И, если бы она не предприняла этой отчаянной попытки, он и дальше сдерживал бы себя, сжимая всю волю в кулак. Его стойкость вызывала настоящее уважение!

Помнится, когда он делал ей предложение, то тоже вёл себя сдержанно и почтительно, и сейчас – перед официальным объявлением помолвки – будущие супруги переживали те памятные минуты ещё раз. Да и все их сцены наедине – как сейчас, в саду, или в уединении на балу в Тифлисе, где произошло признание, – были похожи одна на другую. Стену Пето оказалось не так-то легко проломить, но тем сладостнее для Саломеи становилась мысль, что когда-нибудь ей всё-таки удастся это сделать.

Медленно отстранившись, она увидела, как он тепло ей улыбнулся, после чего взял за руки и с нежностью поцеловал их. Княжна почувствовала себя безгранично счастливой.

– Когда я увидел тебя в том салоне в Петербурге, – заговорил он смущённо, когда смог собраться с мыслями, – то подумал, что ты – самая красивая девушка, которую я когда-либо видел…

– Не стоит, – растроганно улыбнулась она, когда увидела, как он краснел и запинался. Наверняка он ещё ни одной девушке не говорил подобных слов!..

Саломея с горечью думала о том, чтó её жениху пришлось пережить под негостеприимной крышей собственного дяди. Вечные упрёки, побои от братьев, скандалы из-за скудного содержания… Неудивительно, что он так отчаянно закрывался ото всех (и даже от неё!) в своём узком маленьком мирке. Пето никогда не знал настоящей, искренней любви, и впечатлительная невеста загоралась от мысли, что именно ей выпала честь показать ему это светлое чувство во всей красе.

Ей самой, конечно же, повезло гораздо больше. Она рано потеряла мать, да и в обществе слыла холодной, высокомерной особой. Но зато Саломея считалась любимицей тётки, с братом Вано сошлась ближе, чем с Тиной и Нино, а отец никогда не скупился ни на один из дочерних капризов, будь то блажь самой Саломеи или какой-либо из её младших сестёр. И теперь, впитав в себя их любовь, княжна мечтала, что разукрасит его мир всеми цветами радуги и станет для него единственной и неповторимой. Ах, как это романтично!..

– Я решил!.. – гордо продолжил Пето, и в его глазах появились смешинки, которые заставили Саломею мечтательно вздохнуть, – что, если я когда-нибудь женюсь, то только на этой девушке.

– И ты почти добился своего…

– Я решил, что мы с тобой станем настоящими друзьями, соратниками, спутниками по жизни!

«И возлюбленными, – стыдливо подумала барышня. – И настоящими возлюбленными!»

Пето перестал для неё существовать, когда Давид стянул с себя сорочку, и она увидела на его спине следы от ожогов, которые он получил, спасая её из огня. В её глазах стояли слёзы.

Они простояли несколько секунд молча, пока она рассматривала его спину и боролась с удушливым комком в горле.

– Я так тебя люблю, – хрипло произнесла Саломея и слабо улыбнулась. – Боже, как же я люблю тебя!

Это откровение вызвало такое счастье на его лице, что она в который раз за ту встречу потеряла дар речи. Сладостные улыбки не сходили с их лиц.

– Давид… – позвала она истомлённо, пока он осыпáл поцелуями её лицо и шею. – Давид! Я всё ещё невинна.

Впечатление, произведённое этим откровением, могло сравниться только с выстрелом, которые измайловец не раз слышал на полях сражений. Оно оглушило его, как будто он стоял у жерла пушки и не успел вовремя отскочить в сторону.

– Что? – вырвался у него сдавленный смешок. – Как? Вы же пять лет…

Саломея поспешно отвела взор. Давида кольнуло в самое сердце, когда её лицо исказила картина жгучей боли, а нижняя губа задрожала. Чтобы не расстраивать её больше, он отбросил все вопросы, взял её лицо в свои ладони и настойчиво вгляделся в манящие зелёные глаза.

– Саломе, посмотри на меня! Посмотри на меня, пожалуйста! – Он облегчённо выдохнул, когда она выполнила его просьбу. – Это же чудесно! Ты – моя, и всегда ею будешь! Этого теперь никто не изменит!

