— Пил бы ты лучше свою сливовую, — пошутил Гено. — Анисовка, брат, тонкая штука, она не для тех, кто ходит в таких смехотворных шляпах.
— Ага, не для тех, значит? — ощетинился дедушка Вушо и, расплатившись, отправился прямиком к корчмарю Тошо.
Никто не слыхал, зарекался ли старик не заглядывать больше к Гено, однако вот уже восемнадцатый год нога Вушо не переступала порога его корчмы. Надо сказать, что Тошо тогда не растерялся: не поскупившись, он тут же дал телеграфный заказ и ровно через три дня получил точно такую же загорскую анисовку. У Тошо были свои расчеты: он знал — стань старик завсегдатаем его корчмы, и другие любители выпить перекочуют к нему. Люди ищут не одной выпивки, они собираются, чтобы послушать умные речи, посмеяться, потолковать о политике, а во всем селе не было такого грамотея и красноречивого собеседника, как дедушка Вушо.
Кто из односельчан, «роме него, сумел укротить своих зятьев? На что, кажется, строптивым был последний, самый молодой, которого дед взял в свой дом, и тот стал ниже травы и тише воды после одного случая.
Как-то поздним вечером соседи с удивлением увидели свет, вспыхнувший в саду деда Вушо. Любопытные, как водится, потянулись к плетням.
Сквозь листву они разглядели фонарь, подвешенный к ветке грушевого дерева, а под грушей — деда с лопатой в руках. Сгорбившись над ямой, старик изо всех сил долбил и долбил землю.
— Не то деньги закапывает, не то клад ищет…
— А зачем он тогда фонарь повесил?
— Эй, дедушка Вушо, — не утерпел Пейо, по прозвищу Скороговорка, — где это видано или слыхано, чтобы на ночь глядя люди сад перекапывали?
— Коли вы до сих пор не видали и не слыхали, — распрямляя усталую спину, ответил старик, — пускай сейчас народ подивится. Пускай и зятья вдосталь насытятся стариковскими трудами. Знаешь, что вечор сказал мне меньшой-то зятек? — обернувшись к плетню, спросил дед, хотя и не видел никого в темноте. — «Ты, говорит, отец, совсем перестал хозяйством заниматься. День-деньской в корчме торчишь».
— Неужто так и сказал? — послышался чей-то удивленный голос.
— Так и сказал… Вот я и задумал пособить ему. Темень настанет — фонарь буду зажигать… Я-то думал, возьму зятя в дом — замена мне будет, кормилец придет, а оно вон как все обернулось…
И старик снова взялся за лопату.
Этому незадачливому зятю на другой день никто прохода не давал. Чуть не до слез его довели.
Вторая ночь наступила — дед Вушо опять за работу принялся. Смотрят соседи: старик землю копает, а меньшой зять под фонарем стоит и уговаривает тестя вернуться домой.
— Так уж и быть, вернусь, — смилостивился наконец дед, — ежели ты сейчас перед всем народом скажешь, что в другой раз и в мыслях меня не попрекнешь. Куда пойти вздумаю или чем заниматься решу — мое дело. Я свое отработал. Жену тебе дал, хозяйством всем командуешь? Чего еще тебе надобно, пес ты этакий?
— Прости, отец…
— Никаких прости себе под нос! Скажи так, чтоб всем слышно было!
Некуда деваться, пришлось во весь голос крикнуть:
— Прости, отец, никогда больше не попрекну тебя…
— Вот так-то лучше, — проворчал старик, воткнул лопату в землю и под веселый хохот зевак вошел в дом.
После той ночи дедушка Вушо не мог нахвалиться зятьями:
— Не зятья — чистое золото! — подмигивая, говаривал в компании старик. — И кони у них — золото, и жены — золото! Землю вспашут первыми, виноградники вскопают первыми! А смирные, смирные какие — муравью дорогу готовы уступить. Им ни в корчму, ни в церковь зайти некогда…
— С тебя пример берут, — съязвил Пейо Скороговорка.
— Не всю правду — полправды сказал, — не остался в долгу дедушка Вушо. — В церковь-то и я не хожу — боюсь нечистую силу с алтаря спугнуть, зато в корчме я уж за всех отсиживаю. Уговор у меня с зятьями: они за меня трудятся, я за них водочку попиваю… Поглядели бы, какая у меня дома нынче тишь да благодать!..
