Самолёт тут же стало валить на правое крыло – быстрый взгляд в правое окошко: на задней кромке центроплана разрывом снаряда вырвало кусок обшивки. Ручку влево, крен начал выправляться, теперь понесло влево. Что за чёрт! Помахивая крыльями, и оставляя за собой шлейф жирного дыма, самолёт упорно продолжал тянуть на восток. Резко обрубило мотор, похоронив этим все надежды на хороший исход. Ушел под крыло небольшой перелесок. Впереди по курсу было большое поле, перерезаемое местами зарослями кустарника и небольших деревьев, в изобилии усеянное небольшими овражками. На этом поле, похоже и пытались тормознуть немцев встречной танковой атакой – тут и там на поле виднелись подбитые танки, и именно сюда выдвигался второй эшелон немецкой бронетехники, чтобы сломить остатки обороны.

От некоторых подбитых танков поднимались тёмные столбы дыма, которые тут же подхватывал ветер и относил в сторону. И на поле ещё продолжался бой: то там, то здесь двигались, маневрируя по полю, и укрываясь за жиденькими перелесками и ныряя в овраги, маленькие коробочки танков и самоходок. Время от времени вспыхивали язычки пламени из маленьких тростинок стволов и через доли секунды вспухали облачка разрывов снарядов. Так это виделось с высоты полёта.

Кое-как удерживая самолёт, и ориентируясь по виду из боковых окошек, Андрей притёр самолёт к земле. Удар, фонтаны снега и грязи, короткий пробег, вернее, скольжение на брюхе. Не теряя времени, отстегнулся, рывком открыл бронеколпак фонаря, перевалился на левое крыло. В уши ворвались звуки наземного боя: выстрелы орудий, рёв танковых моторов, газующих на бездорожье, лязг гусениц. И треск горящей неподалёку нашей подбитой тридцатьчетвёрки. Матюкаясь, и скользя унтами по крылу, скользкому от налипшего на него при посадке мокрого снега, Андрей добрался до кабины стрелка. Через остекление фонаря было видно, что девушки на месте стрелка нет.

Откинул вбок фонарь стрелка, он, замирая сердцем, заглянул вниз – она, скрючившись, уронив голову на бок, сидела на полу кабины и держалась за живот. Вся правая стенка кабины стрелка была дырявой, как решето: 30мм фугасный снаряд, разорвавшись на правом зализе, там, где стык крыла и фюзеляжа, вырвал здоровенный кусок обшивки, изуродовал набор крыла, и нашпиговал осколками всё в радиусе двух метров. Андрей перевалился верхней половиной корпуса в нутро кабины, и подхватив её под мышки, стал бережно поднимать вверх.

– Потерпи, милая, я сейчас…. Я сейчас… – осторожно перехватывая её, и пачкаясь в её крови, он как можно осторожнее вытаскивал девушку из кабины, не обращая внимания на то, что вокруг них идёт танковый бой: стреляли орудия, рычали танковые двигатели.

Как будто включившись, она распахнула глаза и что-то прошептала.

– А? Что? – он наклонился к ней, чтобы лучше расслышать.

– Сзади. Андрюша, сзади! Танк, – с трудом шевеля губами, еле слышно произнесла она.

Андрей резко обернулся: в полусотне метров от них, натужно ревя мотором, из-за перелеска выполз немецкий танк, весь увешанный дополнительными бортовыми экранами, с хищно ощетинившимися зубами запасных гусеничных траков на бронированном лбу. Длинная пушка, выраставшая из массивной маски, и увенчанная набалдашником дульного тормоза, завершала образ этого воплощения бронированной смерти.

«Т-4! Экранированный!» – быстро определил Андрей, вспомнив картинки на плакатах в их большой землянке при КП; «пушка 75мм, броня 50мм, лоб – 80мм!» – сами собой всплыли ненужные в данный момент знания.

Обогнув большую свежую воронку от разрыва снаряда, танк довернул на них с очевидным намерением раздавить гусеницами. Желание немецких танкистов было простым и естественным: они видели, как только что спланировал и сел на вынужденную ненавистный русский штурмовик, и теперь он лежал, беспомощно распластавшись на снегу, а его экипаж пытался спастись от неминуемого возмездия. Командир танка, Курт Гептнер, дал команду механику, и тот, злорадно ухмыльнувшись, довернул танк на беспомощно распластавшийся на земле русский самолёт, в кабине которого копошились два русских пилота.