Из её глаз брызнули слёзы. Она рассмеялась, бросилась к Давиду на шею и так сильно обняла, что он не удержался на ногах и рухнул на землю.

***

Шалико приятно удивился, когда, условившись встретиться с ним у знаменитого городского сада, Айк Вазгенович приехал туда на уютном, с откидным верхом ландо, продемонстрировав тем самым определённый уровень хорошего вкуса.

Убрав руки за спину, юный князь непринуждённо улыбнулся городскому приставу, пока его ландо, запряжённое тройкой жгучих арабских скакунов, приближалось по цветущей зелёной аллее.

– Я вижу, Арсен Вазгенович не соврал, порекомендовав мне ваше сопровождение, – пожал протянутую руку Шалико и, как истинный дипломат, принялся осыпáть собеседника комплиментами. – Вы, армяне, обладаете не только деньгами, но и умением их тратить.

– А я смотрю на вас и думаю, – смущённо проговорил Айк Вазгенович, который тоже не лез в карман за словом, – что вы и правда обладаете выдающимися задатками будущего дипломата.

Два новоиспечённых соратника раскусили друг друга, как некрепкие орешки, но очень удовлетворились содержанием, что нашлось внутри самой скорлупы. Айк имел более щегольской, в отличие от Арсена, вид, да и армянский акцент у него проглядывался не такой явный. В чертах братьев угадывалась определённая схожесть: густые чёрные брови, карие, глубоко посаженные глаза и довольно характерный орлиный нос. Разве что очков Айк не носил и одевался богаче, а годков за ним определённо значилось больше, зато он не обладал искромётным остроумием и харизмой, что так сильно выделяли Арсена из толпы. Городской пристав был услужливым и воспитанным государственным мужем, но его младший брат понравился Шалико чуточку больше.

– Прошу вас, не стесняйтесь, ваше сиятельство! – Айк Вазгенович жестом пригласил юного князя садиться в ландо, а сам, громко кряхтя, уселся по левую руку от него. – Вот увидите, прибудем с ветерком! Вартан джан, гнацинк!..31

Кучер Вартан без промедления пустил лошадей трусцой, а Шалико с удовольствием вдохнул тёплый летний воздух, пока они ехали по центральным улицам Ахалкалаки к рабочему кварталу. Там и располагался печально известный завод Мгелико Зурабовича. Их разговор полился весьма непринуждённо, несмотря на большую разницу в возрасте, но младший Циклаури умел производить впечатление на старшее поколение. Старики любили его за эрудированность и хорошие манеры и, будь он юной барышней, наверняка сосватали бы его кому-то из своих молодых родственников.

– И всё же, ваше сиятельство. – Когда Вартан выехал из центра Ахалкалаки и поехал по безлюдным районам, Айк Вазгенович, долго себя сдерживавший, заговорщицки понизил голос. – Как так получилось, что ярые социалисты проникли на тот завод? Ведь бунт подняли именно они. В этом нет никаких сомнений.

– Видимо, они неплохо знали его изнутри, – задумчиво протянул Шалико. – Если честно, то меня не отпускает предчувствие, что…

– Что? – мягко улыбнулся пристав, испытывавший недюжинное уважение к титулованным дворянам. Чем богаче и знатнее казался человек, тем почтительнее он вёл себя с ним. С подчинёнными же он становился довольно резким. – Что вас гложет, ваше сиятельство? Расскажите.

– Неважно, – отмахнулся юноша, тоже неплохо воспитанный. – Просто есть человек, которого я подозреваю, но у меня пока что нет на него улик.

Шалико заслепили глаза солнечные лучи, когда ландо проехало по кварталу, где жил старый еврейский доктор – Матвей Иосифович Крамер. У именитого ахалкалакского медика лечилась вся его семья, и князья Джавашвили в том числе. Помнится, заключение, которое Мгелико Зурабович показывал приставу в деле о том трупе, тоже было подписано его рукой…

– Айк Вазгенович. – Заёрзав на месте от нетерпения, он обернулся к армянину и подозрительно сощурился. – Скажите, пожалуйста, принимали ли марксисты за последнее время какие-либо крупные компании? Где ещё они успели наделать шуму?