Новые бойни также были связаны с давно нараставшей проблемой, скрываемой за предположением нацистов о своей неуязвимости. Осажденная Германия не могла одновременно обеспечивать растущее число евреев и других рабов в концентрационных лагерях, обеспечивать отступающую армию и защищать гражданское население, бегущее от танков союзников и «ковровых» бомбардировок. Уже в 1941 году, цитируя «законы, которые начинают действовать в чрезвычайных обстоятельствах», Гитлер приказал Гиммлеру «ликвидировать все… в концентрационных лагерях» при первом знаке «проблем» дома, таким образом «одним ударом» лишив нарушителей спокойствия их лидеров{704}.
Хотя германские евреи, как евреи в других европейских странах, являлись только малым процентом населения, ни один другой народ, как считал Гитлер, не принес миру столько вреда и не был все еще способен приносить зло в будущем, чем они. Однако во время своего подъема к власти и первых месяцев его режима, на повестке дня национал-социалистов первыми стояли коммунисты, а не евреи. До и после сожжения Рейхстага партия Гитлера использовала широко распространенный страх о коммунистическом перевороте, а не о грядущей еврейской угрозе.
Однако это резко изменилось после бойкота еврейского бизнеса. Между угрозой коммунизма и несоответствием Веймарского правительства, национал-социалисты ввели в политику германских партий собственный, хотя и пользующийся меньшим спросом товар — антисемитизм. Изобразив русских социал-демократов левого крыла, верных большевиков-ленинцев, как «создание евреев», Гитлер навесил «конспиративные» марксизм и иудаизм на шею Социал-демократической партии Германии. С 1920 года эти «германские большевики» являлись самыми сильными политическими оппонентами национал-социалистов и лучшей надеждой Германии на современную демократию. Гитлер считал, что марксистов, социал-демократов и евреев связывало общее желание выровнять общество экономически и политически. В его видении истории большевизм зародился в первом столетии с «еврейской мобилизации рабов» против римлян. Этот революционный проект превосходил возможности евреев, но был успешно подхвачен более мощным отпрыском — христианами. Противопоставляя класс классу и низшего высшему, иудаизм и христианство преуспели в подрыве основ Римской Империи. Эти религии сумели завоевать положение и преимущества, которых не заслуживали{705}. В двадцатом веке Гитлер увидел, что история угрожает повторением — теперь в форме большевизма и социальной демократии и за счет Германской Империи. Он сваливал в одну кучу в качестве «еврейских созданий» демократию, капитализм, либерализм, интернационализм и даже модернизм в искусстве{706}. Это, как он считал, были различные, но, тем не менее, похожие пути, используя которые никто становился кем-то. Так Гитлер воспринимал незаслуженный успех других, который мучил его со студенческих лет, когда он был вынужден сталкиваться с собственными провалами.
Хотя иудаизм хронологически предшествовал христианству и был значительнее его в понимании истории Гитлером, христианство вводило в действие соци-политическую ярость. Современное еврейство было «ферментом, который вызывает гниение народа», но современное христианство «систематически культивировало… человеческий провал», угрожая гораздо худшим: «Чистое христианство… очень просто ведет к уничтожению человечества; оно… — истинный большевизм под мишурой метафизики»{707}.
Подвергая германских евреев «окончательному решению», Гитлер выделил избавление от «прогнившей ветви христианства», как «конечную задачу» национал-социализма — вместе с уничтожением славян, цыган и гомосексуалистов{708}. За еврейским Холокостом лежало стирание с лица земли христианства{709}. Таким образом, «религиозная проблема» теоретически получалась двухъярусной. Целью был не иудаизм, а его более многочисленный и крепкой потомок, павликианское христианство — прототип русского большевизма и германской социальной демократии. По мнению Гитлера, именно оно разрушило Римскую Империю в древности, а теперь угрожало ее преемнику, Германскому рейху, в современном мире. В понимании Гитлером истории эта Империя была большим другом германского народа, германских племен. Соединение Рима и Германии, арийца с арийцем, омолодило и восстановило Рим и продолжило его правление в древности. В отличие от этого христианство подавляло римскую религию, «общую для всех арийских народов», заменив ее веру в социальную солидарность и этническую общность новой идеей равенства всех людей под одним Богом — независимо от социального положения и расы. В то время как Иисус вел «местное движение арийской оппозиции по отношению к еврейству» и взял сторону римлян в конфликте с евреями, обученный раввинами Павел из Тарса повернул массы против римлян, развязав еврейскую месть, через христианство направленную на римлян и последующую европейскую цивилизацию{710}.
Элита национал-социализма верила, что традиционные христиане в итоге выступят против проповедуемых партией «принципов расизма… неограниченной агрессивной войны… и полного подчинения церкви государству»{711}. В отличие от еврейского меньшинства, христиан очень много, они слишком сильны и в них слишком много немецкого, чтобы их прямо атаковать. Лидеры партии также считали, что церкви, которые исторически всегда адаптировались к целям правящей политической власти, могут со временем прийти к принятию национал-социализма. Эта надежда лежала в основе статьи 24 программы национал-социалистов, которая в достаточной мере принимала историческое христианство, чтобы оставить открытой дверь для колеблющихся христиан. По этой причине Гитлер приказал лидерам партии, независимо от вероисповедания, оставаться в церквях, как делал он сам до своего самоубийства{712}.
Либеральная протестантская теология Просвещения и учения левых гегельянцев были гораздо более уязвимы для поглощения и ассимиляции национал-социализмом, чем традиционное христианство{713}. В ранние годы правления национал-социалистов многие церкви — как протестантские, так и католические — молчали о правах человека и гражданских свободах. Они искали пути удовлетворить новый режим, в то время как сами пережили бурю. В обмен за контроль над своими школами и организациями Ватикан заставил своих священнослужителей замолчать в июле 1933 года, таким образом, надеясь сохранить базу, с которой мог бороться, представляя свои принципы. Одно такое сражение велось по поводу программы эвтаназии, на основании которой было убито путем инъекции, плохого питания или газа примерно 72 000 физически или умственно ущербных детей и взрослых между 1939 и 1941 годами{714}.
В 1933 году пронацистское, ведомое протестантами германское христианское движение приблизилось к слиянию руководства главной христианской конфессии Германии с руководством новой политики. Среди догматов и принципов движения было исключение неарийских пасторов, а также пасторов, имеющих неарийских жен, из церквей. Когда в 1933 году избирался германский христианский епископ рейха, только семь из восемнадцати тысяч представителей протестантского духовенства присоединились к оппозиционной Лиге пасторов{715}. Однако в мае 1934 года антинацистские протестантские церкви, верные Библии, прокляли идею о том, что Гитлер или его партия могут каким-либо образом рассматриваться, как открывающие волю Бога{716}.
В новом веке, представляемом национал-социализмом, библейское христианство являлось политически подчиненным, даже «восстанием… против природы»{717}. У Гитлера в школьные годы в Австрии сложилось о нем впечатление, как об абсурдности. Он насмешливо вспоминал, как ученики посещали занятия по катехизису в десять утра, чтобы послушать библейскую историю Создания. После этого, в одиннадцать утра, они слушали дарвинскую версию того же самого на занятиях по естественным наукам. Причем последняя версия завоевывала больше сторонников{718}. В годы войны Гитлер рекомендовал медленную «естественную смерть» для христианства путем высвечивания его догм светом науки{719}.
