Прикрепили цепи одним концом к тормозным полозкам, другим при помощи ломов — к дрожинам. Для растормаживания только выдерни лом из цепи — и верхний конец ее со звонким железным бормотанием звеньев ссыплется на землю. Расторможенное колесо переедет через полозок и освободит его.

Второй тормоз пристроили на другой стороне, на всякий случай.

Немало прошло дней, пока нередок подняли и под колесами устроили мост. Опустили ваги, колеса стали на мост. Он оказался, как плотники и ожидали, довольно крепким, только скрипнул, но нисколько не подался, не просел.

— Ну и слава тебе господи.

Снова пригнали быков, запрягли, тронулись.

9

Непрерывные неполадки надоумили Аркадия и его главных помощников проверить всю дорогу вплоть до места. Как бы не случилось и еще чего-нибудь! Это ж только первый камень. А их возить и возить…

Аркадий, Евдоким и Борисоглебский поехали осматривать мосты в городе. А их там множество! Вдоль всех улиц по обеим сторонам бегут арыки, обсаженные тополями, и на каждом из них, смотря по величине арыка, мостик, мосток, мост, мостище.

Город разбивался ровно двадцать лет назад, летом 1869 года. Для этого специально приезжал из Ташкента геодезист штабс-капитан Каульбарс. Тогда здешнее русское начальство жило еще в Аксуйке, которая считалась первым и единственным военным укреплением на Иссык-Куле. Но военное командование решило перенести уездную столицу в другое, более удобное место. В семи верстах к западу от Аксуйки на довольно крупной горной речке Караколке, с бешеным шумом вырывающейся из мрачного ущелья, ютилось крохотное узбекско-уйгурское поселеньице Каракол. Местечко показалось начальству вполне подходящим: ровное, довольно обширное и воды для хозяйства и полива хоть залейся: целая река пересекает равнину.

Приезжий штабс-капитан приступил к разбивке города. В первую голову наметил места для казарм — в верхней части, поближе к горам, чтобы оттуда можно было легко прикрывать город огнем; так наказывало ему начальство. Потом определил места для двух базаров: Верхнего — большого, главного и Нижнего — скотского, сенного, дровяного, соломенного. Отвел кварталы и для важнейших по тому времени учреждений — церкви и тюрьмы — в самой середине города; наметил место для городского сада; обозначил улицы и проулки. Получилась на чертеже сетка вроде шашечной доски. Разбивая город, Каульбарс, конечно, не подозревал, что этому городу впоследствии будет суждено стать своеобразным памятником великому русскому путешественнику, который в то лето, будучи еще только в чине капитана, совершал лишь свое первое путешествие по Уссурийскому краю.

Главные улицы бегут от гор вниз, в долину, к озеру, прямые, широкие. Хлынувшие в здешние края русские и украинские переселенцы стали обосновываться не только в первых селах — Сазановке, Преображенском, Аксуйке и Покровке, но и в новом городе; через три года в нем насчитывалось уже около трех тысяч жителей. Они сразу же обсадили улицы тополями — серебристыми и пирамидальными — и карагачами. К моменту строительства памятника многие из этих деревьев стали уже довольно толстыми. «Гляди, и на починку мостов сгодятся», — прикинул Аркадий.

Кроме уличных арыков по городу протекали еще и речушки-рукава Караколки, через некоторые из них камень нужно было перевозить.

Разведчики попутно наметили и объездные пути — там, где мостики оказались слабоватыми. Попросили также, чтобы на всем пути камня в пределах города отвернули воду из арыков:

— Это же, господа, сами понимаете, ради какого случая! И временно. Покуда камешек проезжает.

— А он у вас один, камушек-то?

— Зачем один? Много.

— О-ой! Это ж на все лето без воды! Сады ж посохнут! Вон какая жарища!

Однако ни жители, ни городские власти спорить не стали: раз надо так надо. Сами же просили, слезно умоляли поставить памятник дорогому Николаю Михайловичу!

