Сборник «Неразделимые» представляет советскому читателю югославскую прозу последнего десятилетия. Многие вошедшие в него рассказы опубликованы в Югославии в восьмидесятые годы. Такое сближение во времени, отсутствие дистанции всегда чревато определенным риском. Риск есть и в отборе имен, и в выделении того, что сегодня представляется наиболее значительным, а завтра может оказаться забытым и вытесненным новыми интересами и заботами литературы.

И все же сегодняшний югославский рассказ видится явлением достаточно разнообразным и весомым. Его сила — в связи с современностью, осуществляемой на самом глубоком — проблемном — уровне, а не только на уровне тематики. Югославский рассказ привлекает стремлением понять внутренний смысл времени, в котором мы живем, соотнести его с тем, что заложено в жизни предшествующими поколениями, извлечь из прошлого уроки, необходимые сегодняшнему обществу и человеку. Представляется, что эти особенности югославской прозы последних лет не могут не вызвать интереса к ней у советского читателя.

Наталья Яковлева

НОВЕЛЛЫ

СТЕВО ДРАКУЛИЧ

С. Дракулич родился в 1919 году в Градине (Хорватия). Прозаик, поэт, драматург. Автор сборников рассказов «Станишина охота» (1955), «Волчьими тропами» (1957), «Плачущий великан» (1978), «Возвращение» (1981), романов «Что же дальше, полковник?» (1971), «Светлые ручьи» (1977), «Зачем я все это рассказываю» (1979).

Рассказ «Возвращение» взят из одноименного сборника.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Он увидел мать, как только вышел из машины: пустив в ход ногти и зубы, она вырывалась из рук огромного детины, который тащил ее назад, в корпус. Старуха кусалась, царапалась, валилась на колени — напрасно. Силач-санитар, что-то зло бормоча, без труда управлялся с нею.

— Не смей! — крикнул Андрия, потрясенный постыдной сценой. — Тебе бы лес рубить… Уголь в шахте, а не здесь, с больными…

Он выхватил старуху из могучих ручищ и уже нацелился было кулаком атлету в переносицу. Но не ударил: вокруг собирался народ.

— Разве можно так? Грубо, не по-людски, со старым человеком!

Санитар растерялся, покраснел, сделал шаг назад, прикидывая, по-видимому, как поступить — смешаться с толпой или скрыться в здании больницы. Бабка кинулась к Андрии, обняла и запричитала во весь голос, отчаянно, сокрушенно, будто наступил конец света.

— Не покинь, Андрия, сыночек, заступись, сыночек, за мать-старуху!

— Не бойся. Никто тебе больше ничего не сделает.

Из толпы санитаров, нянечек и случайно оказавшихся на месте происшествия людей вышел пожилой, в очках, врач с седой бородкой под нижней губой.

— Успокойтесь, прошу вас. Ничего страшного не произошло. Мелкий инцидент, только и всего.

У Андрии от возбуждения тряслись руки.

— Это не мелочь, доктор! С человеком надо обращаться по-человечески, а не как со скотиной!

Голос его звенел и срывался.

— Господин Ковачевич, не волнуйтесь, пожалуйста. Вашей матушке, похоже, у нас не понравилось. Что ж, естественно: болеть мало кому по душе… Но не можем же мы допустить, чтобы больные уходили из больницы, когда им заблагорассудится.

— А вы связывайте их!

— Да как вы можете говорить такое! Мы же хотим им добра, хотим вылечить, если это возможно.

— Хорошенькое добро! Что-то я не вижу ничего хорошего!

— Не покинь, сыночек! — умоляла бабка, дрожа от страха, что ее возвратят в палату.

— Не бойся, — сказал Андрия и вновь обратился к врачу.

— Извините… Я тут тоже, понимаете, наговорил всякого сгоряча… Сейчас мы все уладим. Я ведь приехал забрать мать. — Он солгал, ни на миг не усомнившись, что ему поверят.

Старуха обняла его еще крепче.

— Господь тебя наградит, сыночек! Солнышко мое жаркое, дождалась я тебя в моей темнице!

