— Даже часы те самые, — сказал Алекс, — и так же, как тогда, не идут. Я завел их, помнишь, и они звонили каждые пятнадцать минут.

Он осмотрелся. Вспомнил, как, лежа в кровати, думал о будущем в последнюю ночь перед возвращением в эскадру. Не верил, что увидит конец войны. Шел тысяча девятьсот сорок третий год. Время, когда даже тем, кто чтили Бога, крыша валилась на голову.

— Боже, как все было давно, Айон… — они посмотрели друг на друга, смущенно улыбаясь, как это случается у взрослых мужчин, когда они становятся сентиментальными на трезвую голову.

— Да… — Айон кивнул головой. — Но хорошо, что все кончилось. Ну, оставляю тебя одного. Через час будет ленч. Познакомишься со Спарроу и молодым Дэвисом, моим ассистентом. Они не встречали вас, потому что заняты в лаборатории. Сейчас и я туда пойду. Если тебе что-нибудь понадобится…

— …то здесь есть звонок для вызова прислуги, — быстро добавил Алекс и показал на укрытый за спинкой дубовой кровати звонок. — Я помню.

Айон усмехнулся и молча вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Алекс еще минуту постоял, рассматривая комнату. Затем принялся медленно распаковывать чемоданы. Разобравшись с ними, умылся в маленькой прилегающей к комнате ванной, выложенной старинным голубым кафелем, на котором были изображены сцены из «Метаморфоз» (причем греческих богов художник облачил в костюмы голландских мещан, живших двести лет назад). Вернулся в комнату и уселся в мягком кресле за маленьким столиком, на который поставил открытую пишущую машинку. Но даже не подумал начать печатать. Его охватило удивительное чувство, будто в полном сознании он погрузился в давно пережитой сон и ему приказали пережить его снова. Ощущал даже ту тревогу, которая мучила его без конца. Тогда он боялся. Боялся момента, когда снова вернется в эскадру и с наступлением ночи выйдет вместе с экипажем на темный аэродром, двинется к почти невидимой шеренге тяжелых машин. Одна из них снова понесет его в тот ужасный мир сверкающих, словно ножи, прожекторов, тихого шума разрывающихся снарядов противовоздушной артиллерии и ужаса перед ночным истребителем, который незаметно приближается в темноте, будто молодая летучая мышь к толстой, большой, ленивой бабочке. Потом это прошло. Он даже забыл о страхе. Сейчас сидел, стиснув пальцы на поручнях кресла, и ждал, когда часы зазвонят шесть раз. В шесть за ними должен приехать автомобиль с авиабазы.

Он невольно взглянул на часы. Но они молчали. Алекс встал и подошел к ним. Часы были старые, черно-золотистые и имели под стеклянной перегородкой маятник в форме солнца с лицом девушки, развевавшиеся волосы которой изображали лучи. Выше, на белом циферблате, виднелись голубые римские цифры. С верхушки часов взлетал золотистый крылатый юноша, держа у губ длинную трубу. Алекс открыл часы, всунул палец под маятник и нашел большой железный ключ. При заводе механизм тихо урчал. И вот Джо легонько подтолкнул пальцем лик солнца, маятник начал колебаться. Раздалось медленное тихое тиканье. Он посмотрел на свои часы. Без десяти двенадцать. Переставил стрелки часов, еще раз осмотрел комнату и вышел.

Ленч подали на террасе, обращенной к парку. У стола в этот момент находилась Сара, неожиданно ставшая выше и стройнее в темной юбке, белой блузке и туфлях на высоких тонюсеньких каблуках. Она ставила цветы в вазу и разговаривала с круглолицей Кэйт, которая только что принесла поднос с булками. Саре помогал высокий молодой человек — Филип Дэвис, догадался Алекс. У него были темные, коротко подстриженные и зачесанные назад волосы, маленькие усики и голубые глаза. Очень красивый мужчина, но сразу видно, что не особенно заботится о своей внешности. Из маленького кармашка его серого фланелевого пиджака высовывались четыре карандаша, а галстук, как сразу заметил Алекс, так плохо завязан, что напоминал скорее петлю, а не узел.

— Познакомьтесь, — сказала Сара, забирая у Филипа две белые розы. — Это мистер Дэвис, сотрудник Айона, а это мистер Алекс, который любит детей и не любит женщин за рулем автомобиля.

Алекс пожал руку молодого человека.

