Он сидел за столом в ресторане и смотрел на пару, расположившуюся за столом у дальнего окна, они ужинали. Как медленно они едят, точно хлеб для них святыня, улыбнулся он, ему видно ее лицо, красавица, ничего не скажешь, конечно, неизвестно, какая у нее фигура, походка, талия, как она встает, как протягивает руки. Спутника ее он видел только в затылок, вернее, видел седые волосы, вероятно, у него хватает забот или он из тех, кто рано седеет. Ему было не по себе, скорей бы кончился ужин, он встанет и уйдет в номер, но прежде позвонит ей, он, правда, твердо решил не звонить раньше завтрашнего утра, но теперь уже не мог избавиться от этой мысли, она беспощадно оттеснила все другие, он тихо встал и неслышно добрался до телефонной кабины.

— Катарина, мой отпуск кончается… Я могу уехать завтра, а уж послезавтра обязательно… Жду телеграмму.

Едва слышно она ответила:

— Уже?

Он торопливо сказал:

— Человек должен чувствовать минуту, когда надо уйти… Решение проекта я нашел, это случилось позавчера, когда я говорил с вами, меня словно озарило… Вы почувствовали? Три года я надрывался. А они сидели за длинными столом и ждали. Поначалу я снова буду один, только в ушах будет звучать ваш голос… Конечно, риск есть. Но я убеждаю себя: не сдаваться раньше, чем начнется битва.

Она тихо произнесла, не умея скрыть зова:

— Андрей!

Он ответил:

— Катарина?

Оба замолчали, но вдруг он сказал:

— Катарина, ведь я вас не видел. Перед тем как уехать, я хочу вас увидеть.

И едва расслышал ее ответ:

— Я тоже хотела бы вас увидеть, Андрей…

Он быстро сказал:

— Я позвоню. Всего хорошего, Катарина!

Она выдохнула:

— Всего хорошего!

Он стоял с трубкой в руке и в замешательстве думал, что поступил безрассудно: предал и ее голос, и свой. На мгновенье он вошел в роль мужчины, что ужинал у дальнего окна ресторана и смотрел своей спутнице в лицо, касался ее руки; ему передалось их настроение, рожденное красотой женщины и ночью, которая им предстояла. Ему уже не хотелось идти в номер, не хотелось идти на вечернюю прогулку.

Он вернулся в ресторан, сел за стол с другой стороны, так, чтобы не видеть женщину и ее спутника, которые еще ужинали. Позвал официантку, а где же тот старик, что сам с собой играл в шахматы и растерял все пешки? Почувствовал, что погружается в мелочи, от которых так трудно освободиться, поразительно быстро он оказался среди своих привычных представлений, а ведь совсем недавно в них вторглись страсти, неудержимые желания. Он уже жил в завтрашнем дне, ему не дано отречься от прежней жизни, он лишь сохранит ее голос в душе. Она звала его к самоотречению, но не к смерти. В звуках голоса жили ее мечты и его искания, голос ее зазвенел именно тогда, когда он чуть не потерял веру в себя, голос звал из прошлого в будущее. Жена считала его своей собственностью, я знаю, ты любишь только меня, я не могу представить, что ты коснешься когда-нибудь другой женщины, все мое — руки, плечи, лицо, голос, даже отзвук голоса, твердила она ночью накануне его отъезда в отпуск. Она привыкла к его шагам, уходам и возвращениям, к тому, как он ложится в постель, как поутру встает, умывается, приходит вечером в обещанное время. Она отказалась от вдохновения, гордости, усмирила свои желания, укротила улыбку, все реже делала прическу, заполняла день домашними хлопотами, отношениями с соседями — одни и те же голоса и лица, суета, подвохи, мелочное состязание, серое небо, трясина, жизнь между своим и соседским двором, заботы по дому, дети. Она не знала перемен в настроении, скуки, была привязана к воспоминаниям, брала от страсти, желаний и познания только то, что давалось легко, без боли и последствий, в супружеской любви довольствовалась тем, что они пережили в первый год. Правда, иногда ей хотелось, чтобы его рука легла на ее плечо с другой стороны, но в конце концов она была счастлива уж тем, что чувствовала на своем плече его руку, она говорила, человек должен брать от жизни столько, сколько она ему дает, за все, что он пожелает сверх того, приходится дорого платить, недолго запутаться в противоречиях, страданиях, и в результате поймешь, что выиграл мало.

