Гитлер считал, что история задокументировала скачок от Павла из Тарса до Карла Маркса, Римская Империя была «большевизирована» христианством, а Российская Империя «большевизирована» В. И. Лениным. Он боялся, что неосторожный Германский рейх станет следующей жертвой еврейско-христианского-большевистской могущественной группы. Зимой и весной 1933 года он поднял вопрос об угрозе грядущего и неизбежного «обновления [древнего христианского] эксперимента» с новой «порчей расовой целостности», что, как он считал, случилось в период поздней античности в Древнем Риме. Осенью 1941 года, не признавая такие страхи во время застольных бесед, он выразил мнение, что большевики именно в эти часы депортируют сотни тысяч русских мужчин и одновременно отправляют возможно равное количество русских женщин в постели низших нерусских мужчин, импортированных с других земель{720}. Такое преднамеренное скрещивание рас угрожало Европе несоответствующими и низшими по качеству отпрысками и проводилось во имя эгалитаризма христиан и большевиков{721}. Следовательно, на протяжении христианства и большевизма, древняя, разрушающая империи сила евреев жила дальше в современном мире. В этом для Гитлера заключалась необходимость «окончательного решения» для евреев и послевоенного террора для христиан.
ПОЧЕМУ ГИТЛЕР?
Значение и меры
«Да, мы варвары! Мы хотим быть варварами! Это почетный титул. Мы омолодим мир!»{722} Так Гитлер с пафосом ораторствовал за столом в 1933 году, принимая эпитет, который немцы исторически ассоциировали с принижением и подчинением. Успешные лидеры не следуют традиции слепо, и они также просто не затыкают пробкой прошлое. Это касалось правительств Фридриха Великого, Бисмарка, Густава Штреземана и Пауля фон Гинденбурга. Хотя нацистская пропаганда ставила Гитлера в компанию трех из этих немцев, он считался самым лучшим лидером. Сам он находил в прошлом и настоящем только провалы и крах, обещая немцам идеальную новую эпоху. Как австриец, который стал гражданином Германии только в 1932 году, Гитлер не имел глубоких германских корней, был легковозбудимым человеком, погруженным в самого себя. Он мало интересовался германской историей, за исключением ее полезности для продвижения своей карьеры. В 1928 году он был, по словам современного биографа, «мелким политиком, мало известным за пределами Южной Германии, и… частью экстремистского крыла баварской политики»{723}.
Захват власти в 1933 году нельзя считать явной германской победой{724}. Его партия никогда не пользовалась поддержкой большинства немцев, и ее успех пришел только во время кризиса и путем однобокой поддержки уязвимых социальных групп и хорошо организованного лобби. Ни одна группа так последовательно и постоянного не голосовала за национал-социализм, как untere Mittelstand [untere Mittelstand (нем.) — среднее сословие, мелкая буржуазия. — Прим. перев.], которая в среднем составляла более 50 % членов партии между 1925 и 1932 годами{725}. Немцы, поддерживавшие национал-социализм до выборов в марте 1933 года — последних свободных выборов до того, как закон Гитлера о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству не превратил Германию в страну одной партии — голосовали за избавление от боли и нищеты. Они давали позитивный ответ на вызывавшую в то время доверие программу экономического облегчения, политических реформ и национальной безопасности. Пока месть и репарации были главными мыслями большинства, лишь о немногих можно сказать, что они голосовали за ведение мировой войны до последнего человека или за уничтожение шести миллионов германских и европейских евреев.
Однако 43,9 %, которые получили национал-социалисты во время голосования в марте 1933 года, — самое высшее достижение партии — нельзя считать только результатом личных корыстных интересов. Это произошло менее чем через неделю после сожжения Рейхстага и среди наглых нацистских запугиваний, видимых всем. Лишь немногие избиратели могли не заметить темную и безрассудную сторону национал-социализма. Дополнительные примеры не требовались.
