Алкоголь практически выветрился, если можно так сказать о двух недельном запое, но наступившее похмелье не давало сосредоточиться на прошлом.

– Да восемь – начала усердно морща лоб, перечислять – Димка Чудиновский, Антон Ястребов, Нина Гришанина, Серёга Смоляков со Светкой, Вова мой, и мы с Инесской. Нина всё на Вову моего вешалась, глазки строила, а Димка мне прохода не давал. Когда стемнело я потеряла Вову из виду. Нинки тоже нигде не было, и я пошла их искать. Далеко зашла… Там был лес кругом, но за мной кто-то шёл, поэтому не боялась, думала Димка идёт… Но это был не Димка… – мама Оля печально улыбнулась и посмотрела на дочь – Это был он, твой отец. Огромный такой, обросший, с темно-синими глазами и светло золотыми волосами. Ты его копия, только волосы у тебя чуть с рыжиной, а у него были серебряные… – мама Оля как-то странно посмотрела на дочь – Его волосы сияли в лунном свете. Тогда он мне показался ангелом, спустившимся на мои крики о помощи. Я ведь к тому времени изрядно натопала, заблудилась и сильно замёрзла. Он всю дорогу до своей избушки, нёс меня на руках, и глаз с меня не сводил… – мать смотрела сквозь Алёну невидящим взором. Взгляд её был устремлён в никуда, в прошлое, в восемнадцать с лишним лет назад. – Принёс к себе домой, отогрел, накормил… Соблазнил меня… – мама Оля замялась – И ни одного слова, не проронил. Я думала он немой. Но на утро растолкал меня и сказал, чтобы я убиралась – мать с силой закрыла глаза, Алене показалось, что матери стало стыдно – Говорил, что ему девчонки не нужны, что раз мальчишки нет, значит я не его пара и еще, что-то про истинную принадлежность… Я сгорала от стыда и когда он отвел меня к лагерю попросила его не ходить за мной. Он ушел. Я его больше не видела. А Вовы и Нинки все не было. Инесса сказала, что они думали, будто мы втроем ушли. Потом я уехала домой. Вова вернулся через полтора месяца. Нина заразила его чем-то, он потом лечился еще месяц. Тогда я уже знала, что беременна и отец не он.

Мама Оля говорила охрипшим голосом. Она никогда так долго не разговаривала с дочерью. Алена боялась пошевелиться, лишь бы не спугнуть момент истины. Наконец она поняла, почему так безразлична «отцу». Наконец мать открыла душу, вскрыв, как старый гнойный нарыв, правду о ее происхождении.

Еще женщина рассказала, как тяжело ей было выносить ребенка, как дочь высосала из нее всю силу, красоту, всю энергию. Никто не брал беременную женщину, покрывшуюся пятнами, с выпавшими волосами, на грани истощения, ни в съемки, ни в постановки, даже в массовку не взяли. Ей пришлось продать двухкомнатную квартиру родителей, и переехать в однокомнатную халупу, на вырученные деньги она жила какое-то время, до и после рождения Алены. Вова все же остался с ней, а когда Оля чуть не умерла при родах, сделал ей предложение. Какое-то время все было хорошо, но постоянная нужда и хлопоты за ребенком разрушили счастье, любовь, жизнь…

Наконец мать замолчала. Алена сглотнула. В словах женщины она не услышала к себе каких-то чувств. Ни любви, ни заботы, ни переживания за дочь и ее будущее. Судя по словам матери, отцу она тоже не нужна… Была не нужна.

Вот только это было восемнадцать лет назад. Многое могло поменяться. Надежда вспыхнула в сердце девушки с новой силой. Алена ухватилась за нее – она нужна ей. Ведь кроме надежды у девушки больше ничего не осталось в жизни… В душе…

– Ты когда-либо пыталась разыскать его? Или может он искал меня?

Мама Оля резво закачала головой.

– Нет-нет! Я не пыталась искать этого мерзавца. По его милости, я стала матерью не нужного мне ребенка. Ему ты тоже не нужна…– мать запнулась – Дочка, ты уже взрослая… Мне иногда казалось, что ты вообще уже родилась взрослая. И я всегда чувствовала себя ущербной на твоем фоне. Не такой красивой, не такой умной, не такой человечной… Ты во всем лучше меня… Лучше всех, кого я знала – женщина заплакала. Алена потянулась было обнять, но мать отпрянула – Я ведь изжить тебя пыталась в первый год твоей жизни. Не кормила, оставляла одну на несколько дней… Я…Я подсыпала тебе яда в молоко – мать перекрестилась и зажала рот руками. Слезы лились по ее щекам, но Алене уже не было жалко мать. Она только что призналась в попытке убийства своей собственной дочери, когда та была грудничком.

