Он смотрит в хрустальный шар и так все узнает. А на детей ему просто так взглянуть достаточно. Вот про Рика он сразу все поймет. Даже про булочку, что он вчера взял на кухне. Так вкусно пахла… А зачем Кочерге три, когда у других ни одной? Рик бы и сам признался, когда честно говоришь, это не воровство, но попечительница сразу принялась визжать, слово не вставишь. А если хронист тоже начнет ругаться?

Рик на всякий случай спрятался за креслом, в котором развалился бургомистр. Ну его! Лучше сначала присмотреться.

– Ага, хеск Къоль! Наконец-то соизволили.

Рик решился выглянуть из своего укрытия. На пороге стоял совсем молодой парень. Длинный, худой и встрепанный, светлая челка по глазам.

А хронист где? Умудренный, белобородый и с хрустальным шаром? Что, эту каланчу пожарную и предстоит слушаться и называть учителем? Да в приюте народ в разы серьезней! А этот чистенький, ухоженный – явно домашний, мамина радость.

Не-ет, посмотрим, какая от хрониста может быть польза, вдруг и вправду научит чему-нибудь дельному, а слушаться его – шиш, маленький еще, чтоб командовать. А драться повадится, так убежать можно.

Рик думал, что бургомистр начнет расхваливать его, в точности повторяя слова Кочерги. Во всяком случае, так всегда бывало, когда сиротинушку приводили к новым хозяевам. Но толстяк бросил несколько непонятных фраз и был таков. Разбирайтесь, мол, сами.

Патлатый дылда вытащил из-за стола обычный – не чета роскошному креслу! – стул и, развернув его, уселся задом наперед, положив руки на спинку. На безымянном пальце тонкое золотое кольцо. Женатый, что ли? Когда успел? И зачем?

– Ну, Рик…

– Я Хрёдерик! – вот так сразу себя обозначить.

– Хорошо. Что теперь с тобой делать?

– Не знаю.

Ну, паря, ты и вопросы задаешь! Тебя назначили главным, ты и думай. А я просто постараюсь извлечь из ситуации как можно больше пользы.

– А мы обедать будем?

Когда я был в возрасте Рика, Оле Сван здорово портил мне жизнь разнообразными кормежками. Родная сестра так не заботилась о насыщении юного растущего организма, как Хельгин, тогда еще безнадежный, воздыхатель. Хорошим аппетитом я никогда не отличался, но беспощадный капитан, заявив, что яблоко и пряник – это не обед, каждый день таскал меня в трактир «Три петуха». От бесконечных мисок с наваристой похлебкой меня избавила бурная истерика (единственная, которой Оле и Хельга были свидетелями), а от прочих изысков городской кухни – состоявшийся через пару лет серьезный разговор и заступничество Гудрун (прежде, правда, пришлось дать нашей домоправительнице, она же нянька, она же кухарка, торжественную клятву кушать дома). Но сейчас дите само рвется подкрепиться. Ну ладно.

Куда идти? Домой не хочется. У Гудрун, конечно, в любое время суток найдется, чем накормить оголодавших «детей», но быстро мы не уйдем. Добрая женщина три часа будет выяснять, откуда Рик взялся, как ему живется в приюте, как получилось так, что он вообще там оказался, а потом столько же ахать и вздыхать, жалея сиротинушку. Мы с Гердой ходим в булочную Торы Хольм, но вроде как одним барком с плюшками и даже с пирожными детей кормить нельзя. Остается все тот же трактир «Три петуха».

Плохо то, что мне там тоже придется что-нибудь есть. А настроения никакого. Но надо. Ведь даже если весь стол перед Риком будет уставлен харчами, а я стану сидеть с одной кружкой пива, точно прослыву скупердяем. Ладно, кур почтенный Эмиль Кёккен жарит совсем недурственно.

– Вкусно, – одобрил Рик, разделавшись с двумя куриными котлетами. – Только дорого. На базаре целая тушка столько стоит, сколько с тебя этот пройдоха за вот такой кусочек содрал.

– Тут же еще грибы, специи, масло.

– Грибы трактирщик сам разводит, – перегнувшись ко мне через стол, доверительно зашептал приютский сирота. – Я оранжерею тут заметил, стекла блестят. А масло на сковороде наверняка целый день не меняет. Из курицы жир вытапливается, ничего не подгорает. Потом на нем же хлеб обжаривают. У нас в приюте все время так делают, чтобы запах с кухни был, а мяса поменьше уходило. Кочерга… хесса Килль говорит, что простота и умеренность в пище – во благо. Только сама ох и трескает! А сюда ты больше не ходи – дорого. Я потом тебя научу, где на базаре поесть можно.

