Максим, искренне радовался, что поэзия не трогала его со школьных лет, и понятия не имел, как эту мечту исполнять. Из рифм на ум приходили лишь: морковь-любовь, ваш-шалаш и шняка-мяка-макака. Шиншилла-в заднице шило рифмой, вроде бы, не являлась. Выручил Фил, вовремя вспомнив о таком литературном явлении как белый стих, и дело сдвинулось с мертвой точки.

— Фил, а чего хочешь ты? Дай угадаю. Ты всю жизнь мечтал спрыгнуть с парашютом! Решено! Иди сюда, сейчас в скатерть заверну и в окно вышвырну! — прозвучало уже через полчаса.

Еще через час они расстались с серым, вполне довольные собой и друг другом, а Фил запустил в квартиру очередного визитера. Рыжему Викингу хотелось большой и чистой любви. В прошлых человеческих жизнях он являлся трепетной секретаршей большого начальника, так и не ставшей его любовницей; работал в бухгалтерии, минкульте и завучем начальных классов; даже монашкой побывать успел. И как умудрился стать именно котом — загадка.

Фил, правда, свои «пять копеек» внес и самокритично заявил, что кошки не бывают идиотками: они охотницы, добытчицы и за котят порвут любую тварь, пусть и намного больше их самих, а вот лентяями и дураками среди котов никого не удивишь.

Не помогла и валерьянка, которую Максим употребил за компанию: долго выносить скулеж брутального внешне, но слезливого внутренне Викинга он не смог. К тому же Максим не нанимался на работу жилетки для неудачника.

— Ты куришь? — в конце концов, сжалился над ним Фил.

Максим не курил, но сбежать хотелось очень.

— Это должно быть что-то простое, — понизив голос, заявил кот.

— То есть?

— Макс… ларчик должен открываться просто, даже если задачка архисложная, — пояснил Фил. — Мы ведь сейчас кошки. Будь наша мечта по плечу только человеку, птице или… кролику мы бы попросту не попали в такое воплощение. Смекаешь?

— Предлагаешь найти ему кошку и дело с концом? — предложил Максим.

— С окон-цем… — передразнал Фил. — Оно ж кастрированное, не заметил?

— Н-нет… — промямлил Максим. — И как нам быть? Знаешь, само словосочетание «кастрированный викинг» звучит…

— Это ты еще от стихоплетства не отошел, — заметил Фил. — Заметь, с задачей мы справились. Ирбис ушел вполне довольный. О чем это говорит?

Максим вопросительно хмыкнул.

— Шедевров не требуется! Как и качества этой самой любви, — подсказал Фил. — Исходи из того, кем в прошлых жизнях являлся этот несчастный дуралей, порадуй его. Все.

— А ты читать умеешь? — поинтересовался Максим.

— Я по-твоему, из Лукоморья вылез?

— Ясно, — покивал не столько ему, сколько чему-то своему Максим. — Ты у нас по анекдотам.

Он вернулся в гостиную, откуда препроводил Викинга в комнату родителей, захватив ноутбук. На нем отыскал и включил первую попавшуюся аудиокнигу дамского-романного содержания. Вникать в перипетии сюжета не стал, все равно девяносто процентов этого «мусора» одинаково: никакого антуража, кроме рюшей на платье героини и синих занавесок на окнах, исторической и психологической достоверности, зато про любовь. Сам же занялся следующим гостем.

Облезлый Иннокентий нашел их сам. Фил, увидев, кого «котячьи черти принесли», только вздыбил шерсть на холке и положил уши. По всему выходило, что это был отвратительный тип даже по меркам кошачьим. С каким человеческим отродьем довелось познакомиться, Максим понял позже: когда Иннокентий, глядя на него полными непролитых слез очами, поведал о своей прошлой жизни и так и не реализованном желании.

Иннокентий — видимо, полвека назад или около того — являлся «не абы кем!», а «самим!» чиновником от искусства. Правда, важно надуться при этих словах у кота не получилось: слишком непрезентабельный вид тот имел. Просиживал зад за казенную зарплату, вернее, «заседал!», Иннокентий «не абы где!», а в комиссии по цензуре, где бдительно отсматривал километры кинопленки на предмет всякого рода «похабщины» и прочего разного, противоречащего курсу партии.

