Раз в этот день все едят свинину, надо и нам попробовать, тем более что свою утреннюю крокодилятину мы выбросили. Анди направился к одному торговцу, я — к другому.

Знаками объяснив папуасу, что мне нужно, я протянул ему две бумажки по пять индонезийских рупий. Он демонстративно отвернулся. Тогда я достал горсть монет, тоже индонезийских. Мельком взглянув на них, папуас озадаченно нахмурился. Потом с сожалением начал мне что-то говорить. Ага, ясно. У него только одна свинья. Он решил, что за свои монеты я собираюсь купить у него всю тушу. А что же он будет есть сам, что останется его семье? Я долго втолковывал ему, что мне достаточно небольшого куска. Покачивая головой, папуас щелкал языком. Очень много денег, очень много. Наконец он взял с моей ладони одну меленькую монетку, отвалив за нее целый окорок. При этом он заискивающе улыбался. Видно, считал, что я заплатил чересчур дорого. А когда я предлагал бумажные деньги, ему казалось, что я хочу его надуть. Бумажки не деньги.

Шумный торг продолжался с полчаса. За это время все свиньи были разделаны и проданы. Из свиной туши не продавались только печень и сердце. Печень хозяин свиньи торжественно вручал жениху, убившему его животное, чтобы молодой воин был сильным, а сердце — одной из невест, чтобы она была доброй и нежной.

До полудня папуасы пировали. Ели жареную свинину, запивая кокосовым соком. Мясо они поглощали в невероятных количествах. На моих глазах мальчик лет десяти съел кусок килограмма на полтора и выпил сок из шести кокосов, каждый из которых был чуть меньше его головы. Блаженно ухмыляясь, он сидел на траве с вытянутыми ногами, как беременная женщина. Я со страхом смотрел, как раздувается его живот. Казалось, он вот-вот лопнет. Но едва кончилась трапеза, мальчик вскочил и рысью потрусил к дому для танцев. Там уж начиналось веселье.

Дневной свет в хижину почти не проникал. Вдоль стен стояли женщины с горящими факелами. В отличие от мужчин на них не было никаких украшений. Вся одежда состояла из коротенькой юбочки из пальмовых волокон или набедренной повязки — ротангового жгута, много раз обкрученного вокруг бедер. У всех через головы были перекинуты плетеные мешки с поклажей — запас еды.

Притоптывая и мерно раскачиваясь, женщины подпевали пляшущим мужчинам.

Не знаю, удастся ли мне еще когда-нибудь увидеть подобное. Длинный бамбуковый барак. Пылают факелы. Дымно и душно. Густой запах горящей древесной смолы, распаренных человеческих тел, жареного мяса. Посредине барака, на скрипучем дощатом помосте, — люди в фантастических одеяниях. Потрясая оружием каменного века, они издают воинственные крики, прыгают, кружатся, заставляя вибрировать каждый свой мускул, трепещут в бешеном экстазе.

— Рум… тэп… бум! Рум… тэп… бум!

Барабан. Он где-то за перегородкой. Таинственный и гулкий.

Я стоял как завороженный. Я забыл все на свете. Был только этот барак, танцующие люди в фантастических одеяниях и барабан.

Вдруг появился вождь Лако. Расталкивая зрителей, он влез на помост, хлыстом стал разгонять вошедших в экстаз танцоров. Они вышли из регламента. Пора было начинать следующий номер программы.

На поляне готовились соревнования по метанию копья и стрельбе из лука. С той стороны, где за деревьями виднелась деревня, папуасы принесли и установили метрах в пятидесяти от трибуны огромный щит из коры тропического фикуса. В центре щита была нарисована пучеглазая маска с широко открытым клыкастым ртом. Еще один такой же щит поставили метров на тридцать дальше. В первую маску бросали копья, во вторую — стреляли из лука.

Выступали две команды: женихи и женатые. Судили соревнования невесты. Девушки определяли, как их будущие мужья умеют владеть оружием. Женихи старались изо всех сил. Ни одно брошенное ими копье не пролетало мимо щита, ни одна выпущенная из лука стрела не ушла мимо цели. Правда, попаданий в «яблочко», то есть в открытую пасть маски, не было. Копья и стрелы застревали чуть-чуть в стороне от центра. Судьи негодовали.

