Но вот чего я не могу – это танцевать или петь. Легкость, с которой мне даются поделки, прямо пропорциональна силе моего эстрадного таланта. Из меня нулевой артист, и это так же верно, как и то, что небо голубое, а брошенный камень падает на землю. Но если голосом я научилась управлять на уровне ораторского искусства, заставить его попадать в такт или принудить тело двигаться под музыку уже не могу. Это вне моей власти. И потому следующие три минуты войдут в историю торговли и мою как День Великой Скорби по Балету. Я сделала все, чтобы он умер.
Стоит ли говорить, что такого позора я никогда не испытывала? Пожалуй, нет.
Второй конкурс чуть менее подвижный – “Море волнуется”. Правила те же, только есть пара коммерческих новинок: каждый участник выбирает себе побрякушку по вкусу, и при слове «замри» должен застыть как в рекламе.
Я заняла второе место. А вот для участия в третьем конкурсе меня не отобрали. Ведущая с извиняющейся улыбкой сказала, что меня слишком много, и неплохо бы дать шанс попробовать свои силы и остальным. И нет, меня это не задело. Только понадобилось срочно позвонить, а в магазине так плохо ловила сеть, что пришлось выйти.
По дороге я ни о чем не думаю. Мне тепло и уютно, движение вперед мягко вдавливает мое тело в податливую плоть сиденья, уютно и по-домашнему колышется на ветру синяя занавеска с золотыми кисточками, покачивается на лобовом стекле зеленый амулет «Алла сакласын», справа, будто защищая меня от всего мира, уверенно и спокойно сидит мужчина лет пятидесяти. Я в коконе, в скорлупке, и сейчас мне нужно отсидеться, чтобы найти в себе силы двигаться дальше.
Я проезжаю свою остановку. Выйти – значит признать поражение, продумывать другие планы и претворять их в жизнь, и снова делать что-то новое и непривычное. Я пока не готова. Я протратила много времени, но дайте мне еще немного, чтобы прийти в себя. Еще немного иллюзии защищенности и покоя прежде, чем выйти и снова бороться за не меньшие иллюзии. Еще немного старого, ничем не разбавленного, привычного и изученного до деталей мирка, который не тронет и не обидит, потому что некому трогать и обижать. Еще немного побыть с головой, спрятанной в песок, потому что поднять ее значит увидеть что-то новое, куда-то двигаться и опять ошибаться, и натыкаться на косые взгляды и слышать смешки и шепотки, потому что неуклюжесть и неопытность написаны на лице и читаются в каждом шаге. Я вытащила голову ненадолго, получила по носу, и хочу обратно. Знаю, что нужно терпеть, что поставила целью поменять свою жизнь, но это так страшно.
За окном – город, которого я не знаю. Я никогда не была в этой его части раньше, это далеко от моего района, да и пора возвращаться. Мне не хочется выходить, но еще меньше хочется оказаться одной в неизвестном месте, поэтому на первой же остановке я схожу.
Здесь тихо. Промышленность не успела протянуть сюда свои щупальца с присосками из предприятий и заводов и окутать небо облаком чернильного смога. Возможно, она со временем раскинет здесь свою сеть: заснуют менеджеры с деловыми бумагами, закрутятся в кожаных креслах директора, зазвучат бесконечные звонки – но сейчас здесь тихо. Ленивыми жуками греются на солнце автомобили, сонно и безопасно зевает из своего логова продавщица, в воздухе висят первые нотки знойного звона, трепетно и любовно касаются друг друга кленовые листья. Закрой глаза – и воображение очистит это место от зданий, словно из ниоткуда вырастет трава и распустятся цветы. Это дух не-города: бесхлопотный, несуетный, неспешный. Солнце невесомо и устойчиво. Оно не игриво, детям его не на чем порезвиться: ни проезжающего мимо транспорта, ни зеркальных пряжек на женских сумках, ни стекол очков торопящихся на лекции студентов – потому что нет ни первого, ни второго, ни третьего. Пастораль. Никаких резких движений и громких звуков – как сцена из немого кино или декорации к съемкам. Настолько неожиданно, что забываю пережитую неудачу и пытаюсь подобрать подходящее определение. Улица-призрак, которой нет на карте, потому что в полдень она появляется, а в полночь исчезает? Нет. Кусок города, выкупленный стареющим олигархом, ностальгирующим по тишине и покою? Нет. Это что-то живое, больше похожее на… зверя. Да, это зверь, и он спит. Нет, впал в спячку. Его нельзя будить. Его тихий сон ложится на безлюдные улицы, на многочисленные аллеи, переходы и тропки из сухой серой земли – той самой, которую изгнали из города, – на долговечные блоки квартир, на чисто подметенные дворы. Люди-блохи не разговаривают – чтобы не услышал, и не ходят – чтобы не почувствовал тяжести их шагов. Где-то прорвется ненадолго жизнь: исчезнет за углом чья-то спина, взлает собака, зашипит и заплюется радио – но тут же смолкнет из боязни разбудить. «Пусть спит», – читаю на лице прохожего. Я согласна с ним, поддаюсь его правилам, ступаю мягче. Пусть спит. Его грезы мирны и бессловесны, в его уши не ворвется гул, ноздрей не коснется запах спешки, и в сны не проникнет ничто неожиданное и выходящее за рамки обыденности. Они предсказуемы. Он помнит, что ему снилось вчера, видит это сегодня и знает, что завтра будет тоже самое – бесконечный повтор одной сцены. В своем ведении он в безопасности.
