Осознав это, молодая женщина подобрала нижние юбки и, воровато оглядываясь по сторонам, забежала внутрь, сравнивая себя с бессовестным школьником, прогуливавшим уроки. С каждой минутой шум в ушах увеличился, и Саломея вздрагивала каждый раз, когда слышала, как в кабинете чистописания детишки повторяли цитаты из сказок Пушкина, как вычитáли и умножали на первом и втором этажах, обсуждали естественнонаучные вопросы на третьем…

Схватившись за ручку злосчастной подсобки, Саломея зажмурилась и медленно её повернула. Внутри оказалось темно, хоть глаз выколи, но она не заметила этого и прижалась лбом к двери, когда очутилась по ту её сторону. Тяжело переведя дух, она долго не осмеливалась обернуться, но пришёл наконец момент, когда она всё же сделала это и… замерла.

Давид бесшумно поднялся с кровати, стоявшей в центре возле стола, заваленного различными школьными принадлежностями. В сумрачном освещении он показался ей преступно красивым, будто герой греческой мифологии, что безумно влюбил в себя саму Афродиту. Комнатка освещалась одним окошком сверху, а на столе, помимо всего прочего, были перо, чернила и остатки свечей, при свете которых старший Циклаури, видимо, и написал ей то письмо. Будучи кладовым помещением, подсобка и не задумывалась большой в размерах, но чистоту здесь поддерживали исправно, и даже покрывало на кровати, аккуратно и бережно застланной, имело приятный бежевый оттенок.

– Если бы вы знали, чего мне только стоило прийти сюда! – устало вздохнула она и осеклась, как только увидела неподдельную радость в его глазах.

Не скрывая победоносной улыбки, Давид прошёл за спину Саломеи и, не сводя с неё колдовского взгляда, повернул ключ в замке. Тот так и остался висеть в замочной скважине.

– Но вы ведь пришли, – еле слышно прошептал он, и в его голосе молодая женщина услышала игривые нотки, что разбередило ей душу, – хотя могли бы воздержаться.

– Не заставляйте меня жалеть, что я это сделала, – пробормотала она нервно. Постыдившись своего пыла, виновато отвела глаза. – Но вы правы. Я не должна была… Доброго дня!

Взвинченная и растревоженная, Саломея развернулась и поспешила к двери, ключи от которой почему-то ей не поддавались. Наблюдая за её метаниями, Давид мягко схватил молодую женщину за локоть и приблизился за спиной так тесно, что Саломея зажмурилась.

– Вы не можете уйти теперь, – промолвил он на тон ниже приличествующего. – Не после того, что случилось при пожаре…

Собрав волю в кулак, молодая супруга, не раз сравнивавшая себя с Анной Карениной, повернулась лицом к своему Вронскому. Её сердце сжалось от сладостной тоски, когда она встретилась с чувственным выражением его глаз, но пример литературной героини не давал ей покоя.

– А что случилось при пожаре? – непринуждённо пожала она плечами.

– Вы меня поцеловали, – улыбнулся уголками губ Давид. – Вы не помните?

– И что же? Конечно, спасибо вам, что вы спасли меня, но тот поцелуй ничего не значит. Я прошу прощения за него – ведь я была не в себе, и…

– О, умоляю тебя, Саломе! – Лейб-гвардеец измученно закатил глаза и посмотрел на неё столь откровенно, что она вконец опешила от такой прямоты. – Как долго мы будем играть в «кошки-мышки»?

Его настойчивость так удивила её, что в первую минуту лишила способности думать.

– В письме вы не были… таким прямолинейным, – пролепетала Саломея и почувствовала, как силы стали покидать её. – Да и никогда не были…

Что-то в нём действительно поменялось, но она не могла понять, что именно. Из его движений, манер и речи исчезла некая трепетность, с которой он всегда к ней относился, зато появилась странная раскованность и вседозволенность. Вай ме, вай! Она шла ему даже больше!..

– Когда я писал то письмо, то не мог утверждать с уверенностью, что вы придёте. – Он поднял на неё глаза и заметил в них столько немых вопросов, что решил объясниться. – Я подкупил кладовщика и ждал вас здесь с самого утра, но только не бойтесь. Кроме того почтенного старца, никто не знает, что я был здесь, а он – надёжный человек.

