— Моя мама не верит в школы, — объясняла Эйлин, — а мой отец умер, когда мне было всего шесть лет. Отцовская родня совсем другая. Они всегда уговаривали маму отдать меня в колледж.

— Ваша социалистка тетя… — пробормотал он.

— А вы ходите в русский клуб на Шарлотт-стрит? — вдруг спросила Эйлин. — У моего дяди, доктора Мосса, там масса пациентов. Возможно, вы его знаете.

Лицо мистера Белкина посветлело.

— Конечно, я слышал о докторе Моссе. Он спас моего товарища, когда все другие врачи хотели оперировать ему опухоль мозга. Доктор Мосс сказал, что вылечит его без операции, и вылечил.

— По части диагноза дяде Солу нет равных, — с удовольствием сказала Эйлин.

— И он лечил еще одного моего друга от сифилиса. Он первым из врачей в Лондоне стал применять сальварсин.

Эйлин никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь сознался в дружбе с человеком, страдающим венерической болезнью. Ведь совершенно очевидно, что сифилисом болеют люди совсем другого круга.

— Мой дядя был в молодости анархистом, — сказала она. — Теперь он просто социалист. Хотела бы я знать, в чем разница.

— Хотите, я объясню вам?

— Не сейчас! — быстро сказала она. — Давайте выпьем чаю!

Улыбаясь, мистер Белкин стал высыпать миндальное печенье из пакета на металлическое блюдце.

— Любимые бисквиты моей сестры, — сказала Эйлин, наблюдая за его руками.

— А какие ваши любимые?

— Мне нравятся те, которыми вы меня угощали в прошлый раз. Помните, бисквиты Гарибальди? Их еще называют «с мушиной начинкой».

— Я их купил из-за имени, но раз вы говорите «с мушиной начинкой», я никогда к ним больше не притронусь.

— Ах, как вы чувствительны! А имбирные орешки (ginger nuts) вы знаете? Вот они и есть мои любимые.

На свет появилась маленькая записная книжка и серебряный карандаш мистера Белкина.

— Скажите по буквам, пожалуйста!

— G-i-n-g-e-r… — Поглядев через его плечо, она увидела, как он пишет тесным косым почерком «Jinjer nutts».

На лестнице послышались громкие шаги.

— Клянусь, это Беатрис, — сказала Эйлин. — Вы никогда не запираете дверь?

— Запираю, когда я один, но когда со мною юная леди… — Он положил ей на плечо руку, полную, теплую и твердую, и улыбнулся очень по-доброму.

Словно молния, вырвавшаяся откуда-то из самых ее глубин, пронзило Эйлин это прикосновение.

— Что? — хрипло спросил он, хотя Эйлин не сказала ни слова.

Властный стук в дверь дал мистеру Белкину время лишь на то, чтобы убрать руку. Беатрис не вошла в комнату — она вторглась в нее.

— А вы знаете, что строго запрещено не давать людям спать ночью стуком машинки? — пролаяла она.

Эйлин устрашило свирепое выражение ее лица, но мистер Белкин был непроницаем.

— Полагаю, она не может стучать, когда на ней надета крышка, — сказал он, взглянув на закрытую машинку.

— Про машинку говорят it, — резко ответила Беатрис. — В английском языке неодушевленные предметы среднего рода. — Но она все же присела, когда мистер Белкин придвинул ей стул.

— Вечно я забываю. Но почему же про sheep говорят «она»?

— Потому что sheep одушевленные — они едят траву и рожают ягнят, — объяснила Эйлин.

— Я имел в виду те sheep, которые на море, а не ship^[35] которые едят траву и рожают ягнят.

— Низ обозначен верхом, чтобы избежать путаницы, — произнесла Беатрис.

Мистер Белкин покраснел, но рассмеялся вместе с девушками.

Было выпито порядочно чаю, и печенье съедено до последней крошки, но разговор не клеился. Шумно зевая, Беатрис сняла очки и протерла их сложенным платком.

— Простите, — фальшиво вздохнула она сквозь очередной зевок во весь рот. — Пойдем, Эйлин. Я провожу тебя до угла.

Мистер Белкин направился с девушками к входной двери, но Беатрис не дала ему возможности продолжить путь, попросту захлопнув дверь прямо перед его носом.

— Почему ты так груба с ним? — спросила Эйлин.

— Меня это забавляет. Мне всегда хочется вывести его из себя.

