– Передай Али-Умару, что к нему посетитель – некий Асхаб, сын Абдуррахмана, родом из Хаккоя. Назвался отцом нашего Хас-Магомеда. Спроси, можно ли ему войти.

Мальчик побежал внутрь. Через минуту он вернулся и доложил:

– Али-Умар сказал, что можно его впустить!

– А можно ли мне войти с сыновьями? – спросил Асхаб.

Беслан взглянул на Асхаба, потом перевёл взгляд на его сыновей и одобрительно кивнул.

Асхаб, Зелимхан, Салман и Мансур слезли с коней, прошли под навес, а оттуда попали в саклю. Войдя, они увидели ломящийся от угощений и напитков стол. За ним сидели Али-Умар, Хас-Магомед, Саид и Батуко, все развеселённые вином, а остальные джигиты сладко и протяжно храпели за стенкой, заснув пьяным сном.

Хас-Магомед, едва завидев отца, тяжело поднялся из-за стола, покачиваясь, уважительно потупил голову, но тотчас спрятал своё лицо и смущённо отвернулся, не желая, чтобы отец учуял густую струю винного перегара, исходящую от него.

– Садись, Асхаб, будь нашим гостем, – радушно пригласил Али-Умар, румяный и благостный от вина.

Асхаб поблагодарил и сел напротив сына. Подле него расселись и сыновья.

– Сядь и ты, Хас-Магомед, – попросил абрек.

Тот осторожно опустился на своё место, боясь промазать и сесть мимо табурета.

Асхаб долго и внимательно рассматривал сына. За всё это время он не проронил ни слова. Только смотрел, изучал его.

– Какой позор! – возмущался Зелимхан разгульному образу жизни младшего брата. – Какая наглость! Отец вошёл, а ты пьяный, как свинья! Где ты был все эти годы? Что ты делал? Пьянствовал вволю и сладко спал, пока отец с матерью ждали тебя и мучились каждый день! Чем ты кормился, негодяй? Разбойничал, да? Разве так ты воспитан? Разве этому тебя отец с матерью учили? Пить, жрать, как свинья, да постреливать? Ты – чёрное пятно на имени нашего отца, ты подлец, порочащий нашу фамилию!..

Гневную речь Зелимхана оборвал отец:

– Молчи, Зелимхан! Молчи сейчас!

Зелимхан умолк и злобно насупился. Салман и Мансур посмотрели на него с осуждением. Тогда Асхаб, обратившись лицом к Али-Умару, вопросил:

– Я так понимаю, ты и есть знаменитый Али-Умар. Ну, расскажи мне о сыне. Расскажи, какой он?

Али-Умар улыбнулся самой лучистой улыбкой и с удовольствием ответил:

– Что мне тебе рассказать? Нет, я не стану ничего рассказывать тебе о сыне. Ты возьми коня, Асхаб, объезди округу. Расспроси людей в близлежащих аулах. Спроси у них, кто такой Хас-Магомед, и тогда всё поймёшь

Хас-Магомед потянулся было к жареной говядине, как вдруг у него из-под бешмета выскочил и громко, вызывающе бряцнул по земляному полу пухлый кошель. Узлы на нём разорвались, и из него высыпались горсти монет. Молодой абрек мгновенно протрезвел, под сердцем у него похолодело, он нырнул под стол и быстро собрал деньги обратно, стыдливо убирая мешочек прочь с глаз отца. Зелимхан взорвался:

– Вот как ты живёшь, бандит! Грабишь, скрываешься в доме добрых людей, отъедаешь брюхо, покуда всё наше семейство честно трудится, терпит лишения!..

– Молчи, Зелимхан! – схватил его за грудь отец и притянул к себе, пылая лицом. – Ни тебе, ни мне таких денег в жизни не заработать! Разве мало ты сделал для того, чтобы он стал таким, каким ты его сам называешь? Оставь это раз и навсегда!

Зелимхан покраснел и смиренно склонил голову. Тогда отец отпустил его.

– Сколько вы ещё пробудете здесь? – спросил Али-Умара Асхаб.

– До завтрашнего утра, не больше, – сказал абрек. – Вы успеете вернуться.

– Тогда в путь, – встал Асхаб.

– Куда мы? – спросил Мансур.

– А сам как думаешь? – ухмыльнулся Салман. – Поедем узнавать у людей о Хас-Магомеде.

– Да, – подтвердил Асхаб и вышел из сакли, а следом за ним и сыновья.

