…Голос Петры прерывался, она то облизывала, то кусала пересохшие губы.

Зал напряженно слушал.

— Разрешили мы Манолу работать у нас… Да только один он не остался. Час ли прошел, меньше ли, слышим песню:

Песня дружная пусть грянет,

прославляя труд,

пусть на сердце легче станет,

горе, страх — пройдут!

Идет к нам от сельсовета целая рота мужчин с молотками, с ломами на плечах, лопаты несут… Сам секретарь их ведет. Встретили и мы их песней — той же самой!

Гордо реет наше знамя

всюду и везде.

Пойте, люди, вместе с нами

песню о труде!

— Товарищи! — встал секретарь на камень и поднял здоровую руку. — Нехорошо! Совершенно неправильно мы до сих пор поступали. Допустили, что только женская половина нашего села строит чешму. Подобное строительство должно быть делом всех честных трудовых рук села Изворцы. Поэтому вчера после нашей беседы с Манолом партбюро выдвинуло лозунг: «Все на стройку!» Пусть уцелевшие кулаки убедятся еще раз, что наше единство и сплоченность вокруг дела партии тверже витошского гранита. За дело, товарищи! Вперед, за досрочное завершение нашей стройки!

— Эх, товарищи делегатки! — с глубоким радостным вздохом проговорила Петра. — Совсем другое дело с мужской помощью. Как взялись мужчины за работу, смена за сменой, как включились в соревнование — в три дня крышу закончили. На прошлой неделе открыли мы нашу чешму, вы в газетах об этом читали. Вот она, околийская председательница, была у нас на открытии, сама пускай расскажет, какое торжество у нас в тот день развернулось. Все село веселилось. А хороводы мы какие водили, со знаменем впереди! Манол и тот плясал. Стойчо играет, а муж мой носится по кругу, как бывало… Схватил меня за руку и отпустить боится, еще потеряет. Где он найдет такую, как я?.. Очень он, бедный, радовался, что его из партии не исключили, вынесли только строгий выговор с предупреждением. Зато руководство женского общества объявило его ударником, хоть я и против была. Так он на стройке ложился, на стройке вставал. Домой вернулся, только когда мы на чешме красный флаг подняли. И, знаете ли вы, с той поры дом мой полон и любви и счастья…

…Последние слова Петры совсем затерялись в громе рукоплесканий и восторженных криков.

Все делегатки, вскочив на ноги, приветствовали Петру Манолову, строительницу, победительницу.

1950

Перевод Е. Евгеньевой.

МЕСТЬ КОММУНИСТА

Посвящается бай Петко

Дней этак за двадцать до Нового года я самым торжественным образом пообещал одной весьма любезной редакции написать для новогоднего номера газеты новогодний рассказ.

Много раз перелистывал я свои записные книжки, перерыл все папки, где хранились собранные за тридцать лет пожелтевшие от времени странички с набросками, на спине полежал, подпирал голову то правой, то левой ладонью, выдвигал, образно выражаясь, все потайные ящики своей памяти — напрасно! Ничего не попадалось такого, что могло бы пригодиться для обещанного рассказа.

А между тем гигантское веретено времени уже наматывало на земную ось последние дни, последние ночи старого года. Из любезной редакции начались ежедневные звонки, каждый раз все более нелюбезные. Настроение мое ухудшалось и ухудшалось. И дело было не только в том, что я подводил газету: она легко могла б отыскать другой материал. Меня угнетало сознание скудости моих новогодних жизненных наблюдений. Подоспел последний срок. Если б в тот вечер, в ту ночь я не написал рассказа, то завтра было бы уже поздно. Все чаще и чаще стал я поглядывать на телефон и под конец решился: встал и поднял трубку, чтобы признаться в своей творческой несостоятельности. Но в последний миг…

Да, да, именно в этот «последний» миг, который встречается в любом порядочном новогоднем рассказе, дверь моей «бедной деревенской хижины», как было бы сказано в таком рассказе, отворилась и на пороге появился Он — тот самый спаситель, который всегда поспевает вовремя, чтоб протянуть щедрую свою руку и прийти на помощь беднякам, дабы и они могли радостно встретить новогодний праздник.