— Думаю, у тебя не получится.

— Ты в него влюблена?

— Безумно, — сказала Эйлин. — Я хочу сказать, он кажется мне ужасно милым. А ты?

— Я думаю, что вполне могла бы.

У Эйлин был определенный день, когда она обедала в родительском доме, но теперь ей хотелось нарушить принятый порядок, так она рвалась рассказать матери о своем новом друге. Не успела она позвонить в звонок, как дверь распахнулась и на пороге возникла ее сестра Дорис в розовом плаще на мягкой шерстяной подкладке; поверх темных волос она накинула пестро-полосатую шаль.

— Мама дома? — нетерпеливо спросила Эйлин, и Дорис махнула фланелевой сумкой для ботинок в сторону столовой в конце коридора и уже собралась спуститься по ступенькам на мостовую. Эйлин осмотрела ее: «На тебе моя шаль!» Дорис начала с видимым усилием дергать за концы шали, не пытаясь при этом, как заметила Эйлин, развязать ее на самом деле. «Возьми себе эту дрянь!» — воскликнула она, продолжая мять в руках шаль, но поспешно засунула ее концы под плащ, когда Эйлин с нетерпеливым жестом вошла в дом.

Мать сидела в кресле в черном халате и вельветовых тапочках и читала роман из библиотеки Мьюди^[36]. Эйлин с ревнивым чувством отметила, что стол накрыт на троих. Вин взглянула на нее, улыбнулась, прочла еще несколько строк, но положила книжку текстом вниз, когда Эйлин наклонилась поцеловать ее. Обе они притихли при звуке двери, открываемой ключом, а потом аккуратно закрытой. После короткой паузы в коридоре послышались неровные шаги и другая дверь открылась и закрылась все с той же неторопливой аккуратностью.

— Я уже забыла, что он хромает, — сказала Эйлин. — Он просто-таки ковыляет.

— Каждый день спешит в метро и всегда несет этот тяжелый чемоданчик в одной и той же руке, — безучастно сказала Вин.

Эйлин снова взглянула на стол.

— Кого вы ждете?

— Сегодня день Грэйси, — ответила Вин, повысив голос, так как в этот момент в прихожей раздался звонок. — Я уж было надеялась, что она не придет. Сэнди раздражается, когда у нас к обеду больше одного человека.

— Я уйду! — воскликнула Эйлин.

— Уйдешь? — отозвалась тетя Грэйс, входя в комнату. — Как раз когда я пришла?

— Теперь ты не можешь уйти, — нервно сказала миссис Харт. — Сэнди видел твои вещи в прихожей.

— У меня нет никаких вещей. Я пришла налегке.

Тетя Грэйс была шокирована.

— Выйди я без пальто, я бы чувствовала себя служанкой, пробирающейся по черной лестнице.

— Я всегда ей говорю, — с раздражением произнесла Вин. — Конечно, ты можешь остаться, Эйлин, раз уж пришла. Просто Сэнди любит знать заранее, когда люди приходят к обеду. Ты же знаешь, карточки на мясо и все такое.

— Ты говорила, чтобы я не делала фетиш из приходов по средам.

— Я всегда рада видеть тебя, дорогая. Ты знаешь.

Открылась дверь, и в комнату, хромая, вошел маленький человек в сером костюме.

— А! — воскликнул он вовсе не дружелюбно. — Грэйс! Эйлин! Целое семейное сборище. — Он подставил колючую лиловую щеку Эйлин для поцелуя и наклонился вперед, выставив локоть, чтобы подать Грэйс иссохшую ладонь. Затем он прикоснулся губами к скуле жены, и все заняли места за столом. Эйлин повернулась на стуле и залезла в средний ящик буфета, где нащупала нож, вилку и салфетку, вдетую в костяное колечко. Мятая салфетка, казалось, была единственным предметом в доме, который обрадовался ей. Тетя Грэйс долго с сомнением изучала свою салфетку, прежде чем извлечь ее из целлулоидного колечка. Вин быстро вытащила свою из резного черепахового кольца, а Сэнди, священнодействуя, вынул салфетку из серебряного чеканенного кольца, взял трепещущий квадрат за два угла и расправил его на коленях. Старая служанка вошла с блюдом, где поверх картофельного пюре лежали пять котлет, и поставила его перед хозяином. Сэнди разделил лишнюю котлету на четыре крошечные порции и стал раскладывать еду точно выверенными движениями.