— Люблю женщин, детей и автомобили, — сказал тихо, — но каждое из них требует внимания. Правда, хорошо знаю только автомобили.

— Да уж! — Сара протестующе помахала розой. — Вы не думайте, что Айон рассказывал нам только о ваших геройских приключениях в воздухе. Кое-что знаем о вас.

— Вы принимали участие в том славном налете на Пенемюнде, — сказал Филип Дэвис с уважением. — Я читал об этом, а мистер Драммонд как-то рассказывал нам. Вы вели тогда самолет?

— Да. — Айон Драммонд стоял в дверях. — Был пилотом и восемь раз выводил нас на цель. Мы тогда не могли пробиться сквозь огонь противовоздушных батарей и истребителей. Два часа летали над Балтикой. Помнишь?.. Пред нами предстали огни Швеции. Как в сказке! Во всей Европе ночью не горел ни один уличный фонарь, а здесь вдруг издалека мы увидели освещенные города, огромные неоновые рекламы и яркие точки автомобильных фар на шоссе. Пожалуй, это была самая худшая ночь в моей жизни.

Он отошел в сторону, чтобы пропустить мужчину, которого Алекс раньше не видел.

— Мистер Спарроу, — представила Сара, — счастливый владелец нашей прекрасной Люси.

Спарроу, словно не слыша, подошел к Алексу и подал ему руку. Большая, тяжелая кисть заканчивалась короткими, широкими пальцами. Алекс произнес несколько банальных фраз, а когда Спарроу отошел и стал рядом с Драммондом, беседуя с ним вполголоса, внимательно посмотрел на него. Гарольд Спарроу был невысокого роста, но атлетически сложен, широкоплеч. Если бы не очки, он более всего походил бы на борца. Из-под очков смотрели умные, ясные глаза. Пожалуй, он был постарше Драммонда. Глядя на него, Алекс подумал, что в мире существует не много вещей, которых этот человек не завоюет, если действительно того захочет. Вся его фигура отражала уверенность в себе, силу и волю.

Из парка вышла Люси в том же белом платье, в котором он ее увидел впервые.

— Садимся! — Сара кивнула горничной. — Все наверняка очень голодны. Когда светит солнце, у людей лучше аппетит. Верно, Люси?

— Медицина ничего об этом не говорит. Но, пожалуй, верно. Однако я не хочу думать о своей работе. Послезавтра у меня очень трудная операция.

— А бывают легкие операции на мозге? — спросил Драммонд, накладывая себе салат.

— Да. Но эта будет трудной. — Люси умолкла.

— Расскажи. Каждый раз, когда ты рассказываешь о своих делах, я чувствую себя беззащитной. А это очень, очень приятно — чувствовать себя беззащитной хоть несколько минут.

— Сама операция вряд ли вас заинтересует. — Люси засмеялась, но нервно коснулась рубиновой подвески. — Операция — это несколько лиц, одетых в белое, и один, который спит и не знает, что с ним происходит. Тот, кто не делал операций и не атаковал болезни внутри другого, живого, беспомощного человека, не знает, как дорого это стоит. Как-то раз я отдала скальпель ассистенту и свалилась рядом с операционным столом. Меня приводили в чувство полчаса. Сейчас уже, к счастью, я так не переживаю. Но вначале я иногда впадала в панику. Это самое худшее для хирурга. Операция идет, каждая секунда на счету, а тут тебя вдруг охватывает ужасное предчувствие, что ты ошибешься, что рука дрогнет, что в кульминационный момент совершишь маленькую ошибку — на сантиметр, скажем, или на миллиметр, что, впрочем, иногда одно и то же. Больной не проснется.

Говорила она довольно спокойно. Алекс быстро оглядел сидевших за столом. Ярко светило солнце, вокруг цвели цветы и манил накрытый стол, но все словно бы забыли обо всем. «Люди всегда с особым вниманием слушают такие рассказы, — подумал он вскользь. — Каждый знает, что в любой момент может оказаться на месте больного. Вот и интересно, что думает врач в такие минуты». Заметил, что Спарроу смотрит на жену с явной гордостью. Еще пристальнее вглядывался в Люси молодой Филип Дэвис. Казалось, он впитывал каждое ее слово, принимая его как откровение. Этот наверняка был влюблен и при этом даже не мечтал о взаимности. Алекс пожалел парня и, как обычно бывает в таких случаях, почувствовал к нему невольную симпатию.