— А вот Сэнди скорее умрет, чем позволит кэбу задержаться больше чем на двадцать минут, — пробормотала Флорри, прожевывая шоколад, который она засунула в рот как только за ними затворились двери холла. Грэйси кисло напомнила ей, что Маку есть на что жить, кроме как на свое жалованье; у него было кое-какое состояние. Флорри и сама это прекрасно знала; этим-то он ей и нравился.
Экипаж быстро отвез Мака, Вин и Эйлин на Паддингтонский вокзал, и поезд в мгновение ока увез их из города. Пока что Мак следовал тем же маршрутом, что и Сэнди, впрочем, при гораздо меньших затратах сил. Все, кто хотел провести день на природе, устремлялись в Букингем, в Тенистый Бук, потому что не было места, куда было бы легче добраться. Они сошли с поезда в Хай Винкомб[13] и направились к гостинице «Белый олень». Там Вин оставила Эйлин передохнуть, отдав ее на попечение улыбающейся служанке, а сами они с Маком отправились побродить по лесу, пока готовится заказанный завтрак. Мак обращался с ней подчеркнуто почтительно; он лишь слегка коснулся ее руки, помогая выбраться из зарослей ежевики. Потом в обеденном зале «Белого оленя» Вин уселась на темно-красном плюшевом диване и развернула прохладную сверкающую салфетку. Оглянувшись кругом, она увидела, что на соседних столах в мельхиоровых вазах стоят заурядные подсолнухи и маргаритки, а потом ее ликующий взгляд упал на собственный стол, где в хрустальной вазе стояли чайные розы — настоящие Gloire de Dijon! Сам метрдотель, предоставив своим подручным подавать менее важным посетителям бараньи котлеты из дежурного меню, поставил перед Маком вазу еще больших размеров, из которой устремлялись вверх хрустящие бело-зеленые листья латука; и когда, с церемониальной торжественностью, метрдотель принялся размешивать соус в салатнице, поддетые ложкой из слоновой кости наверх выплыли кружки нарезанных помидоров и ломтики сваренных вкрутую яиц. Как раз в тот момент, когда перед Маком, в ожидании его одобрения, был поставлен жареный цыпленок, вращающиеся двери в глубине зала отворились и по-прежнему улыбающаяся служанка передала Эйлин в руки улыбающегося официанта, который провел ее через зал к матери. Посетители оторвались от своих тарелок и взглянули на интересное трио, и в каждом взгляде Вин видела, что очарование ребенка придает прелести и ей самой. Когда же она посмотрела на Мака, то была едва ли не подавлена обожанием, светящимся в его глазах. Она спросила себя, смотрел ли на нее когда-нибудь подобным образом Уолтер, забыв о том, что Уолтеру не было нужды вымаливать любовь, в которой ему никогда не отказывали.
Когда стол убрали перед тем, как подать десерт, Мак положил на стол сжатую ладонь, а потом, приподняв ее, резким движением большого и указательного пальцев извлек на свет Божий спрятанный там предмет. Золотое колечко, ярко вспыхнув, завертелось по скатерти и легло перед изумленной девочкой. Она схватила его своей пухленькой ручкой, но тут же выронила, когда оно укололо ей палец. «Не бойся, — сказал Мак, — оно тебя не укусит». Но Эйлин действительно напугалась, и ее невозможно было убедить взять кольцо снова. Мак попытался еще раз закрутить кольцо, но на этот раз он был не так ловок, и оно скатилось со стола. На помощь поспешила официантка; она наклонилась, едва не задев юбки Вин, и поднялась с кольцом в руках. Вид у нее был такой, словно она не знает, кому — даме или ее спутнику — вручить кольцо.
— Правда ведь оно милое? — спросил Мак.
— Очень милое, сэр, — сказала девушка. — Я бы даже сказала, чудесное.
Вид ее бледных десен и неровных бесцветных зубов, которые она столь бесхитростно выставила на обозрение, смутил Вин, и она отвернулась, но Мак не мигая смотрел в желтовато-болезненное, покрытое пятнами лицо девушки.
— Возьмите его себе, — добродушно сказал он, — здесь оно никому не нужно. — Он слегка кивнул в сторону Вин, которая в этот момент была занята тем, что поправляла салфетку под кудряшками на шее Эйлин.
— О, сэр! — хихикнула девушка. Она непроизвольно сжала кольцо, но уже в следующее мгновение положила его на скатерть подальше от края стола и поспешила прочь при приближении бдительного метрдотеля.
