— О, очень много! От ста пятидесяти до ста семидесяти. Почти все — восьмидесятимиллиметровые. За два дня зенитчики сбили около двадцати американских и английских самолетов, но и сами потеряли около пятнадцати пушек.

В основном зенитки прикрывают нашу деревню и шоссе Сен-Вит — Мальмеди и Сен-Вит — Шонберг. Кроме этих дорог, у нас есть еще пара второстепенных дорог похуже, ими тоже немцы пользуются, очищая их снежным плугом.

— Покажите мне эти дороги вот на этой карте.

Виктор сразу сообразил, что под удар следует поставить именно эти две второстепенные дороги — две главные перекроет авиация союзников. Дороги пересекают лес — места для засад там найдется сколько угодно. В лесу — масса снарядов. Отлично! Может, и мины найдутся. Ну, держись, фельдмаршал Модель! Получишь ты подарки и к рождеству и к Новому году!

Старшая дочь хозяина четырнадцатилетняя Ева, сидя в углу горницы над учебником, смотрела во все глаза на ночных гостей. Виктор улыбнулся ей. Девочка ответила несмелой улыбкой.

— А у вас скоро каникулы в школе? — подошел к ней Виктор.

— Я, майн герр, — отвечала Ева, вскочив и сделав грациозный книксен.

— А что ты здесь зубришь? — Виктор взял из рук девочки учебник. — География! — Он полистал учебник, нашел карту Европы и, показав на маленький кружок, сказал: — А я вот отсюда.

— Из Москвы? — ахнула Ева. — Вы русский?

— Молодец! — шутливо проговорил Виктор. — Ставлю тебе пять!

В комнате стало совсем тихо. Только на кухне потрескивали дрова в печи да пыхтел на плите кофейник.

— Москау? — шепотом спросил Алоиз.

— Москау? — тоже шепотом, вставая, произнес Жан.

Жена Алоиза вышла из кухни и прикрыла дверь.

Алоиз торжественно подошел к Виктору, крепко пожал ему руку. За ним протянул руку Жан и, широко улыбнувшись, столько сил вложил в рукопожатие, что Виктор даже испугался за свои пальцы.

Эрик с удивлением наблюдал за ними. Ведь он ничего не знал об отношении простых европейцев, хлебнувших горя в оккупации, к Стране Советов и Красной Армии.

— Сталинград! — сказал Алоиз, еще раз от полноты чувств пожимая руку Виктору.

«Москва» и «Сталинград». Эти слова, известные теперь всему миру, звучали как боевой антифашистский пароль на всей захваченной Гитлером земле. Они были ответом на гитлеровский «новый порядок» в Европе, на дьявольский террор, на все эти аусвайсы и кенкарты, на полицейский час и бесчисленные налоги, на победные фанфары германского радио и скорбные колонны русских пленных на дорогах Европы, на кровь, пот и слезы поверженной в прах, покоренной и непокорившейся Европы.

И прозвучали они в маленькой бельгийской деревне, под боком у эсэсовского палача Дитриха и похитителя русских и украинских детей Моделя. Прозвучали громко, смело и пророчески, как призыв к последнему и решительному бою. Тысячи километров отделяли Виктора от разрушенного, но свободного Сталинграда, от родной Москвы с ее победными салютами, от Петровского бульвара, на котором до войны жил Виктор, от Самотеки, где жила-была девушка со светлыми косичками по имени Тамара. Эх, видела бы его сейчас Тамара!

Никогда прежде не гордился так Виктор своей страной, Москвой и Сталинградом, славой русского оружия. Никогда прежде не ценил так дружбу с иностранцами, для которых Москва и Сталинград были маяками в ночи.

На столе появились тонко нарезанные ломти белого хлеба с маслом. Над чашками эрзац-кофе на сахарине поплыл обманчиво-духовитый пар.

А когда был выпит весь кофе, Алоиз отвел Виктора в сторону и прошептал на ухо:

— Мы с Жаном отведем вас к партизанам.

— А разве они есть тут?! — растерялся Виктор.

— Есть.

— Где?

— Сделаем все по порядку, как положено. Выйдем вместе. В случае встречи с бошами мы с Жаном запоем колядки, а вы с Эриком подпевайте — ведь сочельник на дворе, сойдет. Затем в Буллингенском лесу Жан пойдет вперед, чтобы предупредить партизан.

Виктора трясло от волнения. Похоже, что все это не рождественские сказки и где-то тут взаправду есть партизаны! Не смоленские, не брянские, не белорусские, а бельгийские!..