Амбивалентность продолжала окутывать успех нацистов. В то время как некоторые заявляют, что девять из десяти немцев «верили в фюрера» к 1938 году, также нельзя отрицать распространявшееся индивидуальное и организованное сопротивление режиму на протяжении двенадцати лет нацистского правления. Оно включало в себя и организованные проволочки рабочих на производственных линиях, и проклятия церковью безнравственных погромов — вплоть до усилий аристократов взорвать Гитлера{726}. Партия правила только при помощи страха и террора и совсем не преуспела в превращении Германии в добровольное, сплоченное национальное сообщество, которое пропагандировалось{727}.
Тем не менее, для народа с такой долгой историей, с навязчивой идеей иностранного вторжения и самоограбления, сопротивление бледнеет перед действиями или бездействием такого количества немцев в допуске самого разрушительного из когда-либо появлявшихся хищников в свою среду. На заднем плане оказались чрезвычайные обстоятельства, которые, хотя и спорно, могли привести любую другую нацию того времени к надлому Позорное военное поражение в 1918 году, после мифических ожиданий того, что принесет война, усугубилось жестокими военными репарациями в 1921 году К этим шокирующим факторам добавились экономический обвал и безработица, которые раньше никогда не видели в таких масштабах. В то же время новое правительство после тринадцати лет либерально-консервативного правления не могло предоставить никакого верного избавления от углубляющегося кризиса.
Есть бы такие несчастья одно за другим не случились с Германией, если бы правительство Веймарской республики оказалось способным спасти страну, национал-социалисты могли бы остаться экстремистской группой. Результаты ежегодных выборов после 1925 года дают ясно понять, что поддержка возрастала и падала в соответствии с успехами правительства по обеспечению выхода из кризиса. Решавшее проблемы веймарское правительство очаровало бы гораздо больше немцев, чем все громкие напыщенные речи Гитлера. Однако ни либералы Эберта, ни консерваторы Гинденбурга не смогли помочь германскому народу в самые тяжелые для него дни. В итоге именно этот факт дал Гитлеру, политику, который знал, как заполнить пустоту обещаниями, решающее преимущество.
Угроза успешного коммунистического государственного переворота особенно пугала зажиточную и беднейшую часть среднего класса Германии. Средний класс хорошо понимал, что такое правление еще больше уменьшит их личную собственность и ухудшит условия жизни. Большинство немцев также имели основание считать, что коммунистический государственный переворот более реален с правительством левых либералов, чем правых консерваторов{728}. После того, как Гинденбург стал президентом Веймарской республики в 1925 году, защищаясь от этой возможности, установили барьер. В итоге было отдано предпочтение захвату власти национал-социалистами.
Игнорируя законные средства и не гнушаясь насилием, партия Гитлера представила себя, как ни с кем не сравнимых специалистов по решению проблем и безжалостных мастеров исправления того, что было не так. Не видя способа уйти от Веймарского опыта и называя Гинденбурга и иностранные державы виновными в своем бедственном положении, увеличивающееся число избирателей просто понадеялись на магию Гитлера. Они хотели, чтобы он освободил их и наказал виновных. Для многих гордых немцев, которые потеряли все и у которых почти не осталось ничего, что можно терять, этот подход — «все или ничего» — казался на завершающей фазе борьбы идеальным посланием. Но те, кто его принял, должны были знать: он, по крайней мере, означает войну с внешними врагами и «пятые колонны» дома.
Вполне современные нацисты?
Обвинение в успехе национал-социализма упорно авторитарного германского прошлого глубоко укоренилось в историографии современной Германии. Даже сегодня можно встретить споры о его хронологической глубине: когда был сделан фатальный шаг — в период Фридрихов Гогенштауафенов, Лютера, Фридриха Великого или Бисмарка? Когда бы и какими бы ни были давние прецеденты, большинство историков находят судьбоносное стечение обстоятельств в Империи Вильгельма II{729}.