Мак подобрал кольцо не глядя и положил в карман пиджака.
На обратном пути Мак нашел пустое купе первого класса, и Эйлин скоро заснула на руках у матери. На какое-то мгновение у Вин мелькнула мысль, что, как ни влюблен был в нее Сэнди, никогда этот человечек не взял бы билеты в первый класс, даже ради того, чтобы остаться с ней наедине; но она отогнала эту мысль как недостойную. Мак, какое-то время молча смотревший на нее, вдруг резко встал и опустил окно, чтобы покурить в щель. Сделав пару затяжек, он выбросил сигарету и со сдавленным вздохом сел рядом с Вин, притянул ее к себе и стал целовать через голову спящей девочки. Она уже успела забыть вкус чужих губ на своих губах. Каким благоухающим было дыхание Мака! Что он шептал? «Виннифред! Виннифред! Виннифред!» — все снова и снова. Он первым отстранился от нее, но лишь затем, чтобы взять спящего ребенка и переложить на противоположное сиденье. Затем он вновь придвинулся к Вин, уверенный в себе, словно судебный пристав, которого не могут не впустить в дом. Но миг очарования уже был позади. Дыхание Мака было таким же, как дыхание любого пообедавшего мужчины, и пламя его губ больше не вызывало дрожи у Вин. И все же она чувствовала себя, словно связанная обещанием. На мгновение она дала ему ощутить свое ответное чувство; пойти на попятную было бы теперь просто жестоко.
Поезд въехал в туннель, и все кругом наполнилось беспорядочным гулом. Когда он выбрался на свет, рев внутри и снаружи внезапно прекратился. Мак встал и спотыкаясь подошел к окну, приглаживая волосы и вытирая лицо платком. Потом, найдя опору в раскачивающемся вагоне, он вновь полез в карман пиджака. Эйлин уже опять была на коленях у матери и сонно мигала. Мак наклонился и разжал ее ладонь.
— Дай это мамочке, — сказал он, сжимая пальцы девочки вокруг кольца. Вин взяла его сама и принялась разглядывать бриллиант в изящной оправе. — Скажи мамочке, чтобы она его надела.
— Надень его, мамочка, — послушно пропищала она.
Никто из взрослых не улыбнулся. Вин стала натягивать кольцо на палец, не переставая смотреть печальным взором на пролетавшие мимо телеграфные столбы. Но Мак разразился торжествующим кличем, который донесся до низкого потолка купе, словно рык льва в клетке, и до слез напугал Эйлин. Рыдания и взрывы восторга, слова утешения и торопливое завязывание тесемок чепчика сопровождали их, когда поезд въезжал в гулкую пещеру вокзала.
Кольцо привело в восхищение Грэйси и Флорри, и они с трудом оторвались от него, чтобы дать Эйлин поужинать. Но настроение Вин было самым мрачным. Она грозилась отослать кольцо назад, если ее сестры скажут еще хоть слово по этому поводу, и в самом деле сорвала его с пальца и бросила в угол. Флорри кинулась за ним с криками ужаса; она попыталась надеть его на собственный палец, но не смогла продвинуть дальше второй фаланги. Грэйси выхватила у нее кольцо и вручила Вин, а та положила его в свою сумочку.
На следующий день сестры нашли Вин в слезах.
— Это убьет Сэнди, — рыдала она, — он никогда, никогда этого не перенесет.
Грэйси в ответ стала насвистывать мелодию детской песенки «Тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота».
Этим утром Грэйси и Флорри рано ушли в свою комнату. Когда воцарившееся в доме молчание было нарушено звоном дверного колокольчика, они вцепились друг в друга, пытаясь сквозь его ослабевающий звук различить легкие шаги Вин по лестнице. Пять минут спустя, услышав глухой звук закрывающейся входной двери, они поняли, что Джон Харт получил отставку.
— Хоть бы пригласила бедного малого в комнаты, — сказала Флорри.
— Она совершенно права, — отрезала Грэйси. — В таких делах чем меньше слов, тем быстрее конец.
На следующий день прибыл Мак с бутылкой шампанского и букетом роз. Грэйси и Флорри были готовы принять его с восторгом, не будь только Вин такой серьезной и отстраненной; они чувствовали, что им не пристало казаться счастливее, чем сама нареченная. Поэтому в первых же приветственных словах ощущался какой-то похоронный мотив, и старшие сестры с радостью поспешли за бокалами и вазой для цветов. Когда Флорри вернулась с розами, влюбленные сидели у камина по разные стороны прикаминного коврика и оба курили.