— Возможно, по требованию партизан вас придется обезоружить, — продолжал Алоиз. — Может, даже понадобится завязать глаза. Доверьтесь нам!

Виктор заглянул в глаза Алоиза. Нет, не могли они с Жаном разыграть такую сцену. Значит, надо довериться.

Над деревней стоял гул голосов, гудели моторы, где-то совсем близко пели песни: одна подгулявшая компания слезливо тянула «Лили Марлен», другая — старую маршевую песню времен кайзера «Идем на Англию»:

Англию долой!

Англию долой!

Дети маршируют по маршрутам отцов…

Из деревни удалось выскользнуть без шума. Самолетов не было ни видно, ни слышно, только на фронте и в стороне Сен-Вита что-то ухало.

Когда взошли на довольно высокий холм в бору, увидели, что немецкие зенитчики пытаются сбить над Сен-Витом двухмоторный разведывательный «Лайтнинг», пускавший мощные светящиеся авиабомбы на парашютах. Зенитчики, раздирая ночную тишину трескучими залпами, пытались сбить «лампы», и снова тянулись серебряные трассы к дюралевой птичке меж облаков. И вдруг почти смолкла стрельба, из облака хищно клюнул ночной перехватчик «мессер», и «Лайтнинг», резко щелкнув, словно хлопушка рождественской елки, полетел, кувыркаясь, к земле. Он упал так близко, что всех обдало жаром и вонью мощной взрывной волны.

— Свечку! Свечку надо было делать! — горестно вскричал Эрик. — Ни один краут бы его не догнал! В скорости вся сила «молний»!.. Он повернулся к Виктору. — Ты читал Экзюпери? Нет? Обязательно почитай. Изумительный писатель. Он погиб этим летом.

В Мейероде немцы справляли шестой — и последний — военный сочельник. Сводка главной квартиры фюрера была предельно бодрой, так что настроение у офицеров и солдат было приподнятым, праздничным. На арденнских елках весело горели свечи. У офицеров рекой текли шампанское и коньяк, у солдат — шнапс и пиво. Речи командиров, проповеди капелланов, хоровые песни. Пели «Тихую, святую ночь» и еще:

На нашу немецкую землю Христос послал нам фюрера.

Мы в восхищении от него.

Началось все торжественно и благостно, а закончилось повальным пьянством от СС-оберстгруппенфюрера до последнего новобранца и ограблением винного склада, тремя пожарами и несколькими драками. По слухам кого-то из эсэсовцев Дегрелля даже убили. И очередь у «пуффа» — борделя на колесах марки «мерседес» — стояла всю эту «тихую, святую ночь» напролет, хотя у многих солдат гарнизона уже не было заветных пяти марок. Кавалеров Рыцарского креста всех степеней пропускали без очереди. Кому война, а кому…

…Генерал Паттон отметил в тот сочельник в дневнике, что ни он, ни высшие штабы по-прежнему не имели никакого понятия о целях Гитлера и его планах. «Мы ничего не знали о немецких ресурсах и несомненно переоценивали их, хотя я, по всей вероятности, грешил в этом вопросе меньше, чем большинство других».

«Великая заслуга квартирмейстерского корпуса, — писал в дневнике генерал Паттон, — была в том, что каждый солдат получил на рождество индейку. Фронтовикам роздали бутерброды с индюшатиной, а всем прочим — горячую жареную индейку. Я не знаю ни одну другую армию в мире, которая могла бы сделать подобное».

Да, ни индейкой, ни цыплятами-табака, ни другими яствами и деликатесами у нас на переднем крае не потчевали. Что верно, то верно. Но ведь и война у нас была другая — враг называл ее тотальной войной.

Паттон внес в свой дневник любопытную и знаменательную запись:

«В целом день был для нас не слишком удачным. Мы продолжали продвигаться вперед, но Бастонь мы еще не деблокировали… В этот день я первый и последний раз за всю войну в Германии и Франции попал под обстрел и бомбежку. Случилось это в тылу 4-й танковой дивизии. В налете участвовали два немецких самолета».

Хорошо, однако, быть генералом! Виктор Кремлев не помнил, сколько раз пришлось ему быть мишенью для Люфтваффе, а ведь он действовал в тылу врага, а не на фронте, где бомбили и обстреливали наших с воздуха куда чаще и сильнее. Потери советских генералов были, как известно, намного выше, чем в верхмахте, особенно в первой половине войны.