— Ну да, он часто приезжал. И все бегом, все бегом. То дрова привезет им, то уголь…
— Ох, и как же теперь его мама? Бедная, бедная…
— Помогать-то ей и другие помогут…
— Помогут, только ведь без Володи уже не то. Володя — он и был Володя… Когда, говоришь, умер?..
— Когда, говоришь, умер? — повторяет вопрос старуха, но ответ расслышать не успевает, потому что снова вмешивается средняя Сырбоайка:
— Ох, мама, сколько раз вам говорить!.. И тише, ради бога… — Она первая заговаривает с девочкой, которая носит фотографию по селу. — Что, детка, что случилось? — Спрашивает довольно спокойно, хотя при взгляде на снимок лицо ее выражает растерянность и испуг.
— Знаете его?
— Как же не знать, детка, как же не знать! — мигом отзывается средняя Сырбоайка.
— Как же не знать! — повторяет младшая.
— А теперь-то никто его знать не будет, — гнет свое старуха.
— Ох, мама, — вскидывается средняя, — вы уж сморозите!.. Лучше бы, прости господи, вы сами глаза закрыли — восемьдесят лет как-никак.
— Не надо, — вмешивается младшая, — стыдно сейчас ссориться! — У нее увлажняются глаза. Она неотрывно глядит на фотографию и прикрывает рот уголком платка. — На бегу умер, — говорит она, — на улице. Бежал не знаю куда и вдруг как закинет голову, как закричит: «Андрей, Ион, Николай, Александр — умираю!»
— А они разве не с ним были? — в десятый раз спрашивает средняя.
— Нет, конечно. Он был на улице один и вдруг… Умер, бедный, так и не повидав их…
— Говорите, — просит девочка и поднимает фотографию чуть выше, чтобы она была хорошо видна.
— Да что ж мы скажем? — вздыхает средняя Сырбоайка. — Что мы можем сказать? Никакого зла он нам не сделал. Встретишь, бывало: здрасте — здрасте. Говорят, в последний раз он был здесь месяц назад.
— Полгода назад все вместе приезжали, — сообщает младшая, хотя и эта новость давно стара.
— Вот не знала! — охает средняя. — И как же, наверно, их мама радовалась! Все вместе, это ж подумать…
— Ничего, теперь опять все вместе приедут, — снова встревает старуха, — только один уже мертвый…
— Ох, мама, лучше б вы вместо него умерли…
Девочка с фотографией идет дальше, а Сырбоайки все еще ссорятся: средняя, жена Сырбу, кажется, всерьез разозлилась на старуху:
— И не надоест вам протирать этот камень? Глупости только болтаете… Когда вы наконец вытащите ведро из колодца?
— У тебя одно ведро в голове, а совести — ни капли, — бормочет старуха, подслеповато глядя вслед девочке. — Люди-то не так себя ведут…
— Вот именно! Каждый должен знать свое дело. А вы с этим ведром еще год будете возиться!
— Ничего, я помогу, — вступается за старуху младшая, но ее заступничество еще больше бесит свекровь:
— Ты поможешь, как же! Лучше бы с побелкой заканчивала. Видишь, где солнце? Вот придет муж, опять скулить будешь, что он тебя зря колотит… Иди работай!..
2
По селу носят фотографию брата. Вчера он умер. Ночью его фотографию привезли в село. Завтра привезут самого. А мама еще ничего не знает. Заговариваем об одном, хватаемся за другое, болтаем скрепя сердце о пустяках, а что делать — не ведаем. Наш брат Володя мертв. Он умер вчера. В два часа ночи мы примчались в село, сейчас уже восемь, а мы все еще не решаемся сказать маме правду. Ночью, в машине, было как-то легче, казалось, что и слова найдутся — рассказать о постигшем маму несчастье. Маму? Всех нас. Хотя, если вспомнить дорогу…
— Как она вынесет? — без конца спрашивает Андрей. — Она так постарела! Отцу все же легче: он мужчина, он был на фронте, а мама…
— Мама… — Ион, легко поведя рулем, обходит какой-то «Москвич», и снова перед нами расстилается пустынное шоссе. Он гонит. Мы торопимся, но каждый из нас понимает,-что он слишком гонит.
Я бы сказал ему, чтобы чуть сбавил скорость, но что-то мешает мне. Комок, стоящий в горле. Может, Андрей… но Андрей тоже молчит. Я жду, что кто-нибудь из них заплачет, тогда и я дам волю слезам. Комок в горле не дает мне дышать. Ни один из нас до сих пор не плакал. Только моя жена разревелась, когда прибежал Андрей с ужасной вестью. Я ожидал чего угодно, только не этого, и, кажется, до сих пор не вполне отдаю себе отчет в том, что произошло. Я знаю, что буду плакать, но потом, потом. В сущности, я и сейчас уже плачу.