Даже внешность моего гостя полностью соответствовала облику не раз уже описанного новогоднего благодетеля: большой, высокий, с широким добродушным лицом, в шапке, как у деда-мороза, в суконной, с каракулевым воротником, шубе; плечи осыпаны алмазными снежинками, густые мохнатые брови в инее, а улыбка такая милая и приветливая, что разом обогрела застывшее, бедное мое сердце.

— Бай Петко?!

Вероятно, в возгласе моем было столько изумления, что гость смешался.

— Ты занят? Может, мне лучше уйти?

— Наоборот! — еще громче закричал я. — Сама судьба привела тебя ко мне!

— До чего ж вы любите эти истасканные выражения! — нахмурился гость. — Не хватает, чтоб ты помянул еще всемогущего господа бога!

— Я сейчас в таком отчаянном положении, — схватившись руками за голову, произнес я, — что впору хоть бога на помощь звать!

Бай Петко встревожился.

— А в чем дело? Что случилось?

— Сейчас расскажу… Но прежде разденься, устраивайся поудобней… Вот сюда, здесь помягче. Чайку китайского заварим…

— Я ведь из-за него-то и пришел…

— Вот, вот, и коньячок найдется…

Я помог ему стащить с себя шубу, усадил в качалку, чаем угостил, в чай лучшего коньяку налил — в общем, из кожи вон лез, чтобы привести его в наилучшее расположение духа, и только после этого изложил во всех подробностях затруднительное мое положение.

— Прошу тебя, вспомни что-нибудь, — закончил я. — Ведь шестьдесят с лишком раз доводилось тебе встречать Новый год. Уж наверно у тебя в запасе есть какая-нибудь подходящая история.

— Нда-а… — протянул бай Петко, несколько раз проведя рукой по белым, примятым шапкою волосам. — Сложная штука этот ваш… как его?… социалистический реализм. Значит, история должна, во-первых, случиться под самый Новый год. Во-вторых, быть веселой, жизнеутверждающей. В-третьих, по возможности повествовать о строительстве социализма и разить империализм… Не много ли будет?

— Ничего не поделаешь. Искусство, бай Петко, сражается сразу на нескольких направлениях.

— Гм… — покачал он головой, и взгляд у него вдруг стал каким-то отсутствующим. Позабыв и обо мне и обо всем вокруг, он пустился странствовать по запутанным лабиринтам воспоминаний, накопленных за прожитые шесть десятков лет.

Я налил еще чаю.

Принялся точить карандаш.

И ждал. Ждал и надеялся, ибо жизнь бай Петко — кладезь неисчерпаемый: не один сюжет, не один эпизод почерпнул я из его рассказов.

…Петко Савов или просто бай Петко, как по-свойски называют его не только в Белослатинской округе, но и по всему Врачанскому краю, в молодости был учителем, а в годы войны офицером, приговоренным за участие в бунте к смертной казни. Изучал он и право и философию, но профессией его стала революционная деятельность, партийная работа и в легальных условиях, и в полулегальных, и в подполье. В каких странах, кроме Испании, он побывал и что там делал — знали лишь те, кому знать надлежит, но если подсчитать, сколько времени провел он в отечественных и зарубежных тюрьмах, то в общей сложности наберется больше девяти лет. Кроме того, три года он пробыл в концлагерях, а уж сколько просидел в обыкновенных полицейских участках — этого он и сам не помнил.

Чистый, хороший человек!

Как часто проходим мы мимо таких людей, не замечая их, а они есть, они живут среди нас. Воспитанные партией, люди эти как бы опередили свою эпоху на пятьсот или, может, на тысячу лет, словно б спустились к нам прямо с сияющих высот Коммунизма, чтоб воочию показать, каким будет человек завтрашнего дня и что такое коммунистическая мораль, благородство, дружба, мужество и доблесть…