Сами понимаете, хлеба с творогом такая принцесса в жизни не едала!

В эту минуту выглянул из окна сам султан Сулейман. Выглянул и не поверил своим глазам: вместо заросли — светлая просека вся так и горит под полуденным солнцем, а на куче брёвен сидит принцесса с набитым ртом, от творога у неё белые усы от уха до уха, и уплетает она за обе щеки!

«Слава тебе господи! — вздохнул с облегчением султан Сулейман. — Стало быть, и впрямь достали мне для девчонки настоящего, учёного доктора».

И с этого времени, пан Магиаш, стала принцесса и вправду поправляться. На лице у неё заиграл румянец, а ела она, как молодой волчонок.

Всё это, да будет вам известно, влияние свежего воздуха и солнца. И вам я рассказал всё это потому, что вы вот тут живёте в пещере, куда и солнышко не заглядывает и ветерок не веет, а это, пан Магиаш, очень нездорово. Вот что я хотел бы сказать!

*

Только что гроновский доктор досказал сказку о сулейманской принцессе, как примчался конопатый Винцек и привёл с собой доктора из Горжичек, доктора из Упице и доктора из Костельце.

— Веду, веду! — кричал он ещё издалека. — Ну и замучился я, братцы!

— Приветствую вас, коллеги, — сказал гроновский доктор. — Вот наш пациент, пан чернокнижник Магиаш. Как вы, конечно, видите, состояние его очень тяжёлое. Кажется, он проглотил сливу, или черносливину, или косточку. По моему скромному мнению, его болезнь можно назвать острым сливитом.

— Гм, гм… — сказал доктор из Горжичек. — Я бы предположил удушающий черносливит.

— Не хочу спорить с уважаемыми коллегами, — заявил костелецкий доктор, — но, на мой взгляд, в данном случае речь идёт о глоточном косточкосливите.

— Господа, — подал голос упицкий доктор, — я предлагаю согласиться на следующем диагнозе: у пана Магиаша наблюдается острый удушающий сливоглоточный косточкочерносливит.

— Ну-с, поздравляю вас, пан Магиаш! — сказал горжицкий доктор. — Это очень редкое и тяжёлое заболевание.

— Интересный случай, — пояснил доктор из Упице.

— Коллеги, — заговорил костелецкий доктор, — в моей практике неоднократно встречались интересные случаи. Слышали вы, например, как я вылечил Лешего с горы Кракорки? Если нет, так я вам расскажу.

Случай с лешим

Немало, скажу я вам, лет тому назад проживал в лесу на Кракорке Леший. А был он, надо вам знать, одним из противнейших страшилищ, какие только встречаются на свете.

Идёт человек ночью по лесу — и вдруг кто-то где-то загикает, завопит, заорёт, заскулит или страшно-страшно загогочет. Понятное дело, человек перепугается насмерть. Такой ужас на него нападёт, что он бежит, ног под собой не чуя — того и гляди, душу богу отдаст со страху.

Вот что вытворял на Кракорке из года в год Леший; и такого страху он нагнал, что люди боялись туда в сумерки и нос показать.

И вот однажды является ко мне в больницу странный человек — рот до ушей, хоть завязочки пришей, горло завязано какой-то тряпицей — и начинает сопеть, хрипеть, храпеть, шипеть, хрюкать и скрипеть. Ни единого слова не разберёшь!

«Так что у вас?» — спрашиваю.

«Пан доктор, — сипит этот молодец, — я, с вашего разрешения, вроде охрип».

«Это я вижу, — говорю. — А кто вы и откуда?»

Пациент, немного помявшись, признался:

«Я, с вашего разрешения, не кто иной, как Леший с горы Кракорки».

«А! — говорю. — Так это вы тот негодяй, тот бесстыдник, который пугает людей в лесу? Так вам и надо, чёрт возьми, что вы потеряли голос! И вы ещё думаете, я вам буду лечить ваши фари- и ларингиты или готары картани, то есть, я хотел сказать, катары гортани, чтобы вы могли и дальше вопить и орать в лесу и напускать на людей порчу? Нет-нет, хрипите и сипите себе на здоровье, по крайнёй мере покой дадите людям!»

И, представляете, тут этот Леший взмолился:

«Ради бога, пан доктор, умоляю вас, вылечите мне горло! Я буду себя хорошо вести, не буду людей пугать».

