Оценивая назначенные немцам репарации макроэкономически, в терминах роста населения и промышленной экспансии на протяжении 1920-х годов, историки заявляют, что эти платежи не были таким грузом, как утверждали немцы. Также свою роль сыграл тот факт, что предоставлялась гибкость в платежах. Теоретически немцы могли понять, что международное сообщество не хотело калечить производство побежденного народа{602}. Заслуживает внимания факт, что Германия наложила еще более жесткие репарации на Россию в 1918 году, требуя, по крайней мере, три четверти ее угля, железа, нефти и хлопка, а также отделения трети ее населения и железных дорог{603}.
Между ноябрем 1923 года и апрелем 1924 года, комиссия Дауэса{604}, возглавляемая американцами, обеспечила германские репарации, связав их с экономической деятельностью Германии и предоставив краткосрочные американские кредиты и займы. После обвала на американской фондовой бирже в 1929 году немцев ждали новые испытания, поскольку они уже получили ряд займов. Однако в промежуточные годы, с 1924-го до 1929-го, заимствованные миллиарды стабилизировали германскую экономику и позволили высокопоставленным немцам, как и высокопоставленным американцам, запомнить, по крайней мере, часть 1920-х, как «золотые» годы и время «процветания»{605}.
До обвала на фондовой бирже еще одна возглавляемая американцами делегация, комиссия Юнга, изменила график репараций, установив фиксированный процент в рамках предполагаемого ежегодного экспорта Германии, заменив установленные Дауэсом от 1 до 2,5 миллиардов марок в год на твердые 1,6 миллиарда{606}. Однако новый план удивил немцев, поскольку платежи растягивались до 1987-88 гг. Этот пункт скоро стал спорным из-за мирового спада, из-за которого Германия не могла выплачивать репарации или какой-либо другой долг. Репарации отложили до 1931 года, а покончено было с ними летом 1932 года{607}.
Шли споры о том, что версальские репарации обеспечили необходимый стимул для ослабленной экономики Германии{608}. Независимо от того, правда это или нет, но не только одни суммы делали репарации нарушающими спокойствие немцев. Более важным было серийное унижение за то, что их вынуждают одних нести ответственность за войну, что отрицается какая-либо роль Германии в прекращении военных действий и мирных переговорах. Также был установлен семилетний мораторий на членстве страны в Лиге Наций{609}. Перед началом Первой Мировой войны Германия была мировой державой, которая шла второй после США, а к концу войны два миллиона немцев умерли на европейских полях сражений. Последующее отношение к Германии, как к рабской нации среди предполагаемо «более чистых» главенствующих народов, находилось в рамках традиционных параметров победы и поражения. Но это отношение ударило по немцам, обладавшим исторической памятью. Для них это было самым непростительным оскорблением.
Достижения и провалы
Попеременно консервативное и либеральное направления Веймарской республики отражали политический спектр современной германской истории. Об ее четырнадцатилетием периоде говорилось, как о попытке подчинить имперскую Германию Французской и Немецкой революциям{610}. Хотя консервативно-регрессивные элементы в итоге выжили, усилив политику правых, отличительным достижением Веймарской республики была конституционная экспансия либерального «государства всеобщего благоденствия». До 1920-х годов только революционная Россия оказалась достаточно смелой, чтобы обещать удовлетворение базовых социальных нужд всех своих граждан. Количественный скачок Веймарской республики в правительственных услугах для семей и защита рабочих объяснялся не Россией и не Немецкой революцией. Его основа заключается в прогрессивных законах о социальном обеспечении, принятых при Бисмарке в 1880-ые годы{611}. Амбициозное законодательство республики предоставляло решения фактически всех социальных проблем — от здравоохранения и жилья до антисоциального поведения и даже генетического уродства. Оно беспрецедентно щедро расширило помощь нуждающимся и безработным в программе соцобеспечения. Один из восхищенных историков отозвался о ней, как о «кульминации утопической мечты Просвещения по обеспечению самой лучшей еды [для] самого большого количества»{612}.
Однако мечтатели часто являются плохими бухгалтерами. Веймарские либералы приняли законы о социальном обеспечении, не подсчитав полной стоимости. Хотя тяжелые времена не позволяли дать столько, сколько обещалось, получалось достаточно, чтобы более чем в два раза увеличить социальный бюджет между 1915 и 1925 годами. Правительство брало большие кредиты в американских банках для выплат по социальному обеспечению. Таким образом, новые долги нарастали, в то время как положение в экономике Германии ухудшалась{613}.
Кроме «государства всеобщего благоденствия» имелись структурные проблемы, которые было не менее трудно решать. Невозможность забыть военные потери продолжала генерировать подозрение и недоверие к правительству, которое многие считали замешанным в случившемся. Нации была дана новая, демократическая политическая структура. Но ее введение Веймарской республикой оставалось робким и абстрактным. Немцам отчаянно требовалась работа, помощь семьям, также необходимо было послевоенное восстановление. А новый парламент, как казалось, был занят пунктами конституции и законопроектами, далекими от главных требований ежедневной жизни{614}. Новые политические партии левого и правого толка были готовы заменить республику недемократическими средствами при первой же возможности. Крепкая старая гвардия, одолеваемая антиреспубликанскими настроениями, обеспечивала конфронтацию и застой, цепляясь за судебные и административные должности. Уже в марте 1920 года восстание под предводительством основателя правого крыла Партии Отечества Восточной Пруссии, Вольфганга Каппа, послужило предзнаменованием насилия, которое будет периодически расползаться по Веймарской республике на протяжении десятилетия. И к этому опасному тупику новая конституция добавила собственную структурную проблему, дав президенту республики власть распускать парламент и править непосредственно через своего канцлера во время кризиса{615}.
На протяжении десятилетия антиреспубликанские настроения также усилились внутри германского высшего командования. Оно уже приходило в отчаяние, не надеясь получить ту армию, которую желало, от руководимого социал-демократами парламента. Думая о контрактах, которые заключит с ними расширяющаяся армия, крупный бизнес и промышленность (в особенности — металлургическая и сталелитейная) давили на правительство, требуя переместить инвестиции из соцобеспечения на оружейное производство{616}.
На этом фоне провал Веймарской республики можно проследить год за годом, событие за событием. Даже при ее возникновении в 1919 году подул ветер противодействия: 75 из 337 членов Национального Собрания проголосовали против ее создания. Первые парламентские выборы 1920 года дали критикующим или враждебным партиям небольшое преимущество над ранее правившей либеральной коалицией{617}. Многие из голосов несогласных поступали из района Восточной Эльбы, где видели, как цены на пшеницу упали на 40 процентов с 1919 по 1922 год{618}. Наиболее зловещим предзнаменованием для правительства оказалось начало потери поддержки среди среднего класса. Опасаясь удара по карману от вмешательства нового либерального правительства и тяжелой конкуренции от воинственно настроенного рабочего класса, основная масса ремесленников и владельцев магазинов стала такой же своенравной, как низшие классы и уязвимые секторы высшего общества. Видя нарастание угрозы их жизни, эти группы также стали восприимчивы к тому, что Детлев Пойкерт назвал «самыми дикими идеологическими и квази-мистическими идеями», которые мешали и помогали немцам. Вместе с сельскими избирателями, городской средний класс все больше терял веру в либеральные партии. После 1928 года он также покинул консервативную Национальную народную партию Германии. Эта партия под руководством газетного магната Альфреда Гутенберга в 1929 году объединилась с национал-социалистами для защиты графика репараций комиссии Юнга. Такая связь привела немалое количество ее членов в партию Гитлера{619}.