Объехав окрестные аулы и расспросив селян, Асхаб с сыновьями вернулся в Хал-Келой на восходе солнца. Подъехав к сакле Беслана, он застал Али-Умара и его джигитов уже в сёдлах. Хас-Магомед стоял на крыльце в черкеске, в полном вооружении. Он был готов уже сесть на своего чёрного кабардинца, но когда на горизонте показались отец с братьями, повременил. Асхаб приблизился к крыльцу, сошёл с коня и, подойдя к сыну, промолвил:

– Я узнал о тебе всё, что хотел, – строго начал отец, но на самом деле он говорил так не от суровости, а от усталости. – Пусть я и не одобряю то ремесло, которым ты кормишься, однако горжусь тем, что когда ты уходил из дома, то был мальчишкой, а сейчас, хоть и прошло мало времени, ты – мужчина.

Скрепя сердце, Хас-Магомед сказал:

– Мы оба не привыкли к тому, чтобы показывать свои чувства, но ты открылся передо мной. Теперь и я хочу. Скажу прямо – не было ни дня, чтобы я не пожалел о том, что ушёл тогда из дома.

– Почему же не вернулся? Ты боялся меня?

Губы Хас-Магомеда задрожали то ли от улыбки, то ли от испепеляющей душу горечи. Он плакал лишь в далёком детстве, но сейчас слёзы лились сами собой от нестерпимой боли и вместе с нею радости.

– Потому что хотел сохранить твёрдость. Хотел быть похожим на тебя.

– Хас-Магомед, – понизил голос Асхаб.

– Да, отец? – сын быстро смахнул солёные капли с лица. Отец не должен был видеть его таким.

Вздохнув, Асхаб приблизился к сыну, окинув его таким странным взглядом, в котором уживались как-то и сочувствие, и осуждение.

– То, что мы пережили с матерью после твоего ухода, не сравнится ни с какой раной, которую ты мог получить в своих странствиях.

– Но я лишь хотел…

– Молчи, – оборвал его отец.

В тот миг они смотрели друг на друга почти враждебно.

– Всё, что ты хотел мне доказать, ты доказал, – продолжал Асхаб. – В этих краях никто не подвергнет сомнению твою удаль. Но пришло время вернуться домой. Женись, обзаведись семьёй. Ради меня, ради матери и ради Аллаха.

С этими словами он обнял сына, и глаза их потеплели.

– Позволь мне переговорить с Али-Умаром. Пусть он и не отец мне, но мы стали очень близки, – попросил Хас-Магомед.

– Хорошо, – ответил Асхаб.

Случайно расслышав часть их разговора, Али-Умар спешился. Он и Хас-Магомед приблизились друг к другу.

– Али-Умар, – обратился к нему Хас-Магомед. – Отец просит меня оставить абречество, вернуться домой и построить семью. Я не знаю, как мне поступить.

Али-Умар посмотрел на воспитанника весёленьким взглядом, положил руку ему на плечо и коротко ответил:

– Довольство Аллаха в довольстве родителей.

– Тогда я поеду.

– Поезжай.

Они сердечно простились, крепко обнявшись.

Через два месяца до Хас-Магомеда дошли вести о том, что Али-Умар, потеряв большую часть своего отряда, ушёл в лес, а затем был окружён русскими близ родного ему села Шали и застрелен в ходе непродолжительного боя.

Когда Хас-Магомед вернулся в Хаккой, то опасался, что столкнётся там со стеной непонимания и холода, что родные и близкие отвыкли от него и не примут таким, каким он стал. Однако опасения эти оказались напрасными. Он ощутил это, когда спустя шесть лет разлуки переступил порог родного дома и заключил в объятия свою прекрасную мать. Зезаг не могла нарадоваться сыну, то и дело касалась его плеч, гладила его возмужавшее лицо, покрытое теперь короткой бородой и белым шрамом, и трепетно, нежно повторяла:

– Какой ты стал, какой ты стал!..

Сам он при этом думал: «Мама ни капельки не постарела, ни одной морщинки не прибавилось. Всё так же прекрасна. А вот отец изрядно поседел».

Сёстры тоже изменились – вытянулись, похорошели. Старшая Аймани уже была посватана за Джамбулата из Макхет, сына Джамбека, давнего друга Асхаба, Асет лишь готовилась выйти замуж, ей искали достойного жениха, а самая младшая, Медни, ещё даже не помышляла о подобном.

Всё в Хаккое шло своим чередом. Те же лица, что и прежде. Те же друзья и родственники – все были счастливы возвращению Хас-Магомеда. Он прослыл в ауле лихим воином, многие были наслышаны о его подвигах в отряде Али-Умара, далеко шла его слава. И никто не удивлялся тому, что после дерзких налётов, ограблений и погонь Хас-Магомед вернулся не таким уж богатым человеком. Все знали, что, будучи абреком, он не стяжал богатства, а отдавал их, потому пользовался в родных краях большим уважением и любовью.