Врач колебался, явно смущенный; очевидно, ему не часто доводилось наблюдать такое.

— Боюсь, товарищ Ковачевич, состояние вашей матери не позволит нам пойти вам навстречу. Существует же какой-то порядок, да и наш долг перед больной… В ее интересах остаться на день-другой, мы доведем исследование до конца, пропишем лекарства…

— Не погуби, сыночек! Не покинь мать родную!

— Да помолчи ты, волки, что ли, гонятся за тобой!

Он тотчас устыдился собственной резкости и, крепче прижав к себе старуху, сказал:

— Не могу я ее тут оставить! Вижу, что рано выписывать, а не могу! Забираю под свою ответственность. Есть ведь, доктор, такие болезни и невзгоды, против которых медицина бессильна.

— И куда же вы ее повезете?

— А туда, откуда привез ее в город. Другого выхода не вижу. Рассказал бы я вам, доктор, про наши печали, да только долгий бы вышел рассказ. Мать я очень люблю, хотелось мне скрасить ее одинокую старость, а оно по-другому обернулось. Эх, да что говорить…

У старухи ожили глаза; в глубине их заискрилась радость. Она схватила руки сына — целует то одну, то другую.

Когда автомобиль выкатил из больничных ворот, мать, устроившаяся на заднем сиденье, оглянулась: утопающее в зелени и цветах здание осталось позади.

— Сынок! Ты и впрямь за мной приезжал, или так оно само собой получилось?

— Как это — само собой? Само собой ничего не получается.

— И теперь ты вправду меня домой везешь, ты ведь обещал, что отвезешь, когда машину купишь?

— А куда же еще? Ты, я вижу, даже мне верить перестала.

Они остановились у дома Андрии, небольшого, на семью, особняка, окруженного садом, с цветником у входа; старуха забилась в угол машины. Андрия, открыв дверцу, обернулся к ней:

— Пойдем, возьмешь свои вещи.

— Ничего мне не нужно.

— Может, перекусим? Заморим червячка перед дорогой?

— Иди, поешь. Мне не хочется.

— А переодеться?

— Мне и так хорошо. Вези только, куда обещался.

— Мама, нехорошо так — взять да испариться. — Он уже успокоился и попытался пошутить. — И с Миленой надо бы попрощаться. Все-таки она мне жена, твоя невестка, и жили вы, как-никак, под одной крышей.

Старуха ощетинилась, нахмурила реденькие брови и еще глубже забилась в угол.

Ладно, не станет он припоминать ей ни ревность, ни ссоры с Миленой, эту лютую войну, которую, изощряясь в вероломстве, вели жена и мать за право безраздельно владеть им, Андрией; а ведь дело дошло до отвратительных сцен и даже до того, что старуха, поняв, что терпит поражение, пыталась отравиться.

— Значит, и с внучкой не повидаешься напоследок?

— Пусть девонька выйдет, если захочет. Проще ей ко мне, чем мне туда.

Город удалялся, и страх и подавленность покидали старуху. Она смотрела на проносившиеся мимо зеленые поля, на поднимавшиеся вдалеке вершины гор, улыбалась каждой встречной деревеньке, каждому придорожному дому. Она ласкала взглядом крестьянина с мотыгой в руках: пошли тебе бог урожая, земляк, за святые твои мозоли! Она радовалась стадам на лугах, цепному псу, что прыгал перед своей конурой, прыгал, но не рычал, не лаял: он тоже приветствовал ее возвращение. Никто еще, никогда, ни сном, ни духом не виноватый, не был осужден на такие адские муки, какие выпали ей на долю. А обрек на них старуху сын, Андрия, желавший ей только добра, но не знавший ее души. Но бог милостив, образумился сын и вот — он везет мать домой.

— Мама, как ты себя чувствуешь? Не мутит?

— Ты знай себе, вези. Не угоди, смотри, в канаву.

Они остановились у рынка, где торговали скотом. В Брестике был базарный день. Пока Андрия, уставший от двух с половиной часов езды, радовался возможности разогнуть затекшие ноги и подышать свежим воздухом, мать оглядывала рынок из окошка «олимпии».