– Не знаю, мама не печет, а бабушка с капустой только делает.

– Тогда знакомься, этот – яблочный!

На Флерово опускался воскресный вечер. Ева вдруг спохватилась.

– Ой, мне дома сейчас влетит! Хорошо, если папа пришел. Побегу.

Обернулась и посмотрела сквозь комнату на небо.

– Рома, смотри, там мой балкон! Папа нарисовал вокруг окна сирень! То есть, написал. Он говорит, надо так говорить.

– Да, я знаю, вижу вас иногда.

– А приходи к нам тоже. Я позвоню, когда будет можно. Спасибо, тетя Оля и дядя Максим. Рома, пока!

Ева бежала домой, отмахиваясь от странного чувства, что бежит из дома. «Вот бы мне таких родителей, которые все разрешают. Если бы мама только на них посмотрела, она бы сразу поняла, что так можно. Может, она просто не знает?»

Глава 5

Лонли сандей морнинг

Новая жизнь со старыми дырами

Счастливая суета продолжалась уже несколько дней. Недавнюю прежнюю жизнь не вспоминали, как будто ее и не было. Рита росла не по дням, а по часам, спешила жить. Ей не было еще шести месяцев, а она уже твердо держалась на четвереньках и, медленно раскачиваясь и падая, норовила кубарем передвигаться по комнате. Старшие лепили, рисовали, собирали лего-машинки и лего-домики. Ева старалась не фантазировать о том, что делает сейчас бывший муж. С первых дней засевшие в оборону друзья удивлялись его подозрительному бездействию. Оскорбленный отец не звонил, не ломился в двери, не требовал сообщить телефон. Ева тоже недоумевала: «Надо же, просветлел, что ли? Может, дошло, что переборщил с любовью? Да вряд ли, скорее всего, запасает ядра для пушек и слезами заливается».

Пару раз звонила директор Саниной школы.

– Ева Серафимовна, как вы устроились, как Александра?

– Светлана Сергеевна, мы в порядке. Я завтра начну искать квартиру, у нас интернета нет, будет сложновато, но ничего, найду.

– Вы, пожалуйста, ищите поскорее. Если еще пару недель Саша не появится в новой школе, я буду вынуждена сообщить в инстанции. Простите, такие правила, я бы с радостью…

– Все понимаю, очень постараюсь.

– Кстати, ваш муж не приходил вас искать. Я всех охранников предупредила, но нет. И в милицию, думаю, не обращался, уже бы пришли к нам.

– Поняла. Спасибо вам за все.

– Берегите себя, милая.

Ева нащупала кулон, сжала в кулаке до боли. Но страх не покидал тело. Его концентрация в крови давно обскакала эритроциты. Ева, сколько себя помнила, была соткана из панических конвульсий и пульсирующих мыслей. Любое событие, от упавшего на асфальт сухого листа до вселенского пожара, она умела мгновенно докрутить до трагического финала. Сегалов затаился? Так это просто: приехал домой, прочитал письмо, взял нож и бродит по городу, шантажируя ее друзей и забирая их в заложники. Заложников набрался уже целый подвал. Они там с родителями и детьми, связанные и голодные. С одним из них он сейчас едет в Останкино, чтобы ворваться в новостной эфир и на всю страну пригрозить Еве расправой. Когда кто-то из друзей не выдержит пыток и разговорится, разъяренный мавр найдет Евино убежище и попытается украсть детей. Ева представила перекошенную физиономию Сегалова. Передернуло. И таблетки наверняка окончательно забросил. А без них он звереет и начинает без перерыва есть.

Ядерную реакцию прервало громкое пыхтение Кешки: «Вылезай, говорю!» Карандаши застряли в мешке, что-то внутри мешало их достать. Сын не сдавался, тащил. Поднапрягся, дернул, и из недр синего кита вылетели коробка «Самоцветов» и маленькая фотография в деревянной рамочке.

– Мама, это кто?

– А, это дедушка Серафим.

– Какой дедушка? Здесь дяденька молодой с ребеночком на руках.

– Это мой папа, а это я. Мы на его выставке. Видишь? Картины на стене.

– А, ну ладно.

Кешка быстро потерял интерес и унесся рисовать пиратов. Еве вспомнилась времен института история, когда она ездила во Флерово к матери за теплыми вещами и нашла эту фотографию. Перебирала тогда на полках книги, искала, что бы почитать. Когда-то отец прятал сам от себя бумажные деньги в произведениях классиков. Любимые писатели надежно хранили его сбережения от трат на портвейн и коньячок. Но в трезвом уме Михалыч не мог вспомнить, кого из любимцев выбрал накануне.

