Потом мылась Таня. Она осторожно плеснула на камни полкружки воды. Пар поднялся столбом, наполнил всю палатку, но быстро вышел в щели. Таня попарилась немного, чуть-чуть, и быстро ополоснулась теплой водой. «Выйдем в Туру, там вымоюсь как следует. В палатке все-таки не мытье», — подумала она…

На базе экспедиции, в Туре, было безлюдно. Только бухгалтер Михаил Аронович одиноко перекидывал костяшки счетов, разбираясь в своих бульдо и сальдо.

Начальник экспедиции Стрептинский, прилетевший, с полевого контроля, засел у себя в кабинете и занимался неотложными делами перед очередным выездом.

Таня сидела одна в просторной камералке — оформляла и систематизировала собранный за лето материал: надо было выполнить камеральное дешифрирование на весь сделанный ею участок, вычислить высоты всех определенных точек, составить технический отчет. Эта работа требовала тщательности и терпения. Но у Тани все валилось из рук. Она то и дело доставала из сумки Володины письма. Письма были старые, писанные им еще перед началом работы, но она получила их только что.

Какое-то смутное беспокойство владело Таней. Ей казалось, что с Володей что-то случилось, в голову лезла всякая чепуха. Она уговаривала себя, что просто устала за лето, что сидеть на месте и ждать всегда хуже… Ничто не помогало. Предчувствие беды не покидало ее. Во время связи с Кислоканом она старалась быть поблизости от телефона, стоявшего в бухгалтерии.

Однако дни шли, не принося ничего нового…

В тот день Стрептинский задерживался после обеда. Таня сидела в бухгалтерии и разговаривала с Михаилом Ароновичем, а сама косилась на старенький телефон у него на столе. Приближалось время связи с Кислоканом. Она ждала звонка, и все равно, когда он зазвенел, вздрогнула. Михаил Аронович снял трубку.

— Вы что носы повесили? — заглянул в бухгалтерию Стрептинский. — Денек-то какой сегодня! Не подумаешь, что скоро осень, а?

— Иван Николаевич, Зимов звонил из Амо! — бросилась к нему Таня. — Он не встретил оленевода в намеченной точке и вышел в Амо. Весь материал остался у оленевода.

— Постой, постой. Что за чепуха? В какой намеченной точке? Почему Зимов должен встречаться с оленеводом в какой-то точке? Пойдем ко мне, расскажешь все подробно. Да не реви раньше срока, — нахмурился Стрептинский.

Таня рассказывала. Стрептинский сидел, слушал, потирал лоб длинными пальцами.

— Сорвал работу твой Зимов, — проворчал он.

— Он же хотел как лучше, быстрее, — обиделась Таня. — Он ведь не думал, что так получится.

— Думать надо было. Ну ладно, об этом с ним поговорим особо. А пока надо что-то делать. Рассчитывать, что оленевод скоро выйдет из тайги, нельзя. Черт знает, что с ним случилось и вообще что это за человек. Аэроснимков у Зимова нет. Второй экземпляр у начальника партии, значит, придется подбирать в отряде. Надо снаряжение, оленей, оленевода. Сейчас середина августа, месяц он уже не работает. Еще недели две уйдет на сборы. Не успеет он до зимы все сделать. Сорвал работу. И послать на помощь ему некого. Придется тебе, стрекоза, ехать потрудиться. — Он посмотрел на Таню из-под своих косматых седых бровей.

Глава 9

Первым делом мы, конечно, зашли в магазин.

Хлеб был сегодняшней выпечки. От него шел настоящий хлебный дух, и корочка аппетитно похрустывала на зубах.

Мы сидели на крыльце магазина, ломали хлеб большими кусками и ели…

Хлеб наполнял желудки приятной сытной тяжестью. Бабы, выходившие из магазина, жалостливо смотрели на нас, подперев щеки кулаками, и, вздыхая, тихо переговаривались:

— Исхудали-то как.

— А молоденькие ребята.

— Одежонки-то, почитай, нет совсем — нагишом шли.

— А на ногах страх какой.

Сейчас начнутся расспросы, оханье, сожаления… Подхватив под каждую руку по буханке хлеба, мы медленно пошли по улице.