– Чёрт! Чёрт! – лейтенант прикинул расстояние до танка. «Так, метров 50… Нет, уже меньше…». Он рывком дёрнул тело стрелка через борт. Она вскрикнула от боли и опять потеряла сознание. Откинув голову назад, она безвольно повисла у него на руках. Перетащил её через борт, потащил от самолёта и… упёрся. Дальше никак! Обернулся: чёрт, как он мог забыть о привязном тросике, «обезьянке»?! Она до сих пор была пристёгнута им к борту самолёта. Трясущимися руками он отстегнул карабин, бросил быстрый взгляд на приближающийся танк: расстояние сократилось уже вдвое.

Схватив её бесчувственное тело в охапку, и скользя по крылу, он рванулся в сторону. Поскользнулся, упал в снег, тут же обернулся на быстро приближающийся рёв немецкого мотора: танк с разгону налетел на их самолёт, с хрустом подмял под себя киль и стабилизатор, и размолол в мелкую деревянную труху всю заднюю часть фюзеляжа. Проскочив по инерции ещё метров десять, секунд пять постоял – видать, командир танка в триплексы на командирской башенке оценивал работу своего мехвода, затем танк развернулся и лязгая гусеницами, снова полез на самолёт – добить то, что осталось, и потом разделаться с этими русскими пилотами, которые так судорожно цеплялись за жизнь.

***

Командир тридцатьчетверки под номером «14» младший лейтенант Сухомлинов, приказав механику остановиться, приоткрыл свой люк и осторожно выглянул наружу – приборы наблюдения в Т-34 до сих пор были ни к чёрту, и увидеть через них можно было не так много, как хотелось бы.

– Вон они! – он, наконец, увидел то, что искал: минуту назад, волоча за собой густой дымный хвост, на поле боя сел на вынужденную наш, советский, самолёт. Потом он пропал за дымами от подбитой бронетехники. Теперь же, с этой позиции, был виден и севший самолёт, и лётчик, который тащил своего товарища, и фашистский танк, который устремился к нашему самолёту, чтобы его раздавить. Командир захлопнул люк, упал на своё место, и закричал механику-водителю:

– Пашка! Влево на 30 градусов! Как только выскочишь из дыма – короткая остановка! Ходу! – и дублируя свой приказ он ткнул мехвода сапогом в левое плечо. Взрыкнув полутысячей лошадей, и выбивая из патрубков чёрный выхлоп соляра, тридцатьчетвёрка рванулась вперёд.

– Бронебойный подкалиберный! – это он крикнул уже заряжающему, и подтверждая свою команду, показал ему сжатый кулак. Клацнул затвор, вгоняя в ствол остроголовый катушечный снаряд.

***

Положение было безвыходным: прятаться было некуда, вокруг было чистое поле, сзади – немецкий танк, на руках – собственный ангел-хранитель в бесчувственном состоянии. Андрей в отчаянии обернулся – фашистский танк надрывно урча мотором, деловито наехал на то, что осталось от их самолёта. Бронекорпус, собранный из листов тонкой (по танковым меркам) брони, хрупнул, как яичная скорлупа, под весом навалившегося на него танка. Следующие были они…

И тут, в нескольких десятках метров от них, из-за стелющегося прямо по земле жирного столба дыма, вылетела наша тридцатьчетвёрка, резко тормознула, по инерции качнувшись стволом вниз, и через секунду, показавшейся вечностью, выстрелила. И тут же снова рванула вперёд.

Снаряд с нашего танка, с гулом толкнув воздух, промчался над головой, прошёл в десятке сантиметров над башней немца, попутно срезав ему антенну, и улетел дальше. Андрей обернулся назад: фашистский танк, только что переехавший раздавленный бронекорпус штурмовика, и обнаружив вынырнувшего из дыма противника, резко затормозил и тут же завыл приводом башни, разгоняя её по горизонту, доворачивая её на противника.

***

– С-сука! Почему он не горит? Мимо! Бронебойным, заряжай! – проорал младший лейтенант Сухомлинов.

Заряжающий, держа очередной снаряд, не удержавшись на ногах от рывка танка, завалился назад, скользя ногами по катающимся по полу дымящимся пустым гильзам.

– Командир, он пушку разворачивает! – заорал механик-водитель, шуруя рычагами, ведя тридцатьчетвёрку ломаным зигзагом, стремясь сбить прицел немцу.