– Ева, не помнишь, в последний раз был Бунин?

– Папочка, я не знаю.

– Нет, Бунин пуст. Тургенев? Вот, елки-палки. Ну, не Горький же!

Ева перебрала несколько книг в надежде наткнуться на рубль из прошлого. Вдруг из Искандера вылетела на пол фотография. «Ой, это же мы. Выставка, что ли? Я у папы на руках, мне лет пять. Вот его «Деревья зимой»…

– Мам, это когда было? Ничего не помню.

Мать выглянула из кухни.

– Ты же весь день была с ним, как ты могла забыть? Он так наотмечался тогда. Странно, что в Ленинград вместо Павлика не улетел.

Мама раздраженно исчезла на кухне, прогоняя воспоминания. Продолжила, гремя посудой:

– Он пол-Москвы и весь поселок пригласил тогда на фуршет по случаю.

Вдруг Ева вспомнила запах кожаного ремешка отцовских часов. «Сейчас-сейчас, не сбивайся». Она крепко держала его за руку, а отец все время смотрел на часы – мама опаздывала уже на полчаса. Он ждал ее! «Вот, точно! Мы ее вместе ждали, но мама, судя по всему, решила, что и без нее будет весело». Ева вспомнила его растерянное лицо, потухшие глаза. Рядом топтался дядя Дима Сопигора – папин закадычный друг и потомственный казак. Здоровенный человечище с картины про турецкого султана. У дяди Димы было богатырское телосложение и огромные атаманские усы.

– Пора, Михалыч! – Дядя Дима положил отцу руку на плечо, – Не придет Танюха. Да не расстраивайся, мало ли что, может, потом подтянется. Вон, товарищи уже волнуются.

Отец посмотрел на часы в последний раз, посадил дочь на плечи, и они ускорились, чтобы догнать веселую процессию из творцов разных направлений, поющих что-то про сюртук и музыканта, незнакомых дам в кримпленах, официальных и уже не очень трезвых лиц и случайных прохожих. К ним присоединялись все, кто попадался под руку: цыгане, медведи с баянами, девицы, мужики с лавочек.

Фуршет не вспоминался, как ни старалась. Но можно было не сомневаться, отец праздновал с полной самоотдачей. Тосты и оды прекрасным дамам, декламация стихов всех поэтов вперемешку, баян, пение и море вина!

Вот ночь после фуршета было не забыть. Папа, окруженный облаком любящих, нелюбящих и сочувствующих лиц и конкурентов по цеху, перецеловав по очереди десяток миловидных смеющихся дам, покинул пределы ресторана и качнулся в сторону дома. Ева семенила за отцом, крепко держа его за руку. Дядя Дима верным стражем шагал чуть позади. С ним Еве было спокойнее. Стояла глубокая ночь, дом все не показывался. Вскоре дядя Дима нес друга уже практически на себе и опустил его на лавку у подъезда, чтобы покурить. Вдруг отец встрепенулся и запел с сигаретой во рту какое-то сложное иностранное произведение. Сначала негромко, потом все громче и патетичнее.

– Щи кейм ту ми он моорнинг, ван лонли сандей морнинг, – затянул Михалыч.

– Юрайхип, вещь! – обрадовался дядя Дима, – Зер ай воз он иджулай морнин лукин фор лав! – задушевно подхватил он неожиданно другую песню.

– Заткнитесь, товарищи, завтра на работу с утра! – проснулся третий этаж.

– Энд дистракшин лей ираунд ми, фром ифайт ай кудынт вин! – завывал Михалыч.

– Три часа ночи, сдурели совсем? – поддержал пятый.

– Ай би лукин фор ю, понимаешь, ла-ла-ла-лалала-лалалааа! – напевал дядя Дима и аккуратно стал вливать в британские холодные туманы малороссийское тепло. – Ничь яка мисячна, зоряна ясная! – Изрек атаман, не меняя мелодии. Папа тем временем приступил ко второму куплету.

– Да бесполезно, Вась, они же пьяные в хлам. Надо милицию вызывать.

– А я их щас! – третий этаж замолк, и вдруг прямо около дяди Димы приземлилась струя воды.

– Видно, хоч голки збирааай! – сосредоточенно двигался дальше по содержанию Сопигора. Михалыч тем временем дотягивал второй куплет и стал позевывать между словами. Потом утих. Дядя Дима подошел к романтическому месту произведения.