А потом была баня. Теплая мыльная вода струилась по телу, смывая грязь, усталость, отчаяние. Как приятно было надеть чистое, мягкое белье, чуть пахнущее мылом и чемоданом. Теперь верилось, что самое страшное уже позади.

После обеда я позвонил в Туру.

Я терпеливо ждал, пока меня соединят, потом услышал голос нашего бухгалтера. Он пробормотал что-то непонятное, и вдруг в трубке ясно и отчетливо зазвучал Танин голос…

Катер ткнулся в берег, загремел, заскрежетал прибрежной галькой. По брошенному трапу не торопясь спускался начальник экспедиции Стрептинский. Выражение его лица не сулило ничего доброго.

— Ну, Зимов, рассказывай, что ты тут натворил?

Но я смотрел мимо него. Смотрел и не верил своим глазам. Сердце хотело выскочить у меня из груди. Там, у трапа, стояла она…

— Танька! — Я бросился по трапу, чуть не столкнув Стрептинского в воду.

Птицей взлетел на катер и прижал ее к себе. Я бормотал какие-то слова, а она гладила меня по лицу, улыбалась, старалась заглянуть в глаза…

— Ну, Володя, успокойся, все хорошо…

Стрептипский постоял на берегу, потоптался на месте, сердито махнул рукой и легко зашагал в гору.

— Ты не имел права оставлять оленевода одного, а тем более отправлять его на какое-то озеро, — напирал Стрептинский.

— По-моему, каждый вправе строить свою работу, как ему удобнее.

— А если он потеряет материалы? Восемнадцать тысяч квадратов аэросъемки — это не шутка! Ты знаешь, чем это пахнет?

— Знаю. Только куда они денутся?

— Он же вообще может не прийти в Амо. Его здесь ничто не держит: единоличник.

— Зачем думать о худшем?

— Все равно ты не имел права, и тебе придется отвечать!

— За материал отвечу, если он пропадет, а больше ни в чем не считаю себя виноватым.

— За материал и ответишь. И еще за то, что работу сорвал.

— Работу я сделаю. Только оленевода нет.

— В этом все и дело. Материал и снаряжение я тебе привез, а оленевода добивайся сам или жди Хукочара. А мне ехать надо.

Ты у меня не один.

— Спасибо и на том, — сказал я.

В это утро я сидел у окна в правлении колхоза. Из окна было видно опушку леса и домишки, спускающиеся к реке, чуть поблескивавшей на солнце. Из-за зубчатой кромки леса, как большая змея, выползал караван вьючных оленей. На переднем учаге виднелась фигурка эвенка с пальмой наперевес, издали так похожей на копье…

Ближе. Ближе.

— Хукочар! — выдохнул председатель колхоза.

Караван медленно приближался к дому. Я открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул Комбагиру:

— Не говори ему, что я вышел из тайги!

— Ладно, боне, — ответил Алексей.

Я прикрыл дверь и подошел к окну. Иннокентий не спеша слез с учага и заковылял к крыльцу. Хлопнула дверь. Через тонкую перегородку был хорошо слышен гортанный эвенкийский говор.

— Что он говорит? Переводи, — сказал я председателю.

— Здороваются, — начал он переводить. — Говорит, двое русских, с которыми он ходил на Докэду, в тайгу ушли, ждать их полмесяца сказали. Он долго ждал, однако, месяц, больше.

Русские не вернулись. Наверное, заблудились, пропали. Продуктов, говорит, совсем мало брали. Жалко их, хорошие ребята были. Спрашивает, куда вещи девать. Все привез в целости.

Я толчком отворил дверь в соседнюю комнату.

— Здравствуй, Иннокентий! Так где, говоришь, ты меня целый месяц ждал?

Лицо старика сморщилось, в глазах мелькнуло изумление.

— Здорово, бойе. — Голос его звучал неуверенно и робко. — Озеро Моро твоя ждал. Как твоя говори. Моя думай, твоя пропадай совсем. Дочка все скучай, плакай: «Где люча? Люча хороший».

Надо было использовать его растерянность (вдруг не захочет больше идти в тайгу — тогда труба), и я сердито сказал:

— Ладно, старик. Готовься. На днях пойдем с тобой обратно. Надо работу доканчивать. Там и разберемся во всем.

— Аякакун, — покорно согласился он.