«Это я вам и советую, — говорю. — Вы себе надорвали горло своим криком, а потому и потеряли голос, ясно? Вам, любезный, пугать людей в лесу — самое неподходящее дело: в лесу холодно и сыро, а у вас слишком деликатные дыхательные пути. Не знаю, не знаю, что с вами и делать… Катар бы ещё можно вылечить, но вам пришлось бы навсегда перестать пугать людей и переселиться куда-нибудь подальше от леса, иначе вам ничто не поможет».

Леший мой смутился и почесал в затылке.

«Это дело трудное. А чем же я жить буду, если перестану пугать? Я ж никакого другого ремесла не знаю, кроме как вопить и кричать, и то пока я при голосе».

«Да, милейший вы мой, — говорю я ему, — с таким редкостным горлом, как у вас, я бы пошёл в оперу певцом, или торговцем на базар, или в цирк зазывалой. Просто жаль, что такой могучий, выдающийся голос пропадает в глуши. Вы об этом не думали? В городе бы вас, наверно, больше оценили».

«Я об этом иногда и сам подумывал, — признался Леший. — Ну что ж, попробуем где-нибудь в другом месте устроиться, только, конечно, когда голос вернётся!»

И вот я ему, коллеги, смазал гортань йодом, велел ему полоскать горло марганцовкой и хлористым кальцием и прописал стрептоцид внутрь и компресс на шею снаружи. С той поры Лешего на Кракорке не было слышно. Видимо, он и на самом деле перебрался в другое место и перестал пугать людей.

Случай с гавловицким водяным

— И у меня был один занятный медицинский случай, — отозвался упицкий доктор. — У нас в речке Упе, за гавловицким мостиком, под корнями ивняка и ольшаника жил старый водяной, по имени Иудал. Был он страшный нелюдим, брюзга, ворчун и страхолюд. Иногда он устраивал наводнение, а порой и детей топил, когда они купались. Словом, люди терпеть его не могли и не знали, как от него избавиться.

Однажды осенью является ко мне в приёмную старичишка: кафтан на нём зелёный, а на шее красный платок, и кашляет-то он, чихает, фыркает, сморкается, вздыхает и потягивается.

«Пан дохтур, либо я простыл, либо прозяб: здесь-то мне колет, там-то стреляет, поясницу разломило, в суставах тянет, кашель такой, что грудь разрывает, а насморк — как из ведра. Так, может, вы меня чем попользуете?»

Я его выслушал, простукал и говорю:

«Дедушка, это ревматизм. Я вам дам мазь, называется она, к вашему сведению, «линиментум». Но это ещё не всё. Вы должны находиться всё время в сухом и тёплом месте. Поняли?»

«Понял, — заворчал старикан. — Но насчёт сухого и тёплого места — тут, сударь мой, ничего не выйдет».

«Почему это не выйдет?» — спрашиваю его.

«Ну, — говорит дедка, — потому, что я, пан дохтур, гавловицкий водяной. Как это я себе в воде могу устроить сухое и тёплое место? Ведь я себе и нос вытираю водной гладью, в воде сплю и водой укрываюсь. Только вот теперь, на старости лет, стелю себе мягкую воду, а не жёсткую, чтобы помягче лежать было. Так что насчёт сухого и тёплого места — это, доложу я вам, трудновато!»

«Ничего не попишешь, папаша, — говорю, — в холодной воде ревматизм ваш только обострится. Сами знаете, старые кости любят тепло. Сколько вам, кстати, лет, пан водяной?»

«Охо-хо! — пробурчал водяной. — Я ведь тут, пан дохтур, ещё с языческих времён. Будет тому, пожалуй, с тысячу лет, а то и больше… М-да, годы, годы!..»

«Вот видите, — советую ему, — в вашем возрасте, дедушка, пора уже на печи сидеть. Постойте-ка, кажется, нашёл! Слыхали ли вы когда-нибудь о горячих ключах?»

«Слышать-то слышал, — бормочет старый водяной, — но тут вроде ни одного нет».

«Тут нет, — говорю, — зато есть в Теплице, и в Пиштьянах, и ещё кое-где, только там они глубоко под землёй. А эти горячие источники, да будет вам известно, прямо созданы для старых, ревматических водяных. Вы просто-напросто поселитесь в таком горячем ключе как тепловодный водяной и будете себе лечить свой ревматизм».