Сколько времени прошло — не знаю, но как только кровь отлила от Геновых подбородков, Вылко Карамелский, собравшись с духом, спросил:
— Что же это получается, Гено?.. Я небось на тебя рассчитывал! Бывало, всегда себе говорил: у Гено уму-разуму учись, он мужик башковитый — гляди, сколько добра нажил… И сына в люди, в архитекты вывел, и сноха у него — немка, — вот кому видней, чем мне, пастуху простому, кто войну выиграет. Да разве можно, чтоб какой-то там Вушо всем нос утер!
— Еще посмотрим, кто кому утрет! — проревел Гено, срывая с гвоздя шубу. — Я ему покажу, что за большевистскую пропаганду бывает!..
О чем он потом из кметского кабинета с околийским начальником по телефону разговаривал — он один знает, известно только, что еще не стемнело — прикатил из города автомобиль с двумя стражниками, схватили они дедушку Вушо прямо в корчме, да и отвезли его в Бяла Слатину.
Ну ладно, схватили его, повезли, уж тут-то надо бы ему хоть малую толику упрямства своего на селе оставить?..
Спросил его околийский начальник:
— Правду ли говорят, что ты угощенье ставил в честь победы большевиков под Сталинградом?
— Правду, — признался дедушка Вушо. — Мы с корчмарем Гено вроде бы об заклад бились. Поспорили с ним, кто кого одолеет: Гитлер русских или русские Гитлера.
— Ну?
— Вот тебе и ну!.. Раз русские наподдали Гитлеру, я должен был Гено угостить — тут уж ничего не поделаешь…
Околийский начальник, глядя на деда Вушо, только глазами хлопает: совсем старик из ума выжил, совсем, что ли, тронулся? Немало перед ним всякого народа прошло — и адвокатов, и учителей, и торгового люда, — но каждый, едва переступив порог кабинета, готов был вывернуться наизнанку, только бы не признать свои убеждения. А эта серая деревенщина, не моргнув глазом, открыто заявляет, что русские наподдали Гитлеру…
— Постой, постой, — остановил старика начальник, решив поиграть с ним, как кошка играет с мышью. — Еще не ясно, кто кому наподдал. Сталинград это тебе не…
— Ну нет! Лучше уж ты сам постой! — оборвал Вушо начальника, не привыкшего к тому, чтобы ему перечили. — Как же, говоришь, не известно, господин начальник? Давным-давно все ясно-преясно. Я как увидел, что Гитлер с разбойником Гено одним умом живут, сразу сказал: пустой он человек. Только дурак мог возомнить, будто ему ничего не стоит одолеть русских.
Околийский начальником был у нас специально подобранный тип: к нему из самой Врацы привозили подпольщиков, если надо было человека без суда-следствия в землю загнать. А дед Вушо ухитрился дать делу такой оборот, что даже этот человек-зверь не посмел открыто к дуракам себя причислить за то, что верил в победу фашистов.
И со зверьем, как видно, иной раз чудеса приключаются: первый раз в жизни отправил начальник к следователю небитого арестанта.
Та же прямота помогла деду Вушо и на суде. Когда председатель суда, прилизанный, как на парикмахерской вывеске, спросил обвиняемого, действительно ли тот сказал, что немцы будут побеждены, старик перебросил ему через зеленый стол встречный вопрос:
— А разве ты сам-то, господин председатель, не видишь ничего? Я думал, у одного разбойника Гено куриная слепота, а тут, оказывается, и ученые люди не ахти какие глазастые!
Нахмурился председатель, усмехнулся молодой судья слева, засмеялись адвокаты. Когда прочитали приговор, зал так и ахнул: дедушке Вушо всего-навсего три года тюрьмы дали, хотя других за подобные слова приговаривали и к десяти и к двенадцати, если им вообще удавалось выйти целыми-невредимыми из полицейских участков и добраться до скамьи подсудимых.
Вушо и после суда не сдался. Прежде чем захлопнулась за ним кованая дверь тюрьмы, он успел передать зятьям:
— Окажите там этому разбойнику Гено, что домой приду вместе с русским войском. Пускай что хочет делает, но чтоб мне на глаза в селе не попадался!
…Русские уже перешли Днепр и быстро подходили к Румынии.
Некоторые горячие головы из односельчан дедушки Вушо клялись и божились, будто ночью они своими ушами слышали пальбу советской артиллерии.
