Д как-то «случайно» забыл на столе фотографию. К сюжету на ней мой детский мозг никак не был подготовлен и впал в ступор. Колин, дорогой, не знаю, как ты, а я была уверена, что дети рождаются от поцелуев родителей при каких-то специальных условиях. В те времена информационное поле было крошечным, с игольное ушко. Все, что происходило во взаимодействии знакомых мне взрослых, всегда было невинно: разговоры, скандалы, споры, обсуждения меню на ужин и фильмов, отчитывание детей. Я догадывалась, что, оставшись наедине, родители мои и чужие могут и обниматься в темноте и даже, господи Иисусе, целоваться. Но увиденное простиралось очень далеко за пределы того, что я могла себе представить. Память все чаще стала изменять Джузеппе, фотографии забывались разные и не только на столе. Я ничего ему не говорила, а он не спрашивал. Но его яд все крепче смешивался с моей кровью.

Все, милый. Об остальном, думаю, ты и сам догадываешься. Этим он не ограничился: постепенно перешел к обсуждению моих впечатлений. А потом я стала все чаще замечать хищный огонек в его глазах. К счастью, в своих стремлениях ко мне Джузеппе не дошел до абсолютных глубин. Но и того, что он делал в моем присутствии, вполне было достаточно, чтобы я возненавидела все, что связано со взрослой жизнью, отношениями, домом и родителями, моим собственным телом и моим внутренним сломанным Я. Так себе мизансцена, скажи?

Это ужасно!.. В какой-то момент я поняла, что мне интересно… И тогда наивный восторженный ребенок, семилетняя девочка Ева, все еще верящая в Деда Мороза, которая, когда вырастет, могла бы стать заводчицей единорогов, изобретательницей исцеляющей сладкой ваты, принцессой в белоснежном замке, куда много лет стремится принц, полный одних только достоинств, или отважной путешественницей и борцом за свободу аляскинских индейцев, умерла.

Засим прощаюсь. Не анализируй долго. Тебе, в конце концов, надо к съемкам готовиться. И Ливия вряд ли одобрит твое рассеянное состояние. Всего лишь хотела объяснить тебе, что я тот еще боец. Но ничего. Видишь, жива-здорова. Тебе теперь не противно со мной дружить?.. Я с тех пор стыжусь себя. Своего тела. Надеюсь на твою мудрость, мистер Дарси. Ибо без тебя в нашем доме исчезнет Идеальный Мужчина, поддержка и опора, пример для моих детей, особенно для Кешки. В конце концов, если б не мое дурацкое детство, чесала бы я брюшки единорогам со своим идеальным принцем и сдыхала от скуки. А так, вон – энциклопедия приключений.

Ну все, нежно обнимаю. До завтра, старина, бывай!

Глава 12

Письмо

И больше никогда

Еве исполнилось одиннадцать. Мир не рухнул, реки не потекли вспять, планеты не сошли с орбит. Только ее жизнь перевернулась с ног на голову, просто никто об этом не догадывался. Совсем не родительский интерес отчима планомерно отравлял ей жизнь. К счастью, ему не хватало смелости пойти до конца. Но жить в постоянном страхе, что однажды он совсем сбрендит, тоже было невыносимо. Хотя даже к таким обстоятельствам, оказывается, можно было привыкнуть. Ева выработала с годами специальную систему поведения и мер предосторожности, которые позволяли ей не попасться ему в руки, когда матери не было дома.

Ева не помнила, как исчез отец. Дома о нем не говорили. Мать умолкала, как только Ева о нем вспоминала или спрашивала, где папа живет. Как будто его и не было. Отцовская комната снова стала гостиной. Мама устроила в ней склад прочитанных книг, потому что гости все равно к ним не приходили, а с единственной подругой мать всегда уединялась в своей комнате.