— Уходите отсюда! — кричали они на парней. — Вам только свиней колоть, вы ни на что не способны!

Строгость невест публика бурно одобряла. Под улюлюканье и свист толпы женихи удалялись в лес. Пробыв там некоторое время, они возвращались снова, упрашивая судей позволить им показать свое мастерство воинов еще раз. Девушки милостиво разрешали.

Но теперь парни бросали копья действительно плохо. И стрелы их летели не туда, куда нужно. Каждый нарочито неумелый выстрел из лука вызывал взрыв хохота. Публика визжала, прыгала, яростно жестикулировала. Разве кто так стреляет? Разве это выстрел, достойный молодого воина? Даже мальчики, которые еще и набедренных повязок не носят, и те стреляют куда лучше.

Однако судей, снова решивших прогнать женихов, на сей раз никто не поддержал. Когда девушки, изображая страшный гнев, обзывали парней последними словами и требовали, чтобы они немедленно покинули площадку, публика неожиданно начала кричать:

— Вы судите несправедливо! Женихи — настоящие воины! Женихи победили!

Явно не заботясь о собственных интересах, на сторону публики стала и команда женатых:

— Мы сдаемся, нас победили!

— Да? Вас победили? — не унимались девушки. — Разве мы не видим, кто победил? Пусть эти молодые растяпы уходят! Пусть сначала научатся владеть оружием!

Тогда один из парней взял лук и, почти не целясь, выстрелил прямо в центр клыкастого рта маски. Другой туда же швырнул копье. Не в ближний щит, а в тот, куда стреляли из лука. Копье вошло в щит вплотную с острием стрелы.

Публика торжествовала:

— Вы женщины, вы ничего не понимаете! Женихи победили! Победили! Победили!

Обескураженные судьи вынуждены были согласиться.

Парни снисходительно улыбались. На девушек они нисколько не обижались.

Потом наступила ночь.

На Деляне по-прежнему горели костры, по уже никто не веселился. И гости, и хозяева праздника с нетерпением ждали, какие новости принесет утро. Больше всех волновались родители женихов и невест. Еще бы! Ведь утром станет известно, правильный они сделали выбор для своих детей пли нет.

Тем временем женихи и невесты были далеко в лесу, у дома любви. Сюда, к запрятанной в чаще круглой бамбуковой хижине, молодых людей привел старик, по имени Аруба — барабанщик и певец.

В хижине горел костер. Первым войдя внутрь, Аруба, что-то бормоча, обошел вокруг костра, остановился, легонько тронул пальцами барабан, прислушался. Немного постоял, как бы собираясь с мыслями. Сел, умостил между ног барабан, сложил на нем свои длинные, высохшие в кистях руки.

Парни и девушки входили в хижину робко, затаив дыхание. Молча они рассаживались парами вдоль стен. Каждая девушка., садилась рядом с тем парнем, за кого посватана.

Вот все сели. Тишина. Слышны только таинственные шорохи ночи да тихое потрескивание костра. Прошла минута, вторая… Взоры молодых людей устремлены на певца. На его темном, застывшем лице тревожные отблески костра. Седая шапка волос казалась серебристо-белой чалмой. Он сидел безучастный. Вдруг ожил, вздрогнули руки. Еще мгновение — и хижину наполнила барабанная дробь. Стремительный, рокочущий вихрь. На самой высокой ноте он словно надломился, медленно начал стихать. Тише, тише… Умолк.

Аруба запел:

Красивые молодые воины, красивые

девушки,

в небе желтая луна — свидетель

прекрасного,

посмотрите на луну.

Я старик, мне она не нужна,

я не смотрю на луну.

Я только пою, глаза мои спят,

мой друг — барабан…

Негромкий голос певца раздумчиво тосковал. Чуть раскосые глаза с опухшими красноватыми веками, слезясь, неподвижно смотрели на пламя костра. Может быть, старику вспоминалась былая молодость и такая же ночь в лесу, когда он единственный раз сидел в хижине без барабана. Или он грустил, что стар, что допевает свои последние песни.