— И пропускали ведь иной раз такое, отчего у меня волосы на голове вставали дыбом! Я бы за такое… эм… в лагеря сажал! А они пропускали-И!!! — хныкал Иннокентий и продолжал рассказывать. Причем искренне не понимая, чего такого он говорит не так, почему Фил косится на него все более зло, да и Максим — тоже.

Максиму все сильнее хотелось взять кота за шкирку и вышвырнуть в окно. Однако где-то внутри зрело осознание неверности такого поступка. Он не знал, что будет с Иннокентием в будущих жизнях. А если он родится не котом, а снова человеком?

Не хотелось Максиму до зубовного скрежета, чтобы рядом ходило эдакое дерьмо в человеческом обличие. Иннокентий же снова полезет в чиновники, а там… уже завелось немало кадров, борющихся за нравственность (в их моралеблядском понимании данного слова) ни в чем неповинных совершеннолетних людей. На фиг! Максим точно не желал, чтобы какая-нибудь дрянь, к примеру, каблуки отменяла с мини-юбками или начала запрещать книги. Любые! Хоть философско-политического свойства, хоть любовные и прочие романы. Пусть кто другой с ним дело имеет: мироздание и не таких переваривало.

Придя к подобному выводу, Максим все же взял Иннокентия за шкирку, оттащил к своему стационарному компу и нашел в поисковике первый попавшийся литературный портал. Пусть минусит: сетераторы привычные.

— Пойдем курить, — бросил он Филу и ушел на кухню.

За неимением сигарет пришлось пить чай.

— Вот скажи мне, Фил, — постепенно успокаиваясь, сказал Максим. — Как это чмо пролезло в коты? Хочешь сказать, оно доросло спрыгнуть с колеса перерождений? Да таких изничтожать надо!

Фил доел колбасу — не предлагать же ему чай, а молоко взрослым котам противопоказано — и положил мягкую лапу с убранными когтями на руку Максиму.

— А кто тебе сказал, что с колеса могут сойти лишь лучшие?

— Но… — Максим опешил от таких слов. Он полагал это само собой разумеющимся.

— С него могут сойти готовые, про плохо-хорошо, как доброе-злое и прочее в духе, речи не ведется. Данное существо совершенно в своей мерзости, а значит, способно стать чем-то большим, уже непривязанным только к нашей планете.

Максим скривился.

— Ты про нравственные ориентиры слышал? — поинтересовался Фил. — Так вот, если есть эталон положительного поведения, то должен существовать и отрицательного. И не факт, что именно первый более важен. Твоя соседка — семилетняя Леночка — конечно, кочет быть умницей-красавицей, как Эмма Уотсон. Но! Не быть, как злая бабка Нюра, для нее важнее.

— Фил, ты философ, — сказал Максим, вздохнул, а потом, что-то разбилось в комнате родителей.

Оказалось, наставив минусов сетераторам, Иннокентий уловил чутким ухом «похабщину», слушаемую Викингом, сунулся к нему дабы высказать авторитетное мнение и… отхватил не только по морде, но и по всему телу. При этом свою «мечту» еще более облезлый Иннокентий исполнил, и Максим наконец-то вышвырнул его вон (не в окно, на лестничную клетку, но хоть так избавился).

…Гром в виде звонка в дверь грянул часа через три. Максим аккурат прилаживал шапочку из фольги на голову котенку, мечтавшему о карьере модели. Котенок приоткрывал рот, высовывая розовый язычок, и обещал стать звездой интернета, невзирая на более чем непрезентабельную пегую внешность.

— Вообще-то, родители без звонка не приехали бы… — пробормотал Максим и пошел открывать, как был: с телефоном в руке и в одних закатанных до коленей джинсах.

— Срамота! — «поприветствовала» его соседка бабка Нюра — тот самый образчик гадкого поведения для Леночки семи лет.

Участковый хотя бы представился.

— СмотритЯ! — заорала бабка, указывая в сторону ванной: — Ай, чаго деется-тО!

Футболку Максим снял, основательно заляпав кетчупом и красной краской. И валялась она возле ванной в корзине для белья.

— Я ж говорила: сатанист! Нехристь поганЫй! — и как только старушка в очках с толстыми линзами смогла углядеть футболку — загадка. Впрочем, может, просто так ляпнула, с нее сталось бы. — Кошки по всему району пропадают! И-изверг!!! — на последнем слове бабка Нюра перешла на заоблачную высоту крика.