Бывали, правда, еще праздники – Джузеппе особенно любил седьмое ноября. Приходили его друзья-спортсмены, мама накрывала среди книжных сталагмитов длинный стол. Джузеппе готовил горы салатов: они высились в хрустальных салатницах, олицетворяя достаток. Посуду, как и большинство предметов в доме, он называл инвентарем. Гости чокались, выпивали и закусывали, потом пели. Отчим всегда вспоминал былые спортивные подвиги, вновь и вновь рассказывал о своих кубках и первых местах в каких-то там забегах и марафонах. Его друзья добавляли в эту копилку свои заплывы и лыжни, несправедливых судей и завистливых коллег по сборным. На Джузеппиной мускулистой шее даже дома часто висел свисток на красном шнурке. Свистом во время застолий очень удобно было регламентировать время выступающих или объявлять перемену блюд. Мать сидела с непробиваемым выражением лица и старалась соответствовать. Молча. Ева закрывалась у себя в комнате или уходила гулять с Ромой. Наблюдать за этими странными праздниками и за бедной матерью было невыносимо. К тому же Д не упускал возможности подмигнуть Еве или дотронуться до нее, как бы невзначай.

Хуже всего, что у Д была шашка. Настоящая, доставшаяся по наследству от прадеда. Хранилась она в серванте вместе с коробкой документов, аптечкой и виниловыми пластинками, как будто тоже была предметом первой необходимости в доме. Во время застолий, на пике гусарского мировосприятия после нескольких рюмок самогона, он часто вынимал шашку из серванта и с патетическим выражением лица рубил табуретку, на которой только что сидел. Гости аплодировали, кричали: «вот это мужик!» или «знай наших!». Вероятно, он и сам себе в эти моменты казался невероятным героем. Но выглядело это настолько безумно, что дома эти эпизоды никогда потом не обсуждались. А Еве было очень страшно.

Два раза в неделю она продолжала ходить в художку. Занятия вел папин друг Павел Семеныч. Мастерская отца тоже досталась ему. Ева никогда туда не заглядывала. Студия была единственным, что напоминало об отце, к тому же на стенах висели его картины. Глядя на отцовские сирени и мечети Самарканда, Ева представляла, как она вырастет и поедет к бабушке Фиме, чтобы узнать, где живет отец. Потом они встретятся и не расстанутся никогда. Эта мысль согревала ее и в холод, и в плохое настроение, и в минуты отчаяния.

На зимних каникулах неожиданно прислала телеграмму и приехала бабушка Нюра. Ева была в восторге! Нюра пахла пирогами, сушеными яблоками, старым домом на Волге и нежностью. Раскладушку ей поставили в Евиной комнате. Бабушка и внучка болтали целыми днями и ночами. Нюра, как радио, вещала без остановки. Вспоминала детство, ледяные горки, прятки и салки, которые почти всегда были под запретом: пока ровесники беззаботно гуляли, Нюра с сестрами вязала чулки и носки, пряла пряжу, давила из конопли масло, вялила большими подносами фрукты на крыше, доила коров и сбивала сливки. У них дома с пятилетнего возраста дети считались уже взрослыми и обязанными помогать матери. Но никто не жаловался: хозяйство было большое, отец погиб на гражданской войне, мать одна ни за что бы не справилась. Ева слушала эти воспоминания как сказки, и так ей было уютно!

– Вот Евушка, так и выжили.

– Бабуль, а твой папа какой был?

– Хм. Красивый. Усищи вот такие! Высокий, выше меня. На гармони играл, пел лучше всех в деревне.

– А я стала забывать, какой у меня папка был.

– Почему был? Отец – он на всю жизнь дается.

– Кем дается?

– Как кем? Отцом нашим Небесным. Чтобы успевать обо всех заботиться, он каждому дает себя, только маленького, из плоти и крови. И ведет за ручку, всю жизнь не отпускает. А иногда и на руках несет, когда идти не можем.

– А почему же он меня бросил? Знаю, потому что я плохая. И папа бросил. Значит, не обо всех заботится? Значит, я ему не нужна?

– Не выдумывай, ты очень хорошая. И разве бросил? Наверно, пишет тебе? Вон алименты исправно присылает, мама говорила.

– Не знаю про алименты. Зачем они мне? Если бы хоть одно письмо прислал… если бы приезжал, рисовал со мной, к себе забирал на лето…

Ева осеклась. Нюра подсела на кровать и обняла внучку. Ева уткнулась ей в плечо и заплакала.

– Всякое бывает, моя хорошая. Мы не знаем, почему он так поступает. Ну уж не потому, что забыл. Ты жди. Все прояснится. А может, и сам он к тебе приедет. Ты у мамы спрашивала?