Все стали перебрасываться фразами. Каждый ждал опровержения своих сомнений, какого-то убедительного довода.

Пестерев вспомнил о гармонии. Вытянув руки перед собой, пошел искать. Гармонь плавала под койкой: вода, видимо, не успела проникнуть внутрь. Матрос бережно обтер ее рукавом, привязал вверху, к ножке стола.

Рядом плескался Амелькот: никак не мог устроиться.

— Давай пристраивайся повыше, на крышку стола садись, она не оторвется, — посоветовал ему Виталий. — Дышать будет легче: углекислый газ внизу скапливается.

Раздались глухие удары. Стучали из машинного отделения.

— Живы! — вырвался у всех облегченный вздох.

Кузнецов, придя в себя, не сразу сообразил, что происходит вокруг. Шумела, бурлила вода, пробивавшаяся откуда-то снизу. Переносная лампа на длинном шнуре, ранее висевшая над верстаком, сейчас плавала, кружась в потоке. Оглушительно ревел оказавшийся почему-то над головой дизель. Ящик с песком, прикрепленный к полу, тоже оказался наверху. В те несколько секунд, пока светила еще лампа, механик успел заметить Нечепорюка, державшегося за поручни трапа. Кузнецов встал на ноги, превозмогая сильную боль в голове. Он провел рукой по волосам — ладонь ощутила липкое. Он не успел даже осознать, что это кровь, как в углу у переборки вспыхнуло яркое пламя.

«Замкнулись аккумуляторы», — пришла страшная догадка. Механик, бредя по грудь в воде, бросился туда. Газы, пар разрывали легкие. Пожар под водой! Огонь пожирал кислород. Скорей, скорей! Аккумуляторы, все четыре ящика, выскочили из гнезд и повисли на проводах. Кузнецов схватился за них. По телу прошла судорога: ударило током. Тогда он локтем оборвал провода, и аккумуляторы упали в воду.

Нечепорюк оказался рядом и тушил горевшие масляные тряпки, обтирочную ветошь.

Огонь погас. Навалилась кромешная тьма. Вода продолжала клокотать, но уже несколько тише. Остановился и дизель. Кузнецову показалось, что он тонет, не теряя сознания. Чтобы избавиться от этого противного ощущения, шагнул к геологу.

— Это ты? — зачем-то спросил Кузнецов, будто бы кроме них здесь мог находиться еще кто другой. — Ну дела…

Механик и геолог стали рядом, прислонившись к остывающему корпусу дизеля. Кузнецов поймал в воде замасленный мешок и повязал им раненую голову.

Геолог тяжело вздохнул, спросил:

— Сегодня пятница?

— Пятница.

— Да, да, я знаю, — пробормотал геолог. — Сегодня пятница; поэтому смени на чашу кубок свой, а ежели все дни и так из чаши пьешь, удвой ее сегодня: священный этот день особо помяни! — Почему мне вдруг на ум пришли эти стихи?

— Тут не до стихов, — отозвался Кузнецов. — Давай бить по корпусу. Вдруг услышат нас.

— Кто? Рыбы? — мрачно пошутил Нечепорюк. — Сколько человек может выдержать без пищи?

— Смотря какой человек, — ответил Кузнецов. Но геолог не расслышал ответа. Он погрузился в свои мысли и будто бредил:

— Знаешь, я незаслуженно обидел одного человека, из-за чепухи. С тех пор и не дружим с ним.

— Ты брось грехи вспоминать. Исповедоваться вздумал? Я не поп, чтобы прощать твои прегрешения. Надо нам действовать, узнать, остался ли кто еще на судне. Искать станут — дадим знать о себе.

— Кто нас станет искать?

— Ты что, в выручку не веришь? — обозлился Кузнецов.

— Что значит веришь, не веришь? Кому не хочется верить в спасение. Надо только трезво на вещи смотреть, — спокойно ответил геолог.

Кузнецов возражать не стал, вслушиваясь в плеск воды, в легкое покачивание судна.

— Должно быть, к берегу несет. Ветер-то был с моря, — сказал он.

— Выбросит на камни, первая пробоина — и конец нам. Воздух сразу же уйдет.

— Смотря как ударимся. Может вынести и на песок. В удачу верить надо.

— Не верю я в фарт, — усмехнулся Нечепорюк. — Надо только на себя надеяться.

«Вот не повезло на компанию, — тоскливо подумал Кузнецов и представил себе лицо геолога — худощавое, с орлиным носом, темными грустными глазами. Был бы здесь Пестерев. С Витькой хоть словом можно перекинуться. Что-то не свистит он больше. Жив ли?»