– Но что же изменилось теперь? – переспросила Саломея, немного успокоившись после его заверений. – Почему вы ведёте себя со мной по-другому?

– Вы пришли. Вы почти подписались на бумаге, что любите меня.

У Саломеи вырвался нервный смешок, и она вымученно застонала.

– Я не могу, – в отчаянии замотала она головой, – я не Анна Каренина, а вы не…

Давид не дал ей договорить – привлёк к себе и страстно поцеловал. Она не сопротивлялась и блаженно прикрыла веки, а он приблизился настолько, что их лбы соприкоснулись и дыхание смешалось, – точь-в-точь как при пожаре, во многом предопределившем их нынешнюю встречу.

– Мы – не они, ты права, – горячо зашептал он, сжимая её руки в своих широких ладонях. – Мы – Давид и Саломея! И у нас всё будет по-другому, я обещаю тебе. Я так долго ждал этого дня! Я не позволю ничему плохому случиться с нами! Ты – царица моего сердца, слышишь? Ты была ею ещё до полка, до Петербурга!..

Эта сладкая, порывистая речь ударила Саломее в голову, словно грузинское вино десятилетней выдержки. От этого признания, в отличие от других его тирад сегодня, веяло такой искренностью, что она сдалась. Мысленно Саломея обратилась к своему мужу, и ей захотелось расхохотаться. Что… она видела от него, за что так упорно хранила ему верность? Разве он обходился с ней справедливо, разве считался с её чувствами?

Что он вообще сказал ей в их последнюю ссору?

«Кто на вашем месте устоял бы?»

И она не устоит, потому что он сам делал ей подобные намёки. Потому что любая на её месте поступила бы так же. И уже давным-давно!..

Ах, что бы сказали Нино и Тина, если бы узнали? Нет-нет, сёстры ещё слишком незрелы – с ними нельзя таким делиться! С отцом и подавно! А вот Вано… Он бы понял. Он бы обязательно понял!..

И зачем она только… цеплялась столько времени за свои призрачные идеалы? Разве они не теряли всякий смысл, как только сталкивались с реальностью?

На дворе цвёл свежий и поистине весенний апрель, когда Мгелико Зурабович впервые приехал в Сакартвело в сопровождении своего племянника и ханумы. Саломея не сомневалась, что достопочтенный сингнахский муж хотел просить её руки для своего Пето, и с трепетом ожидала того момента, когда старики наконец придут к соглашению. Что касалось молодых, то для них всё предрешила любовь. Ах, ну что может быть естественнее, чем их союз?

– Я думала… ты не придёшь! – с еле заметным укором произнесла Саломея, когда её жених показался в конце цветущего сада, в котором она ждала его довольно давно. Птицы над головами радужно зачирикали, словно тоже обрадовались появлению суженого.

– Прости!.. Я с трудом ускользнул из-под надзора дяди, – улыбаясь, оправдывался Пето, и княжна до глубины души умилилась его смущением. – Ты не представляешь, как долго они спорят! Невыносимо слушать!

– Надеюсь, к добру, – прошептала невеста. – Я не вынесу, если меня выдадут за кого-то, кроме тебя!..

Пето отвёл взор, и Саломея прочитала на его лице стыд и замешательство, что зажгли на её собственных щеках румянец.

– Вы уверены в этом, ваше сиятельство? – переспросил он, подняв на неё глаза. – Мой отец разорился, я живу в доме дяди, не владею собственными средствами…

– О, нет! – замотала головой девушка и приложила пальчик к губам жениха, призвав его к молчанию. – Только ты, Пето!.. Только ты…

В какой-то момент кровь так сильно ударила Саломее в голову, что она решилась на отчаянный шаг – сократила расстояние между ними до минимума и припала к нему влажным поцелуем.

Ах, как странно! Голову ей вскружила не его отдача – этого-то как раз и не случилось, – а её почти полное отсутствие. Молодой человек держался стойко и не позволил себе ни одного лишнего движения или жеста по отношению к ней. Сердце наречённой забилось ещё сильнее. Разве встретишь в их дни юношу, настолько чтившего традиции Кавказа? Он с таким трепетом относился к своей будущей цоли, что не решался целовать её со всей страстностью до свадьбы!..