ДЖПП-ТРАССА: СНОВА «ШЕЛЛ»

НЕКОТОРЫЕ РАССУЖДЕНИЯ

Мы едем в Танджунг. Узкая асфальтированная дорога то почти круто идет вниз, так что дух захватывает, то вздымается вверх, заставляя даже наш испытанный газик от натуги урчать, то делает резкие повороты — того и гляди окажешься в кювете. Словом, не дорога, а аттракцион вроде «американских горок».

Нервно вцепившись в борт, забываешь о великолепных пейзажах, проплывающих мимо, зато часто вспоминаешь о том, что годовой технический осмотр автомашин в Индонезии не проводится и что не далее как три дня назад у ехавшей по городу машины вдруг отвалилось переднее колесо…

Все-таки мы иногда щелкаем затвором фотоаппарата. Здесь высокие, метров сто, белые деревья, которые мы окрестили «ракетами», потому что комель у них напоминает ее стабилизатор. Вездесущие лианы обвивают зеленые деревья до самой вершины. Хищные лианы стараются опутать не только деревья, но и все, что им попадается. Даже на дорогу протянули они свои длинные, мощные плети, похожие на зеленых змей, и кажется, если прекратить хоть на неделю движение по шоссе, оно скроется под толстым зеленым ковром.

Часто попадаются ставшие уже привычными стаи обезьян. Иногда они группами выходят на шоссе, близко подпуская автомашины.

Мы едем по джип-трассе — так называют эту дорогу, на которой с трудом разъезжаются два джипа. Она построена для обслуживания нефтепровода Танджунг — Баликпапан; от танджунгских нефтяных полей «черное золото» бежит прямо в резервуары нефтеперегонного завода. Нефтепровод и дорогу строили американцы.

Наш отчаянный, с явной склонностью к лихачеству, шофер Сохам работал на строительстве и дороги и нефтепровода. Рассказ его об этом был немногословен:

— Работали командами по шестьдесят человек. Платили хорошо, но приходилось нелегко. Многие погибли. Кто от болезни, кто от змей, кого дерево придавило. Спали прямо на земле или в шалашах. Руководили работой американцы, все с кольтами. На машинах тоже только американцы. Наших близко не подпускали. Чуть что не так — сразу с кулаками лезли… Очень они спешили. Спешка объяснялась просто: хозяева иностранных нефтяных компаний понимали, что время их безраздельного господства в такой важной отрасли национальной экономики Индонезии не может продолжаться вечно, а тут еще сроки концессии подходили к концу. Вот и заторопилась компания «Шелл» выкачать нефти побольше, варварски, вопреки всем техническим нормам эксплуатируя богатства Калимантана.

В окрестностях Танджунга несколько десятков действующих скважин, а после того как компании удалось продлить сроки концессии, начали срочно бурить новые.

День и ночь неутомимо выкачивают нефть автоматические качалки и гонят ее по трубам на завод. В джунглях эти машины кажутся какими-то сверхъестественными существами. Медленно вращается колесо, огромный рычаг насоса методично кланяется земле, как бы вымаливая у нее капельку нефти, а вокруг ни души… Впрочем, это не совсем верно.

Вот на повороте дороги показывается фигурка велосипедиста. К качалке подъезжает пожилой индонезиец в замасленной робе с инструментальной сумкой на багажнике.

— Саламат сианг! (добрый день!) — приветствует он нас, быстро осматривает двигатель, что-то подвертывает гаечным ключом, потом прощальный кивок уже с велосипедного седла — и рабочий спешит к следующей качалке.

Один мастер обслуживает несколько качалок, расположенных в нескольких километрах одна от другой. Скважины соединены асфальтированными дорожками.

Как вечный огонь, горят вокруг Танджунга огромные факелы, окрашивая по ночам джунгли в оранжевый «шелловский» цвет. Один… другой… третий… их много. Это сжигается газ, сопутствующий нефти. Он никому не нужен.