— Как мама вынесет? — вздыхает Андрей на переднем сиденье.
Как все мы вынесем? Всю жизнь нас было пятеро, а теперь сколько?
Там, в машине, спокойнее всех выглядел Ион. Он даже рассказал несколько анекдотов. В какой-то миг я почувствовал, что ненавижу его. Хотел прикрикнуть, чтобы замолчал, но его очки, когда он оглядывался, отбрасывали на заднее сиденье странный влажный отблеск, и я вдруг понял, что ему тоже тяжело, может быть, тяжелее, чем нам, но он пытается шутить, чтобы развлечь нас… Старший среди братьев Андрей, но Ион, сколько я его помню, всегда был самым сильным и трезвым. Он шутит, сказал я себе, чтобы мы не так страдали, и больше всех, наверное, жалеет меня: ведь я в машине самый младший. Но мне не становится легче, я задыхаюсь, я готов выброситься из машины. Вот так же, говорю я себе, однажды умру и я, и они, мои братья, так же поедут на машине в село, хладнокровно рассказывая друг другу анекдоты.
Словно услышав мои мысли, Ион оглядывается:
— Как ты, Колян?
От этого вопроса мне делается вдруг необыкновенно легко. Я чувствую, что безумно люблю и брата Иона, и брата Андрея, и брата Александра, и всю нашу родню, даже все человечество, и если бы кто-нибудь сейчас попросил у меня мою жизнь, я отдал бы ее не задумываясь.
Откидываюсь на сиденье и плачу, плачу. Слова Иона и Андрея доходят до меня словно с того света. Я оплакиваю кончину нашего брата Володи, и никто не может помешать мне. Да никто и не мешает. Но вот железная рука, сжимавшая мое горло, слабеет, и я невольно начинаю снова прислушиваться к тихому разговору братьев.
— Похороним там, где укажет мама…
— Нет, Андрей! — я вскакиваю и трясу братьев за плечи. — Нет, вы слышите?! Дома похороним, в селе!
— А я что говорю? — Андрей оборачивается и делает такое движение, точно хочет погладить меня по голове. — Как мама скажет, так и сделаем. Скажет — в городе, значит, в городе. Скажет…
— Нет! — опять кричу я. — Мама скажет — в селе. Я уверен. Мама захочет, чтобы он был рядом с ней, там, где все мы родились, там, где… — Я снова бросаюсь на сиденье, И слезы текут из моих глаз еще сильнее, чем прежде. Но если бы братья сейчас оглянулись на меня, я бы не стал стыдиться. Выходит, думаю я, мы едем в село, чтобы услышать волю мамы. Как она скажет, так и будет… Володька, что ж ты натворил, Володенька?!
— Я тоже считаю, что мама захочет похоронить его в селе, — звучит словно из-за стены ровный голос Иона, и я благодарен ему за эти слова.
Успокаиваюсь и возвращаюсь мыслью к братьям. Они передо мной. В машине нас трое. Отсутствует четвертый, Александр.
— А Александр знает? Сестры знают? — еще и еще раз проверяет Ион.
Первым о смерти Володи узнал старший брат, Андрей. Он бросился ко мне. Чем я тогда занимался? Услышал звонок, резкий, длинный, настойчивый, потом голос жены — она открыла дверь:
— Андрей?
И сразу, испуганно:
— Что с тобой? Что случилось?
— Даже не знаю, как сказать, — ответил он. Голос у него был странный, севший.
Я бросил книгу, которую читал, и поспешил в прихожую.
— Володя умер, — сказал Андрей, глядя как-то неуверенно, словно надеялся, что я тут же опровергну его.
В ту минуту оба мы, кажется, испытывали одно чувство: всем нам, живущим в Кишиневе, четырем братьям и двум сестрам, надо как можно скорей собраться вместе. Брату Иону, брату Александру, сестре Вере, сестре Марии, Андрею и мне.
— Но я не знаю, где живет Александр! — внезапно сообразил я.
— Как не знаешь?!
— Так. Я ни разу у него не был…
Нас вывел из оцепенения голос моей жены:
— Ну что вы уставились друг на друга? Не вздумайте ссориться. Бегите к Иону, у него машина, а я скажу сыну, чтобы известил остальных. Поезжайте сразу к родителям… Бедные старики!..