Разбойник Гено прикусил язык.
День, другой проходит — корчма его на замке стоит. По нотариусам, говорили, бегает. Все свое хозяйство раздробил: что полагалось — дочерям отделил, остальное — внуку своему, сынку снохи немки. Сам задумал в Софию к сыну перебраться. Не захотел ждать возвращения из тюрьмы дедушки Вушо и тех парней, которых по его наветам туда упрятали. Один из них будто бы сказал кому-то, что пуля по Гено тоскует…
Перепугался и Вылко Карамелский.
Вдруг и вправду русские придут! А если кто-нибудь шепнет им, что все это время он к разбойнику Гено да к царю Борису жался? Как ушей своих не видать ему тогда своих овец, которых он по одной своим трудом, кровью и потом выхаживал…
Отвернулся Вылко и от Гено, и от царя Бориса, и от Гитлера, обхаживает приятелей деда Вушо, все им в глаза заглядывает.
— Как думаешь, Георгий? — таким вкрадчивым-вкрадчивым голосом спрашивает он Георгия Голяка, с которым прежде и полсловом не перекидывался. — Сумеет Гено в Софии схорониться? Город, скажу я тебе, громадный! Я его еще по действительной помню.
— Нигде ему не схорониться! — кипятится Голяк, возбужденный подходом русских. — Не знаете вы нашего деда Вушо! Он этого разбойника Гено из-под земли достанет. «А ну-ка, скажет, вылазь, сучий сын! — И, скрючив пальцы, Георгий показывал, как дед Вушо ухватит корчмаря за шиворот. — Порасспросим-ка сейчас тебя, какие ты по телефону доносы передавал!..»
— А как, Георгий, думаешь, что он с ним сделает?
— Что? — совсем распалившись, говорит Георгий. — Партизанам его отдаст, а они…
— Тсс!.. Шшш!.. — дружно зашикали со всех сторон, и каждый, кто сидел в корчме, беспокойно осмотрелся: нет ли по соседству чужих?
— Вы чего это? Чего? — спохватился Голяк. — А что я такого сказал?
— Ничего, Георгий, ничего! — успокоил его Карамелец. — Тут все свой народ, а, бог даст, русские придут — каждый получит, что заслужил… Ого! — вздрогнул он. — Тихо!.. Да тише вы!.. Слыхали пальбу?..
Все в корчме притихли и стали прислушиваться: с севера действительно катился глухой подземный гул.
— Наливай, Тошо! Ставь каждому по чарке! — неожиданно выкрикнул Вылко Карамелский. — Я плачу!
Тошо заморгал от удивления — ни глазам, ни ушам своим не верил: впервые за тридцать лет Вылко Карамелский угощал. И не одного, а всех подряд!..
Какие же еще чудеса принесет нам подход советских танков?
1944
Перевод Б. Диденко.
НА ДОСУГЕ
1. ЛЕСНОЙ КЛОП
Существует на свете маленькая такая, с ноготь величиной, серовато-зеленая букашка — сгорбленная, как черепаха, с угловатым панцирем. Называют ее лесным клопом или вонючкой из-за противного запаха, который испускает ее тельце, едва только к ней прикоснешься.
Одна такая вонючка — не в меру, должно быть, любопытная, — опьяненная весенней радостью, залетела в окно комнаты, где я работал, и застряла между двойными рамами.
Из всех букашек, с которыми я познакомился в детстве, бегая по родным вранякским полям, всего отвратительней были мне лесные клопы.
Я часто ловил и снова выпускал на волю разных бабочек, майских жуков и даже ос, но этих — всегда давил.
И сейчас при виде этой козявки снова поднялось в моей душе омерзение. Застрянь в моем окне любое другое насекомое, я бы тут же его выпустил, но беда, постигшая эту букашку, ничуть меня не тронула.
— Так тебе и надо, вонючка ты этакая!
Я писал часа по два кряду, но когда случалась какая заминка, вставал из-за письменного стола и подходил к окошку полюбоваться на разбуженные весной деревья и пашни. В такие минуты снующая между рамами букашка невольно привлекала к себе мое внимание. Она переползала со стекла на стекло, пытаясь как-нибудь выбраться наружу. Букашечий ее умишко немало, наверно, дивился, что это за прозрачный, невидимый барьер у нее под ногами. Поглядеть — вроде никакой преграды и нет, а улететь никак не улетишь.
