Сначала она не считала их таковыми, потому что слишком боялась. Она была дезориентирована. Смущена. Ей не хватало ясности, чтобы понять, что происходит. Может быть, она не хотела понимать. Если она не поймет и не заставит себя взглянуть фактам в лицо, то сможет притвориться, что ничего этого не происходит. Что каким-то образом она попала в кошмар вроде фильма «Сумеречная зона». Что она скоро проснется.

Но она не просыпалась.

Кошмар не был у нее в голове.

Кошмары стали ее реальностью.

Она почти ничего не слышала из того, что они говорили, но одна фраза врезалась ей в душу:

«Молчи, девочка. Теперь ты принадлежишь нам…»

Реальность стала суровой, ясной и неотвратимой после первого изнасилования на заднем сиденье фургона в ту первую ночь.

Девушка всегда помнит свой первый раз.

В один прекрасный летний день ее нежно, мягко и потрясающе целовал парень ее мечты. В ту кошмарную летнюю ночь ее девственность болезненно, жестоко и страшно, забрали на заднем сиденье вонючего фургона. Их мокрые от пота руки сдерживали ее крики. Она боролась до тех пор, пока больше не осталось сил. Ее усталые мышцы расслабились, она закрыла глаза и впервые использовала Мэддокса как отвлечение, медитацию… Его прекрасную улыбку, его нежный поцелуй, его любящее прикосновение.

В другие разы Твари были не такими суровыми. Не такими запоминающимися. Не потому ли, что ужас стал однообразным? Или потому, что ее мозг научился справляться с такой большой травмой? Может быть, из-за наркотиков. Она привыкла их принимать.

Они дали их ей в ту первую ночь, когда затащили в дом. В тот момент она снова боролась, кричала, царапалась. После укола ее потащили вниз по ступенькам подвала. Ее зрение затуманилось, тело обмякло, но она увидела тараканов, бегущих по полу, когда один из Тварей включил свет. Она увидела грязный матрас, цепи и большую дверь перед собой, похожую на врата в ад.

В какой-то момент она потеряла сознание, ее веки были слишком тяжелыми, чтобы бороться. Ей казалось, что она видит других девушек, казалось, что она чувствует запах крови, но уже не могла различить, что было реальностью, а что сном.

Через несколько часов ее настиг запах, похожий на вонь от сбитого на дороге животного, которого они с Эйприл однажды нашли в детстве и в которого тыкали палкой, пока исходящий от него запах стал невыносимым: железный от запекшейся крови и мускусный от трупного разложения. Его острота, а может быть, боль, вырвала ее из беспамятства. Ребра ныли при каждом малейшем движении, при каждом вздохе. Запах вызвал видения фургона и машины, в которую она врезалась, кулаков, которые дождем обрушились на нее, и удар ее худого тела о ступеньки подвала.

Здесь не было темно. Вдобавок ко всему, она считала, это жестоким. Дать ей увидеть место, в котором она очутилась, показать ей все эти пятна крови на полу. Резкие флуоресцентные лампы освещали бетонные стены, покрытые чем-то мерзким. Пол, служивший ей матрасом, был холодным и грязным. Она снова посмотрела на пятна, разных оттенков красного. Она не желала думать о том, каким образом они здесь появились.

Но все равно думала.

Желание — ничего не значит в таком месте, как это.

Ри попыталась сесть, скорее по привычке, чем по какой-либо другой причине. Она не знала, почему ей хотелось сидеть прямо, быть в сознании и отодвинуться подальше от грязного, вонючего пола. Ей скорее следовало попытаться снова впасть в беспамятство. Она должна просто закрыть глаза и снова погрузиться в сон… Возможно, она проснется в своей собственной постели. Она никогда раньше не думала о доме как о доме, никогда не хотела проводить там время, мечтала сбежать и никогда не возвращаться. Но теперь молила бога, чтобы ее забрали обратно, сказали, что все это какой-то ужасный кошмар.

Она никогда не верила в то существо, которому поклонялись в небольшой городской церкви. Орион думала, что все это чушь собачья. Но сейчас она была в отчаянии и молила его, чтобы все это оказалось кошмаром.

Но это было не так. И когда она увидела металлическую застежку на своей лодыжке и цепь, которая соединяла ее с бетонной стеной, она начала плакать, морщась от боли.