Но, наверное, не зря говорят: как ни ликовать, а беды не миновать. Так случилось и с дедом Вушо.
Он, конечно, легкую жизнь себе выговорил, и ничто не помешало бы ему жить припеваючи, не будь он таким упрямцем. Когда началась великая война, дед возьми да и встань на сторону русских. И хоть было бы из-за чего, а то — из-за ерунды какой-то.
— Ежели разбойник Гено за немцев стоит, я за русских пойду. Мы еще поглядим, чья возьмет!
Вот так в одно и то же время разгорелись сразу два сражения: одно на русской равнине между фашистами и большевиками, другое здесь, в селе, между кабатчиком Гено и дедом Вушо. Глядя на них, и все село раскололось надвое.
Гено разбогател еще в первую мировую войну, когда был радославистским[20] кметом. Заполыхала новая мировая война — он снова стал барыши лопатой загребать. И немудрено — сырье и продовольствие для фашистской армии поставлял. Сколько через его руки и шерсти, и сала, и сои, и мяса прошло!.. Да и сын его, архитектор, присовокупил к отцовским капиталам изрядный куш, получив его за постройку бараков для тех же фашистов. Сынок этот был женат на немке, поэтому самые крупные подрядчики баловали его заказами.
Не удивительно, что за Гено потянулись все сельские мироеды: бакалейщики и прочие клещи-кровососы, а заодно и те, кто прислуживал им, — кмет, поп, директор прогимназии и учитель Стоянов, получавший особую мзду за то, что командовал местным отрядом «Бранника». Примкнули к ним и некоторые из перепуганных должников и родственников кабатчика Гено.
Остальные вранячане, кто открыто, кто втихомолку, держались ближе к деду — потомственному защитнику народа. Отца Вушо преследовали и упрятали в тюрьму еще турки, в отместку за то, что по уполномочию односельчан он вел тяжбу с Рушид-беем из-за большого участка общинной земли на Вырвиште, которую бей самовольно захватил. Когда в 1877 году русские войска перешли Дунай, отец Вушо первым встретил казаков хлебом-солью у сельской околицы, потом оседлал коня, ускакал вместе с казаками и пал смертью храбрых под знаменами Шипки.
Парнишка так и вырос, не помня отца, но отцовскую веру в Россию сберег навсегда. Эта его вера не пошатнулась и после того, как стало известно, что русские рабочие прогнали своего царя. В ту пору газеты писали, да и ораторы всякие говорили, будто теперешние русские, что засели в Москве, вовсе не русские, а большевики, красные. Вушо им на это отвечал:
— Вино тоже красное, ан не плохое… Я так рассуждаю: ежели большевики графские поместья народу роздали, вряд ли они такие уж плохие, как о них говорят.
Так Вушо и стал чем-то вроде союзника коммунистов, хотя хозяином он считается состоятельным — не было у него ни сестер, ни братьев, и все отцовское наследство досталось ему, да и сам он еще прикупил земли.
Коммунисты относились к нему с уважением, хотя и знали, что старик попивал. Особенно любила его молодежь. Парни в корчму обычно не ходили, но, завидев издали дедушку Вушо, кричали ему:
— Какие новости, дедушка Вушо? Выстоят наши?
Положение на фронте было тогда не из веселых: гитлеровцам поначалу действительно удалось оттеснить большевиков, и они продвигались все дальше и дальше в глубь необъятной русской земли.
Дед Вушо и тот дрогнул, хоть с виду ничем себя не выдавал.
— Какие у нас дела, — сказать в точности не могу, — сдвигая шляпу на затылок, отвечал он. — Газетам верить — крышка нам, а я так про себя кумекаю: коль скоро этот самый Гитлер по одной стежке с разбойником Гено двинул — несдобровать ему. Тем, кто с Гено стакнулся, не миновать хорошей взбучки.
Парни посмеивались, хотя в душе им было вовсе не до смеха: недели не проходило, чтоб кого-нибудь из них не забирала полиция. Если бы просто арестовывали и сажали — полбеды, а то ведь били смертным боем и только после этого распределяли: одних засылали во вратчанскую или плевенскую тюрьму, других — еще дальше: на острова в Эгейском море. Когда тюрьмы заполнились до отказа, власти прикрыли техническое училище в Бяла Слатине и стали туда сажать народ.