Иные из жителей, узнав, что памятник будет строиться не в городе, а где-то на берегу озера, на пустом месте, ахнули:

— И к чему там? Кто ж его там будет смотреть? Пастухи да овцы? Да разве когда ворона пролетит…

А они-го ожидали: поставят его в самой середине города, на базарной или церковной площади. Или на казарменной — опа обширнее всех. В крайнем случае в городском саду среди елок и тополей. Любуйся тогда и стар и млад, и горожанин и селянин! Поминай добрым словом великого путешественника, прославившего их городишко на веки вечные!

Приняв нужные меры, двинулись чумаки с камнем по городу. Народ выстроился вдоль улиц — глазеть на невиданно длинную упряжку в сорок пар волов, на чудо-телегу с громадной каменюкой.

Проезжая с камнем по улицам, сломали дрогами еще два мостика. Но это особенно большого вреда дрогам и быкам не причинило, длительной задержки не вызвало. Лишь при переезде через один из них быки с ходу не могли взять.

10

Но примерно в двух верстах от города приключилось новое происшествие. В крутом ложку бежит, щебечет по мелким голышам шустрая речушка Карасу. Она не велика, ее воды едва хватает для прилепившейся чуть повыше дороги мельнички. Через речушку перекинут новый высокий мост, самый большой из всех до сих пор встречавшихся на пути. Выдержит ли он? Тут, если провалишься с камнем, так не скоро выкарабкаешься! Да и вообще дело добром не кончится. Как бы не пострадали люди.

Остановились проверить мост. Борисоглебский сам обмерил все бревна и брусья и что-то долго подсчитывал на бумажке, двигал туда-сюда стекляшку и маленькую линеечку на большой линейке с цифрами. Прогоны толстые и к тому же пролеты не очень велики, стало быть, прогоны большого прогиба не дадут, не сломаются; настил тоже прочный. Выходило: ехать можно, мост должен выдержать, хоть его строили вовсе и не для таких грузов.

Тронулись благословись. Передние быки спустились в лощинку, пробрели по мосту, стали подниматься вверх, на подъем. Дроги с камнем были еще на этой стороне, перед самым спуском. Уклон здесь был покруче всех прежних, надо быть особенно осторожными. И мужики подбросили под колеса сразу оба тормоза.

Евдокимовы цепи на тормозах оказались подходящими. Их здорово рвануло, они аж зазвенели, как струны на бандуре, но не порвались. И дроги рывком остановились, будто с ходу уткнулись в могучую скалу. Даже камень от толчка, обдирая дрожины, посунулся вперед; хорошо еще, что не перевернулся, не слетел на задних быков и погонычей!

Передние быки, на подъеме усердно подгоняемые старательными чумаками, тянули во все свои воловьи силы. Упряжная продольная снасть спрямилась, и средним волам, находившимся в тот момент внизу, на мосту и около него, ярмами подняло головы, потянуло вверх. Они вот-вот должны повиснуть в ярмах и задохнуться. У иных уже передние ноги оторвались от земли и болтались в воздухе. Они дико взревели, забились, задергались. Погонычн в страхе отпрянули, заахали, подняли гвалт, не зная, как и чем помочь своим круторогим кормильцам.

На счастье, выручил волов их же собственный вес: в ярмах сломались занозы и притыки — палки, какими притыкают быкам шеи с наружной стороны и скрепляют части ярма с внутренней. И волам удалось вырвать свои рогатые головы Снасть сразу же пружинисто взметнулась еще выше.

Передних быков придержали, дроги под уклон свезли одни задние пары. Камень через мост провезли медленно, с опаской.

Но все прошло благополучно.

— От же яке нещастя! — горевали чумаки. — Ось и угадай, дэ тэбе яка бида-гадюка пидстеригае!

— И нащо везты ци каменюкы кудысь у степ? Чи не можно збудуваты памьятныка у городи? Сказылысь воны там, у Петербурзи, чи шо?!

Примерно так же рассуждали, недоумевая, и Аркадий с Евдокимом и Иваном, когда впервые услышали о месте постройки памятника.

— Да ведь Проживальский завещал только схоронить там, на берегу Иссык-Куля! — бурчал Аркадин. — А насчет памятника — ничего! Даже, наоборот, велел сделать самую что ни на есть коротенькую отметочку на кресте…