Сердце замедляет ритм, звучит реже и тише. Тело расслабляется. Собранность, принесенная из внешнего мира, улетучивается. Поступь теряет упругость, смягчаются мускулы шеи, опускаются плечи. Спина принимает привычную безвольную позу. Даже пальцы теряют хваткость и свисают безвольными кистями. Мне легко и уютно, почти так же комфортно, как там, в автобусе. Вокруг вырастают тонкие прочные стены новой скорлупки, чуть больше по размеру, чем старая. Она укроет от гроз и бурь, защитит от невзгод, снимет ответственность за собственную жизнь, позволит и дальше плыть по течению широкой, поблескивающей на солнце реки. Мой новый кокон, моя новая крепость, из которой никому не удастся меня вытащить. Я даже могу не стоять на месте, а делать шаги, перемещаясь вдоль стенки с внутренней стороны и дивясь дикости и хаотичности внешнего мира, не испытывая желания к нему присоединиться. Я буду стоять под вечным солнцем и глядеть, как людей снаружи хлещут дожди, холодят снега и мотают ураганы. Мне нет дела до их ценностей, упорно заставляющих их свершать все эти лишние телодвижения, ведь у меня нет своих. Нет и не будет, покуда надо мной светит солнце скорлупки и не нужно шевелиться и напрягаться. Буду двигаться вдоль стенки и наблюдать, как борются и живут другие.
Тепло. Так тепло, что хочется лечь и не шевелиться, и позволить чужому сну стать своим. Позволить зверю убаюкать мурлыканьем, прижаться к его теплому боку и уснуть, зарывшись носом в мягкую шерсть, смешать наши грезы и виновато вздыхать, добавляя свои хаос и сумятицу в его полное томной грации течение. Замечтавшись, я спотыкаюсь раз-другой, и сажусь на скамью. Странное ощущение, тело покачивается, будто я куда-то еду, но что-то мягкое не дает мне упасть. Ах да, это стенки моей скорлупки. Они не позволят мне вывалиться, не позволят упасть и расшибиться, они проследят, чтобы я чувствовала себя как в утробе матери. Наверное, новорожденные потому и плачут, что не хотят ее покидать. Просто не могут передать это словами. Ведь родиться или выбраться из кокона – значит приложить усилие, которому здесь места нет. Нелепо и смешно даже вспоминать свои попытки. Особенно сегодняшнюю. При мысли о пережитом позоре биение сердца ускоряется. Это место нельзя осквернять такими вещами, как движение против течения или движение с какой-то целью. Оттого здесь так мирно и спокойно. Мои прежние немногочисленные попытки и усилия не просто смешны – доставляют массу неудобных, как шерстяная одежда на голое тело, эмоций.
И оттого ощущение комфорта внезапно теряет свою полноту. Только что был в панцире, и вдруг – под него пробрался паразит и дырявит кожу, и чтобы избавиться от него, нужно скинуть свои доспехи, но скинуть их означает остаться беззащитным на поле боя. И я стою и осязаю, как на моих латах появляется первая, почти незаметная трещина, через которую к моей плоти лезут другие паразиты: Холли, Сергей, парень с плоским лицом. Они кусают меня вновь, и ощущение комфорта потеряно. Я пытаюсь его вернуть, но паразиты принимаются грызть панцирь изнутри. Меня охватывает негодование – как посмели эти твари появиться здесь, в священной обители кокона? Пытаюсь их смахнуть, скованные руки слушаются с трудом, паразиты проскальзывают сквозь непослушные пальцы, раззадоривают – и исчезают. Праздную триумф, но покоя уже не вернуть. Эти трое что-то сломали, ушли, оставив в стене бреши, через которые в мой старый мир внезапно ворвался свежий ветер. Он холодный – ведь явился извне, – сбрасывает оцепенение, заставляет поежиться. Застывшая лава в венах и артериях начинает согреваться и двигаться, толчками сообщая всему телу заряды силы. Я как новорожденный жеребенок – дайте мне немного времени, и освоюсь и со своей только что приобретенной силой, и со своими четырьмя тонкими ножками, и с центром тяжести, и с координацией в пространстве.
