей университетской лаборатории работают люди со всего мира. Будучи лояльным к моему приятелю Драммонду и к профессору Спарроу, я должен признать, что вы очень многому у них научились. Однако у нас большие перспективы. Попросту больший размах, и способный человек может перескочить сразу через несколько ступенек на жизненной лестнице. Никто ему не помешает, если он только будет этого достоин. Вы знаете мой адрес, и если вы захотите приехать, сообщите. Я буду…

Они отошли, и Алекс не мог больше ничего расслышать. Фигуры приблизились к двери дома и разошлись. Американец вошел в дом. Филип Дэвис после некоторого колебания начал снова прохаживаться вокруг клумбы. Когда он оказался поблизости, остановился, заметив, очевидно, белый воротничок Алексовой рубашки. Подошел.

— Извините… — сказал он. — Я все еще жду профессора Спарроу. Вы его не видели?

— Нет, не видел.

— Не знаю, куда он мог подеваться.

— Может, прохаживается по парку? — предположил Алекс. — Меня здесь не было, поэтому ничего не могу сказать.

В этот момент он увидел Сару. Она шла быстро, промелькнула мимо них в темноте и возникла в светлом прямоугольнике стеклянных дверей. Вошла в дом, а эхо донесло до них легкий отзвук ее шагов. Филип Дэвис зажег спичку и осветил ею часы.

— Уже десять, — удивленно сказал он. — Профессор Гастингс разговаривал со мной, по-видимому, дольше, чем я думал. — Он понизил голос. — Всех по очереди приглашает на работу в Америку. Меня, разумеется, в самом конце списка. Сейчас только предрекал мне большое будущее, если можно так сказать. Я, пожалуй, мог бы стать богачом, если бы то, о чем он говорил, сбылось. — Помолчал. — Деньги — жуткая вещь! — вдруг сказал он совершенно искренне. — Иногда так нужны и причем немедленно! — Он встал. — Каким-то чудом я, наверное, разминулся с профессором Спарроу. Постучу к нему в комнату. Может, он там? Ведь Мэлэчи сейчас спустит собак. Извините.