— Ну что это будет за торт! — испуганно орал он, тараща глаза. — Две ложки рому! Крохоборство! Лей всю бутылку!

— Ты бы лучше паркет натер.

— Зачем зря трудиться? Все равно нашаркают. Давай, я тебе соус к осетрине состряпаю. Из белого вина.

Тут сестра, применив прием «самбо», выдворила самозванного кулинара, и он, потирая ушибленный о газовую плитку бок, отправился к этажерке, где в уголке стояла жидкая часть ужина. Враждебно оглядывая бутылки с серебряными нашлепками, он комментировал:

— Сидр. Ананасы в шампанском. Все это изнеженность нравов и буржуазные пережитки. Ну не глупо ли выбрасывать деньги на газированную воду! — И снова плелся на кухню.

— Нателла! — канючил он. — Мы забыли купить «Тминную»: она имеет лечебные свойства. А еще некоторые любят «Зверобои». — И он льстиво ловил взгляд сестры.

— И что ты гудишь у меня над ухом? — удивлялась она.

— Я не гужу, а переживаю свой позор. Скажут: Миша — скряга, жмот, для товарищей денег пожалел… Кроме того, учти, что от водки не бывает пятен на скатерти.

— Денег больше нет, — следовала резолюция, — и так у соседки заняла. Отвяжись.

…Гости собрались вовремя. Приехал даже Толя, который, великодушно забыв нанесенную ему обиду, вручил новорожденному портсигар. Миша сиял и донимал всех своим гостеприимством.

— Прр-рашу! — суетился он. — Закусывайте селедкой. Сам разделывал, Правда, Наташа? Не селедка, а камея! — И сам первый подавал пример.

— Люсенька, зачем ты пьешь вино! — кричал он. — Пей лучше водочку. «Но что без водки жизнь улана! Его душа — на дне стакана…»

— Уймись, — сказала «улану» сестра. — Пусть каждый пьет, что хочет. Не приставай. Неприлично.

— Неприлично? — удивился Миша. — Угощать гостей от чистого сердца неприлично? Я человек простой и с широкой душой. Мой хлебосольный нрав не впихнешь в рамки бомонда (Миша изучал иностранные языки не по словарям и разговорникам, а по старым переводным романам).

Постепенно новорожденный все больше и больше входил в норму.

— Ешьте! — кричал он Люсиному мужу, стеснительному молодому человеку. — Будьте, как дома. Ведь мы с вашей женой вместе росли. Я ее еще вот таким поросенком помню. Вечно, бывало, под носом мокро. А теперь она…

Люся покраснела до ушей, а ее муж натянуто улыбнулся и уронил кусок пирога на ковер.

— Толька! Наелся? Хватит тебе жевать! Бери гитару и сыграй нам какую-нибудь муть. А Люся — пардон, мадам Брюкина — исполнит романс «Мой Вася!» Мо-ой Вася! — заголосил он. — Бр-рюкина! Ловко я сострил? Хо-хо!

— Вы позволяете себе лишнее, Миша, — обиделся за жену Люсин муж.

— Я у себя дома! — окрысился Миша. — А если кому не нравится… ты, чучело, зачем хватаешь мою сестру за талию? — обрушился он на Толю. — Хулиган! И вообще, это не гости, а бандиты какие-то!

— Михаил, не мешай танцевать! — с холодной яростью сказала ему сестра.

— В-вызываю тебя на дуэль, — разразился виновник торжества, — тем более, что еще былое не забыто! Ты виноват один во всем, что сердце бедное разбито! — И Миша ударил приятеля по голове.

— У меня и сукен… сек… секундант найдется, — ревел он, как будто его резали. — Мой друг — милиционер дядя Вася. Он мне и р-револьвер одолжит…

Но тут же, позабыв про дуэль, он стал приставать к девушкам. Скромная, тихая Женя, которую он больно дернул за нос, не выдержала и побежала в переднюю одеваться За ней последовало еще несколько человек.

— Мишка, Мишка, где твое пальтишко? Украли! — провозгласил хозяин и резво помчался за гостями на улицу, вообразив, что кто-то из них унес его пальто.

Подошедший милиционер увидел у парадного живописную группу: два молодых человека отдирали Мишу от плачущей Жени, а тот, отчаянно цепляясь за девушку, во всю мочь орал нехорошие слова.