— Не двигайся слишком быстро, дорогая.

Ри дернулась, голос застал ее врасплох, хотя он был мягким и добрым. Она больше не понимала мягкости и доброты.

Она оглядела комнату в поисках обладателя голоса, но свет был слишком ярким, обжигая глаза, затуманивая зрение.

— Помоги мне, пожалуйста, — прохрипела Ри, всхлипывая.

Кто-то усмехнулся.

— Теперь тебе уже ничем не поможешь, малышка, — этот голос был другим. Саркастическим.

— Заткнись, Жаклин! — рявкнул первый голос.

Какая-то рука легла на плечи Ри, мягко помогая ей встать. У нее не хватило духу не вздрогнуть. Эта рука, какой бы нежной она ни была, едва не содрала кожу с ее плоти. До нее дотронулся незнакомый человек, и воспоминания стали возвращаться. Фургон, потеря невинности от рук двух мерзких свиней. Она была грязной. Оскверненной.

Это только сильнее заставило ее зарыдать.

Сквозь слезы Ри увидела девушку, которую потом, как она узнала, зовут Мэри Лу. Ее светло-рыжие волосы были спутанные, растрепанные, но не грязные. Ее кожа была бледной, почти прозрачной, что делало темные круги под ее глазами еще более заметными даже в тусклом свете. Она выглядела старше, возможно, ей было чуть больше двадцати, и от мысли об их разнице в возрасте по спине Орион пробежала дрожь.

«Как давно она здесь?» — подумала она, чувствуя, как внутри все переворачивается.

Мэри Лу тепло улыбнулась, словно почувствовав смятение Орион. Улыбка — а главное, насколько искренней она была — удивила Ри. Такая улыбка казалась странной в таком месте.

Мэри Лу положила руку ей на щеку. Этот жест предназначался для утешения, поэтому Ри не вздрогнула от прикосновения из-за доброй улыбки девушки.

— Ты в порядке? — спросила Мэри Лу, озабоченно наморщив лоб. — Я имею в виду, учитывая обстоятельства.

Она спросила так, словно ответом могло стать что угодно. Как будто в этом подвале, в этой камере, с прогорклым запахом монстров вокруг, их присутствие каким-то образом было не реальным.

Ри не могла притворяться, не могла казаться сильной. Хотя до этого она всегда считала себя таковой. Она терпела жестокое обращение своих родителей. Бедность. Насмешки в школе со стороны тех, кто считал ее отбросом. Сейчас у нее не было такой силы. Ее украли, вытащили из нее, как и все остальное.

— Мне так больно, — всхлипнула Ри, и все подобие силы покинуло ее, словно та была в хрупкой раковине. — Я так устала.

Это действительно было так. Она была измучена. Она мечтала протиснуться сквозь бетон в самую землю и уснуть там навсегда. Ей хотелось не просто спать, она хотела умереть. Это был первый раз, когда она этого пожелала, и, конечно же, не последний.

Мэри Лу вытерла слезы с лица Ри, и та увидела, во что была одета девушка. Белый больничный халат с крошечными голубыми цветочками. Ей казалось, что он должен быть грязным, в конце концов, они были окружены грязью. Но он был безупречен. Ри посмотрела вниз и увидела, что на ней было то же самое. Она была чистой. Но такого не могло быть. Грязь и земля прилипли к ней, въелись в кости.

— Где я?

— Хороший вопрос, — сказала Мэри Лу. — Мы называем это Клеткой. Не очень оригинально, я знаю, — она нащупала цепь, обернутую вокруг лодыжки. Она была прикреплена к стене точно так же, как та, что была на Орион. — По правде говоря, мы не знаем, где находимся.

— Мы?

Она указала направо, и глаза Ри нашли девушку в другом конце комнаты — Клетки — прислонившуюся к стене. На ней был тот же халат, что и на двух других девушках, а лодыжки также были прикованы цепью к кольцу, встроенному в дальнюю стену.

— Это Жаклин, — объяснила девушка. В ее мягком голосе послышались нотки раздражения. — Она просто прелесть, если ты еще не заметила, — она указала в нескольких метрах от Жаклин. — Та, что притворяется спящей, — Патриция.