Призову на помощь Ольгу Ивинскую, последнюю любовь Пастернака.
В книге «В плену времени» Ивинская рассказала о встрече в 1935 году в Париже двух великих русских поэтов.
«Семья ее (Цветаевой), — пишет Ивинская, — была тогда на перепутье — ехать на Родину — не ехать. Вот как отозвался на это сам Пастернак: “Цветаева спрашивала, что я думаю по этому поводу. У меня на этот счет не было определенного мнения. Я не знал, что ей посоветовать…”
А ведь Пастернак, — добавляет Ивинская, — в обстановке массовых репрессий, последовавших за убийством Кирова, мог бы посоветовать Марине что-то более ясное и определенное».
Представим себе, однако, на мгновение, что Пастернак говорит Марине правду о том, что происходит в России, об удушающей атмосфере, о невозможности для нее печататься…
Представим себе! И Париж гудит: «Пастернак отсоветовал Цветаевой ехать в Россию!» По возвращении у Пастернака могли быть неприятности. А героем Пастернак никогда не был. Так пишет Ивинская.
«Неприятности» — это слабо сказано. Его могли подвергнуть остракизму, лишить куска хлеба, даже убить…
Но продолжим цитату:
«День, когда Пастернак ничего не нашел сказать Марине “ясного и определенного”, предопределил все остальное».
А «остальное» — это вот что. Сергея Эфрона — мужа Марины, агента НКВД, на родине расстреляли. Сразу же. Дочь Марины Ариадна просидела в тюрьмах и лагерях шестнадцать лет. Сын Мур — любимец Марины — голодал в Ташкенте и погиб на фронте буквально в первые дни. Наконец, сама Марина заплатила за уклончивый ответ Пастернака жизнью… Повесилась в Елабуге.
Добавим к этому, что арестовали и сестру Марины Анастасию Цветаеву.
Можно подумать, что негерой Пастернак погубил всю цветаевскую семью.
Но это чисто формальная логика. Предположим, Пастернак проявил бы героизм и рассказал Цветаевой все как есть о Советской России. Послушалась бы она Пастернака? Послушался бы Пастернака Сергей Эфрон, запятнавший себя на Западе убийством и прочими неблаговидными поступками ради возвращения на Родину? Согласилась бы Ариадна влачить жалкое существование на «подлом» Западе? А Запад в 30-х, едва оправившись от кризиса, восхищаясь то Сталиным, то Гитлером, и впрямь был тогда не сильно благороден. Нет, не согласилась бы. Подростка Мура считать не будем. А сама Марина? Ах, как она устала от бедности, от непризнания, от мужа — агента НКВД, от молодого любовника, который, как известно, был опять же связан с советской разведкой… и, стало быть, толкал семью на отъезд…
Уверена, что, если бы я сказала Е., а она всем остальным о вызовах меня в НКВД, ничего в их жизни не изменилось бы.
Девушки были заранее обречены на свою горькую участь. У НКВД, как и у всей страны, был план, а план спускали сверху.
Теперь для меня гораздо важнее сама постановка вопроса: стало быть, советским гражданам — от признанного поэта Пастернака до никому не известной студентки ИФЛИ, — чтобы сохранить уважение потомков, а главное, свое собственное, надо было стать героями. Может быть, следовало хотя бы понимать, что происходит. А мы оказались как под гипнозом. Видимо, герои и понимающие люди при Сталине все же были. Прославим их имена и проклянем строй, при котором для сохранения личной порядочности надо было идти на эшафот да еще под улюлюканье миллионов фанатов, для которых Сталин стал синонимом бога.
Я не сказала Е. ни о чем. И все запутывалось на глазах.
Почему-то (может, по наущению энкавэдэшников) был затеян фиктивный брак Е. с нашим сокурсником Сережей И. Зачем?
Мой приятель Сережа И. был влюблен в Е. А Е.? Не знаю. Она мне ничего определенного не говорила.
Потом забрали у Е. квартиру и дали ей комнату. Не помню где. И они с Сережей переехали туда. Я у них никогда не была. Мне показалось, что Е. от меня отдаляется. Слава богу. А потом Е. арестовали. Вслед за Е. арестовали и X. Ифлиец Борис Галантер, хороший журналист и лучший ифлийский «летописец», вспоминает, как брали X.
«Мой отец, в то время директор Большого зала консерватории, — вспоминает Галантер, — мне сказал:
— Сегодня у нас с концерта увезли вашу студентку. Взяли в антракте.
Это была X.»
Речь шла о концерте, на котором присутствовали все студенты ИФЛИ.
Взяли X., стало быть, либо 7 ноября, либо 1 мая. Наверняка в шелковом костюмчике, в шелковых чулочках (после войны их называли «паутинками»), в легких туфельках. Дело происходило весной или поздней осенью.
Обе девушки выжили. В годы реабилитанса вернулись. Е. под другой фамилией, под фамилией мужа. X. тоже вышла замуж. Но свою фамилию сохранила. Она довольно скоро умерла. У X. было больное сердце, врожденный порок.
Ну а что было со мной?
Меня на комсомольском собрании исключили из комсомола, и я в ужасе позвонила Мурашкину. Он был очень недоволен, сказал, что надо было «заранее информировать». Все же велел пойти в райком комсомола, в определенную комнату. И в той комнате мне вернули комсомольский билет.
Встречи с Мурашкиным прекратились. Я сказала, что выхожу замуж и расскажу все мужу. Секретов от мужа не должно быть. А может, встречи просто прекратились за ненадобностью?
P.S. Летом 2009 года мне привезли «Известия» на дачу в Красновидово, и я вдруг узнала, что несчастья Е. и X., а также мои страдания и страхи были вызваны приказом Сталина за номером 00486, изданным 30 июня 1937 года. Этот приказ был озаглавлен без затей: «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины». Ясно и понятно. А все остальное — и Мурашкин, и вызовы студентов в НКВД, и дело за №… — было просто для понта, как теперь говорят, то есть для важности. Мол, орудуют не простые убийцы, а представители органов правопорядка.
3. Экзорцизм по-сталински
Капля за каплей убывает вокруг реальная жизнь, и на смену ей, становясь единственной непререкаемой реальностью, вступает в права зловещая советская фантастика.
Георгий Иванов
Фантастика свойственна, видимо, каждому тоталитарному режиму. Разве не фантастично звучит решение Ванзейской конференции (на озере под Берлином в 1942 году) убить одиннадцать миллионов евреев? В том числе евреев в Англии, до которых нацистам было в том году так же далеко, как до Луны.
Убить за что? А главное, для чего? Военным действиям гитлеровского рейха в 1942 году в разгар войны с Советским Союзом массовые убийства только помешали: вместо того чтобы гнать эшелоны с солдатами и военными грузами, железные дороги забили эшелонами со смертниками и их конвоирами… А всему миру был дан знак: нацистов-убийц, уничтожающих ни в чем не повинных людей, надо разгромить во что бы то ни стало. Разгромить и покарать. Никаких поблажек. Тотальная победа над германскими фашистами — единственно верное решение!
Никто до сих пор не подсчитал потери и убытки, которые принес СССР Большой террор 30-х годов. И цифр окончательных никто не опубликовал. Сколько людей погибло? Сотни тысяч? Миллионы? Произошло какое-то самопожира-ние. И у людей возник мистический страх перед непостижимой, непредсказуемой логикой власти. Этот страх сидел в нас семьдесят четыре года и буквально парализовал нашу волю. И не только волю, но и инициативу. И активность.
Известно, что все началось с самой верхушки, с так называемой «ленинской гвардии». Возможно даже, что Большой террор был задуман просто как ротация кадров — ведь другой смены кадров и не могло быть. Старые большевики априори считались непогрешимыми, если не создавали какие-то уклоны. А раз они были непогрешимы, то, стало быть, несменяемы. Такие же совершенные, как сама партия, давшая им мандат на власть.
Однако покончить с верхушкой, видимо, оказалось всего лишь полумерой. К 1936–1937 годам в стране уже был создан гигантский аппарат: партийный, хозяйственный, военный, карательный. И, конечно, идеологический — целая армия пропагандистов, жрецов сталинского культа.
Гуманитарный ИФЛИ был институтом идеологическим. Отсюда понятны масштабы репрессий. Понятны сейчас. А тогда совершенно непонятны. Загадочны. Из области фантастики.