– Приветствую достойных хессе.

Возле нашего стола стояла Хельга.

Кто видел мою сестру, уже не забудет. Высокая, худощавая, с осанкой воистину королевской. Светлые блестящие волосы заплетены в роскошную косу, свернутую на затылке «розой». Тонкое белое лицо было бы красивым, если б не пристальный холодный взгляд прозрачных глаз. Форменный плащ Палаты Истины, значок с серебряным следом росомахи у ворота, темное строгое платье, шпага у бедра. Хельгу Къоль, главного прознатчика Гехта, можно или отчаянно, до дрожи в коленях, бояться, или столь же неистово любить.

Сестра дождалась, пока я встану и отодвину для нее стул, хотя дома, да и на службе, она, наплевав на этикет, всегда справляется с мебелью самостоятельно, может даже, если руки заняты, выдвинуть ногой. Но здесь люди смотрят, а Хельга благородная дама. И это надо дать понять.

– Хельга, это Рик.

– Я Хрёдерик! – осмелился вякнуть оробевший шкет чуть ли не из-под стола.

– Хрёдерик, Славой Могучий. Похоже. Хельга Къоль, главный прознатчик.

– И моя сестра.

– И откуда же Хрёдерик взялся?

– С этого дня он мой ученик.

– Ученик. – Идеальные ногти Хельги побарабанили по столу. – Значит, хессир Тюккерт все же добился своего, город без хрониста не останется. Но вся Замковая улица убеждена, что к нам из Къольхейма приехал то ли очередной родственник, то ли член клана. Хесса Кёб звонит по всем углам, что это мой ребенок, покинутый во младенчестве. – Сестра придирчиво оглядела оцепеневшего Рика, будто пытаясь найти хоть какое-то сходство с тринадцатилетней Раннвейг, своей дочерью от первого брака. – Ларс, ты бы обозначил статус своего ученика, чтобы слухи и домыслы сильно не разрастались.

Прикинув так и эдак, я снял с шеи хрустальную чернильницу-дракончика и протянул ее Рику.

– Надень пока что.

– А это что? – подозрительно спросил шкет.

– Знак. По нему узнают хрониста. Потом сделаем тебе такую же свою.

– Слова скажи, хоть парочку, – вздохнула Хельга.

– Я, Ларс Къоль, хронист города Гехта, нашел ученика и преемника.

– А драться не будешь? – подозрительно спросил приютский сирота.

– Нет.

– Правда?

– Хронисты не лгут.

– Идет! – расплылся в щербатой улыбке Рик. И, цапнув одной рукой чернильницу, вторую протянул мне. Пришлось пожать.

– Здорово! – восхитился шкет, разглядывая маленькое изображение Магта Изначального. – Хрустальная? А если в нее посмотреть, что увидишь?

– Чернила.

Остаток дня прошел спокойно. Вспомнив, чему меня учил Торгрим Тильд, я рассказал Рику об обязанностях хрониста, а потом разрешил полистать летописи прежних времен. Хотел отпустить мелкого задолго до окончания присутственного времени, но тот заявил, что города не знает и дорогу до приюта сам не найдет. На вопрос, как же в таком случае добрался до ратуши, ответил, что его привез в санях хессир бургомистр. Можно было б и проводить дите, но я должен был встретить Герду из оранжереи. Хотя в это зеленейшее учреждение все приходят, когда захотят, и так же его покидают, моей радости совесть не позволяет злоупотреблять чрезмерной добротой хеска Брума: припозднившись с утра, она хотела хотя бы оставшиеся положенные часы отбыть честно.

Герда всегда знает, когда я приду, даже если являюсь раньше срока или, наоборот, задерживаюсь. Говорит, что просто чувствует. Никогда сразу на порог не выйдет. Это дома, едва прикрыв за собой дверь, я попадаю в теплые родные объятия. Тут же надо постоять хоть пять минут, щурясь на фонари, делая вид, что меня безмерно интересует нечто, находящееся напротив оранжереи. Дождаться, пока сзади зазвучат быстрые шаги, и мягкие ладошки закроют мне глаза, и сердце замрет от счастья и нежности, а потом быстро обернуться и обнять любимую. Это может казаться несерьезным, ребяческим, но так важно для нас с Гердой.