К его работе она относилась так же, как к своим домашним делам, каждому свое, он не свяжет носки, не сварит обед, а я не стараюсь изыскать топливо для кораблей, улыбалась она. Вскоре он нашел объяснение: жизнь лучше понимаешь, глядя на нее с конца. Почувствовав, что он хочет вырваться и побродить по свету, она поразмыслила и поняла, что все равно он вернется к ней, потеряв немало денег и сил, найдя лишь неизлечимые болезни. Когда ему предложили возглавить центральное конструкторское бюро, она помолчала, а потом громко сказала — может быть, на новой, ответственной работе у него будет больше славы и, наверное, больше денег, но счастья не больше, семью придется забросить из-за бесконечных дел, а жизнь коротка…

Уеду сегодня, решил он, зачем ждать телеграмму, не для того же, чтобы узнать, сколько в ней слов. Быстро начал собирать вещи, нашел их в самых неожиданных сочетаниях. Только теперь он понял, что за четырнадцать дней обжился в номере, стены излучали тепло, но он без удовольствия прощался с ними, так же, как уезжал из дома. Не успел он положить в чемодан первую рубашку, как номер показался ему пустым, он привез мало вещей, но их оказалось достаточно, чтобы заполнить комнату, теперь только галстук остался висеть в шкафу. Если снять и его, номер обретет свой прежний вид, и он еще яснее услышит голос, в пустых комнатах звук отдается как в высокой уединенной церкви, он одинаково хорошо слышен в каждом углу, и орган не заглушает его, стоишь в центре, склонив голову, и пытаешься удержать его, в последний раз сделать реальным, но не осязаемым, продлить до головокружения. Ему было немного страшно переступить порог церкви, в наполненной солнцем пустоте голос мог затеряться… Если бы он позвал, она пришла бы сегодня, он бы ее увидел, а так он сохранит сосуд, который изваял сам, вылепил из мечтаний в свободную минуту. Если он его разобьет, погибнут оба. Ведь ее образ это в конце концов его образ, он отдал ему свои поиски и надежды, и ошибки тоже, и свою боль, возможность играть в шахматы с самим собой. Когда он шел с чемоданом мимо телефонной будки, подумал — может быть, ее вообще нет дома, ушла в магазин купить сыну штаны, старые порядком истрепались, новую рубашку мужу, по дороге зашла к парикмахерше, еще нужно придумать, что приготовить на обед, и наверняка ее зовут не Катарина. Он быстро прошел через ресторан, официантка с удивлением посмотрела на него. Выглянул на террасу, старик-пенсионер уже уехал, подумал он, и подошел к конторке портье.

Она с утра ждала звонка, надела коричневое платье, чтобы не терять ни минуты. Попросила соседку присмотреть за Алешем, когда он вернется из школы. Муж сам подогреет себе обед, она все приготовила. Но телефон зазвонил только раз, задолго до полудня, кто-то испуганно кричал в трубку, вызывал «скорую помощь», ей едва удалось втолковать, что неправильно набрали номер. Потом телефон замолчал. Она то и дело поглядывала на часы, стрелки двигались еле-еле, сами себя тащили. Она ничего не могла делать, будто по ошибке зашла в чужой дом и не знала, как здесь убирают, подметают, стирают, шьют, поливают цветы. Подходила к столу, смотрела на улицу, вдруг она чудом узнает его, он помашет ей рукой, совсем не такой, как другие.

Потом прибежал из школы Алеш, мама, у меня сегодня день рождения, поэтому ты надела такое красивое платье, вернулся муж, что, сегодня праздник, которого нет в календаре, сказал он и уселся за стол.

— Теперь-то уж до конца ясно, что мы бурим впустую.

Она сказала бесцветным голосом:

— Так и напиши в отчете, открыто, чтобы больше не бросать деньги на ветер.

Он горько усмехнулся:

— Меня уже выучили. Я напишу, что теперь-то мы ее найдем непременно.

Она внимательно посмотрела на него: