Аяз учился во Франкии. Просто Таман не желал, чтобы его сын когда-нибудь столкнулся с той, которая выпила его душу и особенно с ее дочерью. Мальчик, конечно, совершенно забыл ту маленькую красотку, которая его когда-то пленила, но нечего лишний раз рисковать. Судьба – штука сложная, против нее не выстоишь.

И, казалось, что всё в жизни, наконец-то наладилось, Аязу уже и невесту присмотрели – Ильхана с него глаз не сводила, и возраст у нее был самый подходящий, и мальчик, когда приезжал домой, очень даже благоволил ей. Вот приедет сын – уже дипломированный архитектор, займется расширением Ур-Таара, а может, уедет с молодой женой в Лигар или Галаад – и будет там сначала строителем, а потом и наместником. Вот только вернулся Аяз – уже вполне взрослый мужчина – мрачнее тучи. На все вопросы только головой мотал так, что волосы из хвоста выбивались, и хмурился. На Ильхану не взглянул даже, и другие девушки его не интересовали. Таман пару раз попытался поговорить, а потом плюнул. С сыном они особо близки не были, он еще с того времени, как хан настоял на обучении во Франкии (проще сказать, переупрямил) на отца таил обиды. Глупо, конечно, но Таман всегда себя вспоминал в его годы и отступал, хотя хотелось отобрать у дерзкого мальчишки кнут и надрать ему задницу, чтобы даже сесть не мог.

Но этот не простит. Этот просто развернется и уедет прочь, и не вернется больше. Аяз вообще не терпел, когда что-то было не по нему. Таман тоже таким был в юности, но жизнь его здорово обломала. Наверное, заполучив Шабаки, он бы так и остался упрямцем и гордецом, уверовавшим в свою избранность, но теперь-то он знал, что невозможно получить всё, что хочешь, а, значит, нужно уметь принимать от жизни и поражения, находя в них свою силу.

Не то, чтобы он желал и сыну подобных переживаний, совсем нет. Но и оградить его от несчастной любви Таман не мог, а по сыну было все ясно: женщина. Неужто во Франкии кого оставил? А потом мальчишка вдруг со злостью на лице куда-то сорвался, и Таман даже переживать начал – а ну как натворит чего?     

---

Кто хоть раз видел пожар в Степи – тот любого огня боится… как огня. А уж если шатер пылает – тушить его бежит каждый, не важно, хан ты или обычный мальчишка, или старуха, еле ковыляющая. Таман и побежал – а поймал вдруг женщину, да такую, что сердце зашлось и в глазах потемнело. Косы эти он везде мог узнать – цвета красного дерева, почти до колен. И косы, и кожа белая, и руки тонкие. Выдохнул с ужасом и надеждой: «Милослава!», уже зная, что ошибся в очередной раз. Не Милослава, но девочка, в которой знакомые черты любимо женщины и ярко-голубые глаза Оберлинга.

Гнев, боль, острая зависть. Убить бы этого наглеца, который посмел сделать то, что сам Таман не смог. Не потому, что не хотел – судьба не дала.

- Аяз! – заорал хан так яростно, что горло перехватило. Пришлось успокаиваться.

Сын испуганным не выглядел, скорее, веселился.  

- Ты кого притащил, кусок барана? – резко спросил хан. – Немедленно вези обратно!

- А почему кусок? – заинтересовался Аяз, нисколько не убоявшись.

- На целого ты не тянешь. Давай, садись на лошадь и вези Викторию к деду.

Да что же это за проклятье на его роду – в таких женщин влюбляться? И ведь нашел, куда притащить – в Степь, в шатер. К его услугам целый дворец – ну пусть недостроенный, пусть там как раз работы идут, на время которых все обитатели взяли шатры и разбили обычный стан неподалеку от реки, но не дикари же они! Что сейчас чувствует эта девочка, взирающая на них с откровенным ужасом, хан и думать не хотел. И какова будет реакция леди Милославы – тоже. Да и сам он хорош – так не доехал до Ур-Таара, где, наверняка, доклады о семье Оберлингов его давно ждут.

 - Никуда я ее не повезу, - спокойно ответил сын. – Я на ней женюсь.

- Твоя мать родила мне идиота! – зарычал Таман. – Ты хочешь, чтобы кнес Градский сюда пригнал несколько сотен дружинников?

- Я хочу эту женщину. И я ее получу, - вскинул голову юноша. – И ты не посмеешь мне помешать. Она – моя шабаки.

- Не смеши меня, какая шабаки? Шабаки только у вождей бывает, а ты… ты жеребенок!

- Ты не вечный. Придет и моё время быть вождём.

Хан вдруг расхохотался так весело, что сложился пополам. Он понимал, что у него уже просто истерика от невероятности всего происходящего. Всё это было похоже на кошмар, но почему-то происходило наяву.

- Смейся-смейся, - скучающим тоном сказал Аяз, смотря куда-то вверх. – Упустил свою шабаки и всю жизнь мучаешься, так хоть надо мной посмейся.

Воцарилось тяжелое молчание. Отец и сын с неприкрытой ненавистью смотрели друг на друга.

- Что ты собираешься делать? – наконец, спросил Таман, понимая, что сын сейчас ничего не услышит.

- Женюсь на ней. Немедленно. Проведи обряд.

Таман вдруг неуловимым движением выхватил большой нож и протянул его сыну рукояткой вперед.

- Режь ей волосы, - со страшным присвистом прошипел он.

- Зачем? – растерянно произнес Аяз.

- В Славии такой обычай – жених срезает невесте волосы. Осмелишься?

- Не вижу ничего сложного, - степняк взял нож у отца. – Но не здесь. В шатре.

Дались ему эти косы! Всё потому, что он сейчас видел в Аязе себя. Он мечтал у Милославы косы обрезать, показывая, что именно он – ее муж и властелин. Он бы обрезал их до пояса – чтобы потом наматывать их на руку и целовать ее губы. Мелкий осленок срезал до затылка – какое кощунство!

А ведь это не Милослава. И характер у девочки совсем другой. Хан вдруг осознал, что Виктория далеко не кроткая голубка, и его сыну придется несладко – тем лучше для него. Его мальчику никто ни в чем не отказывал, но теперь он сам себе создал проблемы. Сдерживая улыбку, он уступил, мысленно уже просчитывая последствия. Пожалуй, с Тэлке нужно мириться. Куда теперь деваться? И ждать… Милославу с супругом ждать. Это даже пострашнее пожара будет. 

8

Леди Милослава Оберлинг, нервно сжимая руки, не отрывала глаз от горизонта. Там не было ни гор, ни лесов, ни болот - там была Степь. Ей с огромным трудом удалось найти возницу, который за весьма внушительную сумму доставил ее к границе с владениями степного хана. Раньше она никак не была обозначена. Сейчас здесь были врыты в землю каменные столбики. "Расточительство, огромный труд и невероятная гордыня - вот что такое ваша граница", - раздраженно подумала женщина.

Возница наотрез отказывался ехать дальше, несмотря на то, что расстояние между столбиками было внушительное. Там повозка проедет с легкостью. Он выгрузил Милославин сундук на землю, развернул лошадь и помчался прочь, явно радуясь, что его не заметил никто из страшных степняков. Женщина уныло попинала сундук, а затем уселась на него. Бросить вещи было жалко. Сил едва хватало, чтобы сдвинуть его с места. Немного подумав, Милослава все же ухватилась за ручку сундука и, упираясь каблуками в сухую землю, затащила свое имущество на территорию Степи. Теперь ей было спокойнее. Женщина потрогала затылок - солнце палило нещадно, того и гляди заработаешь солнечный удар. А платки в сундуке только шерстяные; ни к чему в Галлии шелковые. Голову бы прикрыть, а нечем.

Не прошло и четверти часа, как вдалеке взметнулась пыль и послышался топот копыт. К ней приближались два всадника, и их лица нельзя было назвать приветливыми. Напротив, они казались страшно недовольными, поняв, что леди Оберлинг сидит на их стороне.

- Женщина, - заговорил один из них, приблизившись. - Это не твоя территория. Это степь. Ты нарушила границу.

- Я знаю, - спокойно ответила Милослава.

- Мы сейчас вытащим твой сундук, ты уйдешь прочь и мы забудем, что видели тебя.

Леди Оберлинг заметила, что говорит с ней тот степняк, который младше. Ему, наверное, чуть больше двадцати. А второй, уже с сединой в коротких черных волосах и морщинами на лице, молчит и внимательно смотрит на нее своими узкими глазами.

- Я приехала за своей дочерью и не уеду, пока не поговорю с ней, - равнодушно пожала плечами женщина. - Так что можете брать мой сундук и поедем к хану.