Механик нащупал ногой какую-то железину. Окунулся, поднял — разводной ключ. Постучал в переборку. Прислушался. Оттуда раздался ответный стук, затем свист.

— Это паши. Слышишь, начальник? А ты говорил, — обрадовался Кузнецов.

Но геолога это словно и не касалось, он продолжал думать о своем.

«Говоришь, только на себя самого надеяться, сэр Нечепорюк? Вот ты многое собирался сделать, а что сделал? Главное-то в жизни сделал?» — с горечью думал геолог и сам себе ответил вслух:

— И ничего у меня не сделано!

— Так-то уж и ничего? — возразил Кузнецов. — Не верю тебе. Вот, помню, в детстве. Лет десять мне было. Плыл я по речке на бату. Знаешь бат? Долбленка, вертлявая, спасу нет. Ну и опрокинулся. Хорошо, за куст успел зацепиться. Только шапку унесло. Видел бы, как я горевал по ней: новая была. Понимаешь, жизнь спас себе — это будто бы так и надо, а шапку, ерунду, жалко. Вот и в тебе сейчас мелочность тоскует.

— Я вижу, рассудительный ты человек…

Снова навалилась плотная темнота.

— Эх черт, правая нога совсем замерзла, — пожаловался геолог. — Я только было собрался перемотать портянки, снял сапог, а тут и случись беда.

— Сапог надо найти. Пошли искать!

Долго бродили они почти по плечи в воде, шарили ногами — лезть с головой в воду не хотелось.

— Постой-ка, — вспомнил Кузнецов, — у меня в инструментах был старый. Берег для прокладок.

Механик заплескался где-то в углу.

— Нашел! Держи!

Нечепорюк пытался натянуть сапог, но он не налезал.

— Какой номер носишь? — спросил Кузнецов.

— Сорок второй. Только у меня высокий подъем.

— Ну ладно. Тогда на, бери мой, сорок третий, а я твой надену. — Механик, кряхтя и отфыркиваясь от воды, стянул под водой сапог, протянул его геологу.

— Спасибо, друг. В самый раз пришелся. Тебя как звать-то?

— Сергеем.

— А тебя?

— Владислав… — Нечепорюк помедлил и добавил: — Матвеевич.

— Понятно. Ну а теперь, Матвеич, давай помолчим, побережем свои силы.

Механик ошибся: в такой обстановке думы про себя тягостнее мыслей вслух. Нечепорюк первый не удержался. Заговорил:

— Мало мы с тобой пожили, Сергей.

— Это почему же «пожили»? Я еще жить не кончил. Рано отчаиваться, Матвеич.

— Пожалуй, ты прав, — как-то безразлично протянул Нечепорюк. И добавил совсем о другом: — А в прошлом году в это время я в Сочи отдыхал. Персики ел. Благодать! Особенно вдвоем, из одного кулька…

Как мечтал он поесть персиков из одного кулька с Верой Дигай! Он и вез ей из Сочи целый ящик персиков. С Кавказа до Петропавловска хорошо — на ТУ-104 за сутки долетел. Пересел на другой самолет и за шесть часов добрался до райцентра. А тут — стоп: раньше чем через неделю транспорта в экспедицию не предвиделось. Ждать, — значит, из персиков получится каша. А он вообще не желал ждать. Он хотел видеть Веру, сказать ей, что сватовство Краева было дурацким и что он виноват, уехав не простившись.

В тот же день Нечепорюк раздобыл в раймаге в кредит резиновую лодку и отправился в плавание. Плыл, не замечая низкого неба, холодной воды, угрюмых голых берегов. Ящик укрыл плащом, а сам сидел на нем, греб, вдыхая слабый аромат южных плодов. Через два дня он добрался до лагеря, вытянул лодочку подальше на берег, взял ящик под мышку и направился к камералке.

— Здравствуйте! — громко сказал он, ставя ящик на стол. — Вот, привет из Сочи! Угощайтесь — персики!

Краев, Солодов, Серенко обрадовались, заулыбались, и лишь Вера, наклонившаяся над лотком с образцами, не повернула головы. Серенко моментально вскрыл ящик. Послышались восторженные возгласы. Нечепорюк взял несколько самых сочных, самых крупных персиков и положил перед Верой.

— Возьми, Вера. Я ведь тебе их вез, — тихо сказал он.

Вора вспыхнула, нехотя взяла плод и, не глядя на Нечепорюка, стала есть.