– Но ты только плакала и поносила два дня, пока соседи не вызвали скорую. Врачиха заподозрила что-то и нас поставили «на учёт» … – мать закрыла лицо руками – Дочка, уходи! Тебе без нас будет лучше. Ты увидишь сама. Я не смогу простить тебя, за испорченную жизнь. И себя не прощу, что хотела погубить твою. Я не могу просить у тебя прощения, то, что я хотела сделать, невозможно простить, но прошу, не держи зла. У меня нет денег тебе в дорогу. Возьми вот… – она сняла с пальца обручальное кольцо и протянула Алене.

Девушка отшатнулась. Она не знала, как можно чувствовать себя еще хуже. Ей ничего не нужно от этой женщины. Самое ценное, что та могла дать, это правда. Её Алена уже получила. Горькую. Больную. Ужасную правду. Хватит с нее. Она тихо повернулась и пошла собираться…

В шесть утра, страшно похолодало. Температура опустилась до минус тридцати восьми. Занималась пурга. Алена шла по замерзшему, обледенелому асфальту, словно не ощущая холода, ни оскальзываясь, не замечая ничего вокруг. Она ушла от матери полчаса назад. С легким рюкзаком за спиной и, как ни странно, с легким сердцем. Она больше никогда не вернется сюда. В свой дом, где ее не ждут… Никогда не ждали.

Пашка не спал, почти сразу ответил на ее смс. Потом перезвонил, сказал приходи. Когда расстроенная Алена вкратце рассказала в чем дело, обещал помочь с деньгами на дорогу.

Она шла пешком, в короткой, черной, не по погоде легкой курточке, без шапки и перчаток. Только длинный, красный шарф, подаренный в том году на день рождения Катей, был действительно теплым. Он согревал душу и сердце девушке. Она будет скучать по своим друзьям. Они классные, хоть и каждый со своими тараканами, но любимые, родные…

В глазах помутнело от не пролитой соленой воды. Алена зажмурилась, и вода скатилась по щекам оставляя ледяные дорожки. Девушка не стала их стирать. Все равно на улице ни души, а до Пашки еще полчаса идти. И она шла, распугивая редких, случайных прохожих, своей решительной и напористой походкой.

К Пашке Алена пришла в половине шестого утра. Вся в ледяной корке, обнесенная снегом, который небольшой кучей осыпался с неё на пороге.

– Родители? – почти одними губами, вопросительно глядя, спросила Алёна, снимая с себя куртку.

– Спят в своей комнате – на манер девушки прошептал Паша. Худой и невысокий, он доходил девушке до подбородка. Носил очки в роговой оправе, по ощущениям Алены, не снимал их даже в душе. У него был мужской, очень упрямый нрав, но простое, щедрое и доброе сердце. Они вместе ходили в баскетбольную секцию, а летом играли в футбол.

Проводив Алену к себе в комнату, Паша забрал у неё мокрую куртку и развесил на батарее.

Комната у него небольшая, но Алене она очень нравилась. В левом углу от двери стоял письменный стол, край которого упирался в большое окно, выходившее на маленький скверик. В правом углу стоял велотренажёр, к стене крепилась выдвижная планка и козлы. С обратной стороны двери, Пашка приклеил плакат Шварценеггера, как дополнительный стимул для занятий. Но видимо плакат не сработал, так как тренажер был покрыт пылью. По правой стене шла небольшая кровать, дальше шкаф. По левой стене тумбочка, окно и письменный стол. Маленькая, но уютная комната.

Алёна не стала садиться на кровать, побоялась замочить простыни. Лёд и снег растаяли, с одежды и волос бежали тоненькими ручейками талой воды.

– Есть хочешь?

Алёна кивнула.

– Ты пока иди в душ, а я разогрею гречку. Мама вчера делала – добавил Пашка зачем-то. В нерешительности мялся у выхода – По-купечески, с мясом – видно, что он не хотел оставлять Алену. Её насквозь мокрая майка, словно вторая кожа, облепила голое тело, и парень не знал, как оторваться от порога и идти на кухню.