Качалки в лесу, неверный свет факелов вызвали в памяти такую картину: несколько крупных танкеров под флагами желтой ракушки у причалов нефтеперегонного завода в Баликпапане. На следующий день уже новые суда заливали танки, и опять на большинстве из них — красно-желтый флаг компании «Ройял Датч-Шелл». И так каждый день. Припомнились разговоры с англичанами в самолете, рассуждения о нерентабельности промыслов, о хитрой бухгалтерии «Шелла»…

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ВСЕВЫШНЕГО

НАНКА — ЭТО ВКУСНО. КАК РАСТЕТ РЕЗИНА

ПРИДВОРНАЯ ЧЕРЕПАХА

«Мое имя Орэл Робертс. Я постоянно общаюсь с богом. Слово божье приносит мне счастье и покой моей душе. Придите ко мне, и я поделюсь с вами всем, что дает мне всевышний…»

Надпись сделана по-английски под портретом господина в смокинге, упитанное сияющее лицо которого должно было убедительно свидетельствовать о божьей благодати. Переписал я ее в доме даяка-каучуковода Ледека Джумалина в кампунге Варукин. Эта бойкая реклама католического проповедника была единственным украшением дощатых стен скромного жилища.

Ледек рассказал, как он поддался на уговоры самоуверенного Робертса и даже стал иногда посещать маленькую церковь в соседнем кампунге. Очень уж ему хотелось стать счастливым! Но когда умерла мать, старый даяк не дерзнул нарушить обычаи предков. Он вырезал из пальмы незамысловатую фигурку (которая должна была изображать мать), поставил ее на могиле, потом заколол единственную корову, предварительно семь раз обведя ее на веревке вокруг фигурки, а коровью челюсть повесил на дереве. Тоже для счастья.

Ни бог Робертса, ни духи предков не принесли счастья в дом Джумалина. Все его достояние заключалось в каучуковых деревьях, а они одряхлели, и мало в них осталось соков.

Разговор на минуту прерывается, хозяин выходит из дому и возвращается с большой дыней, как нам кажется сначала. Но это не дыня, а нанка — плод одного из видов хлебного дерева, и не просто нанка, а нанка сусу, как сказал хозяин, то есть молочная. Он ловко разрубает парангом желтый плод на длинные доли, и в это время мы замечаем на его плечах странные коричневые бугры.

— Что это? Болезнь?

— Мозоли.

Ледек молча приносит со двора плоскую бамбуковую палку длиной метра полтора и кладет ее на плечо. Все ясно. Это коромысло. С его помощью здешние крестьяне носят латекс и листы сырого каучука за много километров с плантации в кампунг и из дома на рынок.

— А нельзя ли посмотреть плантацию? — просим мы, покончив с нанкой, очень вкусным и действительно отдаленно напоминающим дыню плодом. Ледек с сомнением качает головой: жара, а идти надо несколько километров, номы настаиваем, и он соглашается.

Идем по единственной улице кампунга. Кампунг — маленький, десятка полтора деревянных или тростниковых домиков. Как и в других кампунгах, которые мы видели на острове, окна домов не застеклены, нет даже рам, окна закрывают ставнями или просто завешивают во время дождя циновкой. Циновки заменяют и двери.

На задах деревни нет привычных для нас огородов с грядками, но зато можно сорвать банан или нанку или попросить парнишку слазить на пальму за кокосом и отведать его освежающей жидкости. Небольшие коричневые орешки, прилепившиеся к ветке, словно лягушечья икра на водоросли, — это кофе. Даже знакомая кукуруза кажется здесь экзотическим растением.

Километрах в двух от деревни мы по одному перебираемся через быструю мутную речушку по висячему мосту, если только можно назвать мостом хлипкое и шаткое сооружение из трех бамбуковых шестов, связанных вместе и прикрепленных к деревьям веревками из лиан. Дальше узкая тропка, пересекая полянки, поросшие высокой травой, ведет нас через густые кустарники к странному светло-серому лесу. Это гевеи. Кровь этих деревьев — латекс, каучук.

На тропке мы встречаем девушек, которые несут на коромыслах прямоугольные фаянсовые чашки с латексом. Увидев нас, девушки сходят с тропки, уступая дорогу. Я вскидываю фотоаппарат, но едва успеваю сделать один снимок, как на мое плечо ложится жесткая ладонь Ледека:

— Не нужно. Наши девушки не любят этого…