— Дядя Вася! — обрадовался он, увидев милиционера. — Вот кто мне поможет! Мы с ним всегда мирно сосуществовали. Сколько раз он меня по-дружески домой приводил!..

Однако дядя Вася, произнеся загадочные слова «Эпоха мирного развития кончилась», схватил Мишу за шиворот и повел за собой. Но уже не домой, а совсем в другое место.

… Вернулся Миша домой через пятнадцать суток. С того времени он почему-то стал называть себя «декабристом» вкладывая в это слово таинственный, одному ему понятный смысл.

ПРОФЕССОР САЛАТОВ

В этот момент Кузьмин больше всего ненавидел своего редактора. Но поскольку того поблизости не было, незадачливый корреспондент с ненавистью смотрел на телефон, сообщивший ему неприятную весть.

«И надо же! — думал он, закуривая четвертую по счету папиросу. — Сам, небось, ездит в Ленинград, Киев, Ригу. А как мне командировка— так в какую-нибудь дыру! Есть ли, по крайней мере, в этом трижды неладном Загряжске гостиница? Или мне там ночевать придется на редакционном диване?»

«Загряжск. Что-то я припоминаю… — и тут Кузьмин проспят. — Как же это я забыл? Ведь там живет и работает Васька Клюев! Вот здорово! Надо дать ему телеграмму: мол, специально добивался командировки, чтобы повидать старого школьного товарища».

По дороге на телеграф Кузьмин вспоминал, как десять лет назад они, только что окончившие десятилетку юнцы, выбирали себе будущую профессию. Как же их тогда удивил этот самый Вася Клюев, без тени улыбки сообщивший, что он хочет стать кулинаром. Когда выяснилось, что это не шутка, Ваську подняли на смех.

— Нет, Василий, я твоих щей есть не стану! — орал Виктор Кряжич. — Мне другая кончина уготована…

— И чего вы, ребята, галдите? — подтрунивал Петр Гуляев. — Не бойтесь, не пропадете. Не сможет вас Васька загубить. Ежели кто его соусом отравится, бегите ко мне, поправлю дело. Я ведь в медицинский иду.

— Что зубы скалите? — говорил Вася. — Не хуже других профессия. Небось, еще приедете ко мне в гости, угощу на славу.

— Дело не в том, — меланхолично говорил Кузьмин, тогда еще Колька-вихрастый, — Профессия, конечно, неплохая. Еще кто-то из поэтов сказал: «Мама повар. Что ж такого?». Но ведь каждый из нас мечтает стать хоть чуточку известным человеком. Я, например, не скрою, иду на факультет журналистики, может быть, потом стану литератором, книгу напишу. Но слыхали вы когда-нибудь о знаменитом поваре? Нет, не слыхали… Как говорил поэт: «И сказок о них не расскажут, и песен о них не споют».

— К чему мне сказки?.. — задумчиво сказал Васька.

Он уехал в Ленинградский кулинарный техникум, окончил его и попал в Загряжск.

* * *

Ответная телеграмма от Клюева поступила на другое утро. «Жду радостью. Встречу вокзале. Профессор Салатов.» Ишь, не забыл стручок гороховый, как его мы тогда обозвали при расставании!

А через двое суток они встретились на Загряжском вокзале.

— Ах ты, старый капустный кочан! — воскликнул столичный гусь.

— Здорово, щелкопер!

И они долго колотили друг друга по спинам.

— Ишь, Васька наш каков! — заметил Кузьмин. — Изящный мужчина. Я думал, растолстел, а ты как солист балета!

— Зато ты разжирел, — отозвался Василий. — Вишь, как брюшко распустил!

— Да, брат, — скорбно вздохнул Николай. — И чего толстею, сам не понимаю. По годам еще как будто рановато. Сам не рад. Ладно, вот поеду в Кисловодск, там сброшу.

— А сколько ты у нас прогостишь? — спросил Василий и, узнав, что около месяца, довольно улыбнулся.

— Я тебе номер в гостинице заказал, — сказал он, когда они уже ехали в машине. — А может, у меня остановишься?

— Давай в гостиницу, — заявил Николай. — Не люблю стеснять Я к тебе как-нибудь в гости приду. Женат, небось?

— Женат. И дочка есть, — ответил Василий. — Ну, как хочешь. Но уж обедать обязательно ко мне приходи, на фабрику-кухню. Буду ждать. Ровно к пяти.